— Ха, зачем трогать ноги, — перебивал первого купца второй. — Тронь грудь. В груди коня сердце. Сердце несет скакуна. Бери только темно- серого. У темно- серого сердце льва…
— Ничего не надо трогать, — перебивал второго купца третий. — Смотри в глаза коню. Огонь дива в глазах вороного. А див — не сильнее ли, не быстрее ли, не хитрее ли всего живого на свете? Бери вороного, дорогой.
Туремурат-суфи улыбался, глядя на ловких хора- санцев, расхваливавших коней. Улыбался и восторженному свету в очах Бегиса, только что пугавших суфи своей грустью. Кони очаровали молодого бия, а очарованный, он становился ручным, как глупый телок.
— Эй, конюх! — махнул властной рукой суфи. — Оседлай утром белого и темно- серого. Белого подашь мне, темно- серого — ангелу моему, Бегису. И будешь так повторять каждое утро.
— Слушаюсь, великий хан! — ответил, раболепно сгибаясь перед суфи, конюх.
— Можно было бы оседлать и вороного для второго ангела моего, — покачал головой суфи. — Но второй ангел мой не захотел быть в свите скромного правителя Кунграда. Да простит ему бог!
Когда суфи и Бегис возвращались во дворец, молодой бий сказал правителю:
— Мир этот еще не видел такого щедрого, такого чистосердечного, такого заботливого хана, как вы, великий суфи.
Ждал этой благодарности от молодого бия суфи, ждал и принял ее радуясь, но в глазах не появилось и тени удовольствия. Смежил веки суфи, показал этим, что смущен и растерян. Прошептал устало:
— Недостоин я этих похвал, ангел мой. Но желал бы достичь совершенства, и душа моя стремится к этому.
На тропинке, ведущей ко дворцу, правителя догнал слуга:
— Великий хан, прибыли бии из дальнего и ближнего аулов. Просят пустить их к вам.
— Кто такие?
— Маман-бий и Мыржык-бий.
Вытянулось лицо суфи. Не те имена назвал слуга, которые хотел бы услышать правитель, совсем не те.
— Долгим был путь биев? — спросил суфи.
— Долгим, великий хан. Едва в седлах держатся, кони с ног падают.
— Бедные, — вздохнул сочувственно правитель. — Пусть отдохнут. Думаю, недели хватит, чтобы вернулись к ним силы.
— Повинуюсь, великий хан, — сказал слуга и, пятясь, стал возвращаться к городским воротам.
— Погоди, ангел мой! — остановил его суфи. — Прикажи купцам хорасанским этой же ночью покинуть Кунград.
Слуга исчез, а суфи и Бегис продолжали путь ко дворцу.
— Неблагодарный брат твой, — сказал сердито суфи, — хочет вернуть Айдосу девушек. Для того и гнал коня, не разбирая дороги.
— Не знаю, — ответил смущенно Бегис, будто винился перед правителем за неразумный поступок брата. — Вряд ли Мыржык переметнулся в лагерь Айдоса.
— Может, и не переметнулся, но дело творит, угодное нечестивцу Айдосу. И Мамана подбил на неблаговидный поступок. Жаль, что разошлись наши пути. Жаль, ангел мой.
Во дворце Туремурата-суфи ждал Айтмурат Краснолицый. Он тоже, видно, гнал коня, не разбирая дороги. Лицо обожжено морозом и ветром, левая рука перевязана окровавленной тряпкой.
— Что с тобой, Айтмурат? — спросил испуганно суфи.
Краснолицый мог застонать, мог трясущимися от усталости губами прошептать что-то жалобное, но не застонал, а молча протянул правителю письмо.
— Говори! — приказал суфи.
Распечатывать тростинкой письмо, нести его к светильнику и копаться глазами в чужих строчках было долгим делом, а терпение у суфи невеликое. Сейчас, сию секунду, он должен узнать, что за беда стряслась.
— Великий хан, вы приказали Асан-бию переселиться к Кунграду. Позавчера аул стал сниматься с зимовки, первые семьи уже навьючили верблюдов и тронулись в путь. В это время на аул напали хивинцы во главе с Айдосом.
— С кем? — взвизгнул суфи.
— С нечестивцем Айдосом, — поправился Айтмурат. Суфи повернулся к Бегису. Лицо правителя было черно от злости.
— Ангел мой, ты же говорил, что Айдос убит и брошен в яму.
Бегис съежился под гневным взглядом правителя.
— Брошен в яму, великий хан.
— Что же, он воскрес? Или не умирал?
— Джигиты бросили его бесчувственным, — объяснил Бегис. Он знал, что Айдос не убит, сам приказывал отправить брата в царство Азраила, но остановить у порога.
— Змею не бросают оглушенной, — процедил сквозь зубы суфи. — Ей отрывают голову, ангел мой.
Туремурат вскрыл письмо и подошел к светильнику. Первые же строки привели его в бешенство.
— Все прочь! — крикнул он Бегису и Айтмурату. — И никого не пускать ко мне.
Бегис и Айтмурат, словно мыши, пугливо юркнули в дверь и затихли за порогом. Гнев суфи был страшен.
Оставшись один, Туремурат приблизил письмо к самому светильнику и торопливыми глазами стал читать.
Письмо было из Хивы, от брата. Время от времени он сообщал правителю Кунграда о новостях дворцовой жизни, о настроениях и намерениях Мухаммед Рахим-хана. Иногда новости радовали суфи, иногда огорчали. На этот раз привели в отчаяние. Хан готовил большое войско для войны с Кунградом. Поход должен был начаться ранней весной, и первый удар хана собирался нанести аулам, принявшим власть Туремурата-суфи. Во главе войска правитель Хивы поставил Айдоса.
«Очень разгневался хан, — писал хивинец, — когда узнал, что ты, Туремурат, пленил сорок девушек, предназначенных для дворцового гарема. Опрометчиво поступил ты, и исправить ошибку уже нельзя, так как девушки уже проданы хорасанцам и вернуть их не может даже могущественный хан.
Поторопился ты, ангел мой, и с переселением аула Асан-бия. Аул-то хивинский, и хан приказал всех, кто снялся с зимовки, убить и головы несчастных посадить на шесты, а шесты эти поставить вдоль дороги от аула Асан-бия до Кунграда. Кто поедет этой дорогой, узнает, чем кончилось переселение степняков в город Турему-рата-суфи. Наказать аульчан, предавших Хиву, хан поручил тому же Айдосу. С его нукерами я и посылаю это письмо. Будь осторожен, ангел мой, не вступайся за степняков Асан-бия. Станет аул ловушкой для тебя и твоих джигитов. Окружат вас хивинцы и перебьют всех до одного. Стерпи обиду, пережди порыв ветра хивинского, собери силы для весенней встречи с ханом. У Мухаммед Рахим-хана сейчас конница в восемьсот мечей, пеших аскеров пятьсот. Пусть у тебя будет столько же. Не силой одолеешь глупого хивинца, а умом и хитростью. Мудрости тебе не занимать, тем более — ловкости. Обведешь вокруг пальца Мухаммед Рахима и самого загонишь в ловушку. Верю в победу твою, ангел мой. Готовься к весне, думай, собирай силы!»
Порвать на сто частей хотел суфи проклятое письмо. Черную весть принесло оно из Хивы. А нужна ли сейчас черная весть новоявленному хану Кунграда? Поднялся на высоту желанную, крылья широко расправил, впору лететь бы, так ноги спутаны хивинской веревкой. Собирай силы, готовься к войне, ищи золото. Без золота не достанешь коней, не добудешь оружия, сапоги джигитам не купишь, не накормишь их. Золото, где взять золото?
Суфи должен был порвать письмо на сто частей, порвать и бросить в огонь очага, что теплился в середине мехмонханы, но не порвал и не бросил. Не умел суфи выражать свои чувства ни грубыми поступками, ни громкими словами. Разъяренный, он складывал руки на груди, словно собирался молиться, смеживал веки до того, что лишь тоненькая, в ниточку, щель оставалась, свет через нее едва проникал, и так, смиренный, спящий будто, он застывал на минуту, на часы. Общался с богом, думалось людям, удалялся в чертоги всевышнего. И нельзя было помешать этому общению, нельзя было нарушить священный покой суфи.
Прильнув ухом к двери, вслушивался в тишину мехмонханы Айтмурат Краснолицый. Пытался уловить какие-нибудь звуки и стоявший рядом Бегис. Но ничто не проникало сквозь резную дверь. Так, затаясь, они могли бы прождать вечность, не раздайся вдруг тихий стон суфи:
— Ангелы мои…
Айтмурат и Бегис поняли, что их зовет правитель, и снова бесшумно, как мыши, проскользнули в мех-монхану.
Правитель стоял у светильника, руки его были сложены на груди, глаза полузакрыты.
— Бегис, ангел мой, прочти это послание, — голосом больного произнес суфи.
Бегис подошел к светильнику и взял из рук суфи письмо, но читать сразу не решился: мало ли что таилось в черных строчках, не поджидала ли его беда?
Читай, ангел мой. Брат твой совершил предательство и натравил хана хивинского на людей рода кунград.
Торопливо Бегис пробежал по строчкам, отыскивая слова, говорящие о предательстве Айдоса, но не нашел их. Сообщалось в письме, что брат лишь намеревался отомстить суфи за подлый набег. Однако надо было найти такие слова, чтобы угодить правителю, и Бегис их придумал.
— Великое предательство! — подтвердил он. — Люди рода кунград погибнут от руки старейшины этого рода. Зло из зол.
— Не погибнут, — уже твердо сказал суфи. — Бог поможет нам предотвратить зло из зол. Сколько мечей в коннице хана хивинского?
