Мара загрузилась серьёзно. Я ещё попроповедовал насчёт пользы яичного белка и сока клюквы в этом контексте. Потом тихонько убрался. Знаю я — чего она такая злая. Но Сухан нынче мне и самому нужен.
Я бы и из глицерина свечей понаделал. Нужен желатин. Которого у меня полно. Поскольку кучу скотов мы съели, а из их костей этот желатин и варят. Столярный клей — называется. Танин — тоже не проблема. Водный экстракт из коры ели даёт 16 % по весу. А ёлок у меня тут… лишь бы не поколоться.
Такие гелевые свечи очень хорошо горят, спокойно, без дыма и запаха.
Беда — нет прозрачного стекла. Печка моя… стекла не варит. В хозяйстве нашлась пара покупных флаконов. Вот тех самых — «из толстого стекла» с валиками. Сделал, запалил… Красиво. И это всё: пока стекла нет — терпим. Убираем на полочку в мою коллекцию разнообразных свечек.
Кстати, мое занятие по коллекционированию свечей имеет очень интересное название — Шандалофилия. Не хухры-мухры. По всей «Святой Руси» — светец светит. А у меня — шандал… шандалит.
Не получается глицерином светить — попробуем его кушать.
Глицерин — сладкий. Сладкое и жирное в «Святой Руси» — синоним вкусного. Пошёл к Домне. Понюхала, лизнула, в воде разбодяжила…
— А мы с этого…? Не?
— Не. Но без фанатизма.
Взяла попробовать. Сухари сладкие делает — молодёжь тащится. Но у меня же 12 корчаг этим продуктом занято! Куда бы его… Нет, я понимаю — взять и вылить — без проблем. Но жалко же… Перевести бы его в нитроглицерин… И подвзорвать чего-нибудь… Войнушка там какая… А тут я… Весь из себя подвзорватый… Туда-сюда летаю… Как Мюнхаузен на пушечном ядре.
Если кто подзабыл — я рассказываю, как я бумагу сделал.
Как-как… Как всегда. Из отходов производства. «Делать из дерьма конфетку…» — я это уже говорил? А как будет множественное число от дерьма — уже определились? Нет? А жаль. Именно тот самый случай.
Сливаю отход производства типа «глицерин нафиг никому не нужный» в железный бак — пара корчаг срочно нужна была. Кидаю туда бачок железный с крышкой на защёлке. Набитый отходом производства типа «солома пшеничная, мелко сеченая, водой залитая, нафиг никому не нужная». Зовём человечка, типа «воздуходуй, на ходу засыпающий, нафиг никому не нужный». Командуем:
— Топи. Держи 200 градусов.
И идём спать.
Утречком выскакиваю во двор на зарядку. У дверей моей мастерской стоит «воздуходуй» и плачет. Хорошо так плачет: негромко, непрерывно, задушевно.
— Ты чего слезьми умывешься? Вон же рукомойник есть.
Он только ручкой так, удручённо, в сторону мастерской… Я, как дурак… хотя — почему — «как»? Сунулся внутрь. И сразу назад. И стоим мы с ним рядком и плачем оба. А по усадьбе тыняется народ и пристаёт с глупыми вопросами. Типа:
— Случилась чего?! Умер кто?! Беда какая?!
Мы с «воздуходуем» сморкается, утираемся и машем пальчиками в сторону мастерской. Очередной придурок туда входит. Вспоминает разных мам, выходит и становится рядом. Поплакать за компанию.
И что характерно: ни один — последующего не предупреждает! Вот она — настоящая любовь к ближнему! Вот оно — истинное братство и настоящее чувство локтя. В почках. Хватанул сам — помоги товарищу.
А хватануть там есть чего: «воздуходуй» упустил топку. Проспал. Оно разогрелось градусов до 250. При этом глицерин разлагается и выделяет такую едучую гадость. Типа «черёмухи», если кто пробовал. Глаза пробивает… аж до поджелудочной.
Тут мне плакать надоело — послал «воздуходуя» исправлять его собственные ошибки. Топку — залили, кумар — развеяли. Вытащили маленький бачок, скинули с него крышку, а там… Такая беленькая пушистая масса. Типа печенья «хворост». Высушили, на валках прокатали. Получилась беленькая лепёшка размером в тарелочку. Тоненькая. Как над ухом потрясёшь — звенит, как тонкая жесть.
Называется — бумага.
Метод — не мой, аплодисментов не надо. Всё просто: пшеничная солома варится в воде в глицериновой бане. Потом сушится и прокатывается.
В 21 веке бумагу делают из древесины. Мне здесь это не по зубам. Точнее — не по температурам, давлениям и реактивам.
Делают бумагу и из соломы. С вымачиванием в растворе едкого натра. У меня этого «натра» нет. Можно, наверное, и на едком кали, на поташе то есть… Не знаю. Мне не нравится: чем больше выход продукта — тем больше расход химиката. Потом ещё промывать, нейтрализовать, загрязнять… А в глицериновой бане… кипит себе и кипит. Не давай выкипать. И не перегревай — глаза повылезут.
По сравнению с обычными средневековыми способами — куча преимуществ. Главное — нужда в рульке отпадает. Это такая швабра. В которой — круглые не только ручка, но и поперечина. Этой шваброй листы бумаги развешивают на веревочки для просушки.
Ещё отпала сетка тонкая, шёлковая. На которой, собственно, и формируется из пульпы очередной лист. Рамочку с сеточкой опускают в чан с пульпой, побалтывают там. Для однородности. И вынимают. Для стекания. Потом прессуют — для отжима, и рулькой на верёвочку — для высыхания.
Я поднял температуру, изменил химию, добавил оборудования. В результате, процесс, который у нормальных средневековых мастеров будет идти днями и неделями несколько столетий, у меня происходит за часы. И результат… — не сравнить. Вместо сероватого, рыхлого, толстого листа — тоненький, беленький, звенящий…
Как я Пушкина понимаю! Он начинал свои рецензии на очередную книжку русских журналов с оценки бумаги. Типа: бумага — дрянь, серая. Такую-то книжку и в руки брать боязно. Как бы не подцепить чего.
Александр Сергеевич, будучи первым в России человеком, пытавшимся жить на доходы от литераторства, очень взволнованно относился к бумаге. Переписка его с тестем, у которого в Полотняном Заводе была собственная бумагоделательная фабрика, содержит тому немало примеров.
Бумагу в 19 веке делали, в основном, из тряпья. Профессия «тряпичник» — была вполне уважаемой и повсеместно распространённой. Так что, настроение и творческая активность гения русской словесности зависели, в немалой степени, не только от благосклонности Их Императорского, но и от выпитого конкретным мусорщиком-тряпичником в Калужской губернии.
Что «Святая Русь» бумагу не примет — было понятно сразу. Слишком новая новизна, слишком многое надо менять.
На Руси буквы процарапывают на бересте или вощаницах. На пергаменте — рисуют кисточками. Тростниковое перо — калам, столь любимое на Востоке, что в Коране есть Сура 68 АЛЬ-КАЛАМ «ТРОСТНИКОВОЕ ПЕРО» — на Руси не используется.
Первое перо пришлось сделать самому. Из махового гусиного пера. Не по Пушкину, а типа шариковой: все ворсиночки срезаются, остаётся голая палочка сантиметров 15 длиной.
С чернилами… «Орешек чернильный»… У меня нет в округе дубов с этой болезнью. Их ещё галлами называют. Образуются на листьях при укусе членистоногими насекомыми.
Другой вариант здешних чернил — на основе ржавчины. Цвет мне не нравится — красные росчерки в моём школьном дневнике до сих пор…
Вот тут я свою «Пердуновскую синь» и применил! А хорошо получается. И что очень радует — у меня уже есть.
Но главное: лёгкость ведения пера по бумаге позволяет перейти в написании от устава, от недавно распространившегося здесь полу-устава, к скорописи! Время создания документа уменьшается на порядок. Совершенно другая техника письма, меняются очертания букв, видны соединения между буквами и разделения между словами… Так на «Святой Руси» никто не пишет. Никто! И переучиваться им… а чего ради?
Другое дело — Пердуновка. Я сказал — они сделали. Кто не выучился — пшёл болото копать или дерева валять.
Кайф от получения бумаги был мощнейший! Я неделю ходил по усадьбе — каждому встречному-поперечному под нос совал:
— Ты глянь! Нет, ты глянь да пощупай! Это ж бумага! Это самая лучшая бумага на весь белый свет!
Народ хмыкал, мыкал… Все, конечно, соглашались. Неразделённая радость начальника — опасна для подчинённых. Потом Яков, в своём обычном лаоконическом стиле, задал «встречный вопрос»:
— Ну и?
Я взволновался, смутился, осознал. И пошёл делать «и».
Что, прежде всего, следует сделать из бумаги? — Рулон… Нет, рулон туалетной из звенящей как жесть… — Правильно! Книгу! «Книга — лучший подарок!» — это ж все знают! Это ж — из важнейших советских премудростей! Ну, когда денег не было…
А какую книгу нужно сделать сразу после изобретения бумаги? — Ну, коллеги-попандопулы, поднапряглись! Какая самая необходимая книга на «Святой Руси»? — «Азбука»? «Арифметика»? «Сумерки»? — «Деяния святых апостолов»… Нужная книга, конечно. Первопечатник Иван Фёдоров с этого и начинал. Да, опыт предков нужно знать и использовать. Но — критически. Потому что самая первая книга, самая нужная, самый лучший подарок — книга амбарная.
