— Не погибнут, — уже твердо сказал суфи. — Бог поможет нам предотвратить зло из зол. Сколько мечей в коннице хана хивинского?
— Восемьсот, — ответил Бегис. — Так написано здесь.
— У нас будет тысяча. И ты их соберешь, ангел мой. Вздрогнул Бегис. Испугало его желание правителя.
Всего лишь двести нукеров собрал молодой бий. Нет коней, нет оружия. Не бог же подарит все это?
Воля ваша, великий суфи, — опустив покорно голову, произнес Бегис.
— Моя воля, твои заботы, ангел мой.
— До весны, может, и соберем, — неуверенно произнес молодой бий.
— Соберем до весны, а для аулов степных они уже собраны. Пусть все знают — в Кунграде тысяча нукеров. Эй, Айтмурат, позови Мамана и Мыржыка. Объявим им наше желание выступить против Хивы войском в десять сотен мечей.
Айтмурат поклонился суфи:
— О повелитель, биям обещана милость видеть вас лишь через неделю.
— Кто обещал?
— Вы, мудрейший из мудрых, справедливейший из справедливых.
— Если я, то мне и дозволено взять свое обещание обратно. Беги зови Мамана и Мыржыка.
Пятясь, Айтмурат распахнул спиной дверь и скрылся за нею.
— Не рано ли, великий суфи, мы трубим выступление. Разбудим тигра в его логове, — сказал Бегис, когда шаги Айтмурата стихли.
— Для того и трубим. Проснется, вылезет из логова, пойдет бродить по степи. А в степи, сам знаешь, как ловят тигра — ставят на него капкан.
— Большой капкан нужен, — усомнился в мудрости суфи молодой бий.
— Зачем большой, хватит четырех. На каждую лапу по капкану. Одну вытянет — другая застрянет. Пока будет возиться с капканами, умный охотник накинет на полосатого аркан и затянет петлю.
Хитрая тактика суфи была не совсем понятна Беги- су. Хотел молодой бий сказать об этом суфи, но остановил себя. Не на тигра собирался охотиться правитель Кунграда — на хана хивинского, а на ханов, может, и ставят капканы, да еще на все четыре лапы.
— Четыре капкана — хитро. Из них хану не вырваться, — сказал он.
— Верно, ангел мой. Один капкан поставим в Айдос-кале. — Суфи лукаво глянул на молодого бия: как отнесется Бегис к его затее?
Стал кое-что понимать Бегис. Капканы — это ловушки для нукеров хана. Подожжет суфи большой аул, кинутся туда джигиты Мухаммед Рахим-хана, а в это время вспыхнет огонь совсем в другой стороне. И туда бросит нукеров правитель Хивы. Так разорвется на части конница в восемьсот мечей, и каждую часть уничтожит в равном бою мудрый суфи.
— Пусть первый капкан будет в Айдос-кале, — согласился Бегис.
— А последний в Кунграде, — заключил суфи. Ему очень понравилась собственная хитрость, и он уже видел затягивающуюся на шее хана петлю.
Вбежал Айтмурат Краснолицый и затараторил:
— Ушли… Ушли бий. Нет их в Кунграде.
— Что городишь, глупец! Как могли уйти из города Маман и Мыржык, когда я велел им ждать неделю. Проверил ли караван- сараи, чайханы?
— Все проверил, повелитель. Нет биев. Люди видели, как они проехали главные ворота и повернули в степь.
Суфи опять взъярился. Как посмели ничтожные бий пренебречь гостеприимством кунградского хана?! Догнать глупцов, вернуть в город, заставить целовать полы его халата. Но не догонишь ведь, не вернешь. Да и может ли правитель Кунграда принудить к повиновению вольных степняков? Не может. Не подошло еще время властвовать ему безраздельно над каракалпакскими племенами.
Суфи опустился на ковер, прислонил голову к подставке светильника, сказал устало: Почему ушли?
Айтмурат знал, почему ушли бий. Расспросил он о том, кто сидел или стоял рядом со степняками. Передать же услышанное правителю не решался. Бог знает, как он отнесется к сообщению. Письмо-то из Хивы его взбесило.
— Кто поймет этих степняков? — уклонился от прямого ответа Краснолицый. — Тропы их намерений неведомы…
— Глупцам неведомы. А я не держу глупцов во дворце своем, — сказал ядовито суфи. — С хорасанцами они разговаривали?
Заколебался Айтмурат: признаться или не признаться правителю в том, что знает. Подумав, признался:
— Разговаривали… Даже хотели выкупить двух девушек, которые из аула Мамана.
— На что выкупить? Золота нет ни у Мамана, ни у Мыржыка, — скривил насмешливо рот суфи.
— Потому, видно, и не выкупили. Да хорасанцам и не нужно золото. Живым товаром промышляют. Ради степных красавиц шли сюда тысячу верст.
— Глуп ты, однако, Айтмурат, — вздохнул огорченно суфи. — Зря я держу тебя во дворце. Не понял, почему ушли из Кунграда бий…
— Понял, — опустил виновато голову Краснолицый. — Робость прилепила язык к нёбу.
Теперь отлепился пугливый язык твой?
— Отлепился, великий хан.
— Так говори!
— Бии, подобно хорасанцам, торопились сюда ради девушек. Не успели к торгу, вернулись назад. Вот истина.
Задумался суфи, но не над услышанным. И без Краснолицего было ясно, что заставило биев покинуть Кунград. Другое беспокоило правителя: какую весть понесут в степь Маман и Мыржык? Выходило, что недобрую, порочащую кунградского хана. А хотел суфи сделать биев глашатаями своих грядущих побед, вложить им в уста великую ложь о своем могуществе. Не для себя он придумал тысячу нукеров — для степняков доверчивых.
— Догнать биев… — произнес суфи. Негромко произнес и не приказывая, а размышляя вроде, советуясь с самим собой.
Айтмурат застыл в ожидании: если повторит суфи эти два слова, то надо кинуться за Маманом и Мыржы-ком, настичь их в степи и повернуть назад к Кунграду. Недалеко, должно быть, отъехали бии от города на своих усталых лошаденках.
Но не повторил суфи этих слов. Ни взглядом, ни жестом не потребовал, чтобы Айтмурат погнался за би-ями, уснул будто. Веки смежились, и голова склонилась на грудь. Удалился неожиданно для своих подопечных великий суфи, и ничто не могло вернуть его к ним. Как и в прошлый раз, он беседовал с богом.
Бежали минуты, долгие, томительные. Ноги заныли у Бегиса; челюсть свою лошадиную свернул, зеваючи, Краснолицый. Ждали оба, когда проснется правитель, выразит то, что хотел выразить, отправляясь в царство сна.
И дождались. Очнулся суфи. Поглядел удивленно на стоявших Айтмурата и Бегиса, спросил:
— Почему вы здесь?
— Ждем вашего повеления, великий хан, — ответил Краснолицый.
— Разве я не послал вас за биями?
Айтмурат смущенно переступил с ноги на ногу. Язык опять прилип к гортани.
Краснолицего выручил Бегис, сказав:
— Нет, повелитель!
— Ты находчив, ангел мой. Всевышний предостерег меня от торопливого шага. Бии вернутся сами, когда вразумит их бог. Аминь!
— Аминь! — повторил Бегис.
— А теперь, ангел мой, поднеси это письмо к светильнику, и пусть огонь проглотит все черные слова, собранные в нем. И поклянись на петле, что никогда не читал их и само письмо никогда не попадало тебе в руки.
34
Покинув Кунград, огорченные Маман и Мыржык подались на север. С плохими вестями нигде не ждут степняка, тем более в родном ауле. Вот почему несколько раз они останавливались на развилке, не зная, куда свернуть.
Мыржыку-то легче было возвращаться домой, из его аула Айдос не брал девушек. Жена, конечно, повздыхает, поплачет, жаль все же сестер, попавших в руки хо-расанских купцов. Но что слезы сочувствия? Прольются и сгинут в песке.
Маману вот худо. Сам отдал девушек Айдосу, сам проводил в Айдос-калу. Что скажет теперь их отцам и матерям? Чем утешит? В глаза бедным глянуть стыдно. Какой же ты бии, если дочерей аула спасти не смог.
У берега Аму встретился биям Орынбай. Он ехал в Кунград, его девушек тоже захватили нукеры суфи. Собирался Орынбай выручить их, выкупить, если потребуется.
— Э-э, опоздал, сосед, — сказал Маман разбойному Орынбаю. — Ушли наши сестры в Хорасан. Обменял их суфи на коней чистокровных.
— Поворачивать назад, что ли? — спросил зло Орынбай. — Зачем только хлестал своего иноходца…
— Лучше повернуть, — посоветовал Мыржык. Молодой бии был не в чести у Орынбая, и Айдоса ненавидел он, и, если случалось встретить их в дороге, сворачивал в другую сторону. Потому не глянул он на Мыржыка и не услышал его слов. Ждал, что ответит Маман.
Тот сказал:
— Можно и не поворачивать назад. Ночью здесь пройдет караван хорасанцев. Выждем темноты и нападем на купцов, отберем девушек.
Глаза Орынбая полезли на лоб. Любил он разбойничать, разорял аулы соседей, но это же степняков аулы, тут хорасанские купцы. Понимает ли Маман, что советует? У них небось ружья, да и мечами владеют, как мясники ножом. Копья, говорят, мечут на сорок шагов, и грудь врага для них все равно что дынная корка — пробивают насквозь. Не понимает Маман, на что подстрекает Орынбая.
— Сколько купцов-то? — на всякий случай спросил бий.
— Сколько купцов, не знаю, — ответил Маман. — Но верблюдов в караване тридцать пять, и коней более десяти.
