Голда достала папиросу, закурила.
— Тебе ехать нельзя. Когда хочешь, чтобы люди жертвовали большие деньги, нужно дойти до их сердец. С твоим английским ты не сумеешь, — выпустив клуб дыма, твердо добавила. — Я справлюсь.
Удар пришелся ниже пояса. Бен-Гурион действительно был слаб в английском, но обижался, когда ему об этом напоминали. Сейчас было не до обид.
— Хорошо, поезжай, только без денег не возвращайся.
Когда пожертвования перевалили за 50 миллионов, Голда позволила себе расслабиться. Она лежала на кровати в гостиничном номере, курила одну папиросу за другой и время от времени пыталась дозвониться в Израиль. Мысль о том, что Сарра осталась в Ревивим, маленьком кибуце в Негеве, отрезанном от Тель-Авива египетскими войсками, жгла сердце. Дозвониться не удавалось.
Кто-то постучал в дверь. Голда сползла с постели, стряхнула на пол пепел и пошла открывать. На пороге стоял Шарет.
— Что-то случилось?
— Ничего не случилось, — поспешил успокоить ее министр иностранных дел, — просто узнал, что ты здесь, решил зайти просто так. У меня два часа до отлета.
— Чаю сделать?
Пока Голда готовила чай, Шарет расточал ей комплименты.
— Ты молодец, пятьдесят миллионов — это настоящие деньги. Старик доволен. Авигур уже вылетел в Польшу закупать оружие. Кажется, у него получается.
— Дай Бог!
— К сожалению, у поляков немецкое старье. Вся надежда на Чехословакию.
— Скажи, Моше, чехи дают оружие с согласия Москвы?
Шарет кивнул и про себя улыбнулся — Голда облегчила ему задачу.
— Москва — ключ ко всему, но мне некого туда послать.
— Меня, слава Богу, ты послать не можешь — я по-русски ни слова не помню.
— Собственно говоря, язык не имеет значения.
— А что имеет?
— Мы должны отправить в Москву человека, с которым там станут разговаривать.
— Но ведь они уже разговаривают. Они нас признали. Теперь дают оружие. Ты же сам говоришь, без согласия Москвы чехи бы не посмели…
— Этого мало.
— Ты хочешь, чтобы русские давали оружие напрямую?
— Не в этом дело. Там два миллиона. А может быть, три.
Голда вдруг поняла, почему Шарет «просто так» появился в ее номере. И все же решила проверить, согласовал ли он вопрос о ее назначении со Стариком.
— Здесь я делаю конкретное дело. А что я знаю о России? И вообще, почему всегда я? Это несправедливо! В конце концов, у меня дети: Менахем воюет на Севере, Сарра в Негеве, с ней даже нет связи! Я имею право хотя бы находиться поблизости от детей.
— Справедливость тут ни при чем — все хотят быть поблизости от детей. Это вопрос дисциплины. Я зондировал через Прагу — в Москве «миссис Меерсон» хотят. Значит, ты должна ехать, а не противиться решению партии. Когда ежедневно приходят известия о новых потерях, каждый из нас обязан выполнять долг!
Шарет говорил словами Старика; Голда поняла: поездки в Россию не избежать.
— Твоя дочь, кажется, радистка? Можешь взять ее с собой, посольству так или иначе нужен радист, — от себя добавил Шарет.
Московское посольство Голда устроила на манер кибуца. Как сделать иначе, она просто не знала. А вот цену деньгам знала хорошо. Когда ее заместитель Намир просил денег на очередной файф-о-клок, она протягивала ему сто долларов. На его недоуменный вопрос отвечала просто и ясно:
— Процедура провозглашения независимости обошлась нам в двести долларов, на твои посиделки я отпускаю половину.
Спорить было бесполезно, тем более, что пример экономии Голда подавала сама. Рано утром, прихватив с собой помощницу, она отправлялась на рынок, покупала, что подешевле, а потом готовила еду на электрической плитке. В московском дипкорпусе «посол-кухарка» сделалась объектом шуток и издевательств. Больше других старались британцы. Ни один прием в особняке на Софийской набережной не обходился без того, чтобы кто-нибудь не изобразил, как Голда щупает петуха на Центральном рынке. Слухи об этом до Голды доходили, но ничуть ее не смущали. Смущало другое — добраться до Самого не получалось. Русские были вежливы, но невероятно уклончивы.
Голда пожаловалась знакомому журналисту из Нью-Йорка Генри Шапиро.
— Русские нас в грош не ставят, не идут ни на какие контакты.
Шапиро, съевший зубы на кремлевских интригах, попытался ее успокоить:
— К вам относятся не хуже, чем ко всем остальным, может быть, даже лучше. Сейчас они к тебе присматриваются; каждый твой шаг известен, каждое твое слово услышано. Поверь, они сами выберут время и место, когда с тобой говорить.
Шапиро не ошибся. Седьмого ноября Голда стояла на трибуне мавзолея Ленина и с восхищением наблюдала военный парад в честь Дня революции. Уже пролетели над Красной площадью самолеты, прошли танки и артиллерия, уже начали расходиться с трибун дипломаты, а она все стояла и думала: нам бы толику этого богатства!
Неожиданно подошел Молотов.
— Нравится?
Голда кивнула.
— Не думайте, что мы получили это легко и в один день. Придет время, и вы сможете получить такие штуки. Надеюсь завтра вас увидеть.
Официальное приглашение на прием к министру иностранных дел уже лежало на ее столе, но личного приглашения от второго человека в Кремле Голда не ждала. Это знак, решила она и всю ночь обдумывала, с чего начнет разговор.
В зале приемов на Арбате послов вызывали по алфавиту. Дожидаясь своей очереди, Голда прогуливалась в фойе и о чем-то болтала с Саррой. Неожиданно подошел Генри Шапиро, держа под руку какого-то господина с трубкой в одной руке и бокалом вина — в другой.
— Ты хотела познакомиться с Эренбургом? Прошу любить и жаловать.
— Мы знаем о вашем вкладе в борьбу с фашизмом. Говорят, солдаты читали ваши статьи перед тем, как пойти в бой. Это правда? — сказала Голда по-английски.
Эренбург, больше похожий на французского дипломата, чем на советского журналиста, окинул Голду презрительным взглядом и громко, чтоб слышали все вокруг, отчеканил:
— Терпеть не могу русских евреев, которые говорят по-английски, — покачиваясь, он делал вид, будто несколько пьян.
Скандала Голда не хотела.
— А мне очень жаль евреев, не знающих ни одного еврейского языка.
Эренбург пожал плечами, повернулся и тут же исчез. Голда поняла, победа за ней.
Наконец распорядитель прокричал:
— Ее превосходительство, посол государства Израиль!
Голда вошла в приемную. Молотов пожал ей руку, поблагодарил за поздравление и, слегка поклонившись, повернулся в сторону входящего посла Италии. Обескураженная Голда, направилась было к выходу, но тут к ней подошла невысокая женщина с крупными чертами лица и живым, проницательным взглядом. Женщина обратилась к Голде… на идиш.
— Я — Полина Жемчужина, его жена, — женщина кивнула в сторону Молотова. — Рада вас видеть. Пойдемте со мной, я хочу с вами поговорить.
Боже, здесь, в этом гадюшнике, услышать родной идиш, узнать интонации, с которыми говорили с ней евреи в Америке и других странах! Это был настоящий сюрприз. Голда вдруг забыла о дипломатическом этикете и протянула Жемчужиной руки. Какую-то долю минуты две женщины смотрели друг другу в глаза, словно старые, давно не видевшиеся подруги.
Первой пришла в себя Жемчужина. Она взяла Голду под руку, поднялась с ней на второй этаж, открыла какую-то дверь, пропустила гостью вперед. Усевшись за большой письменный стол, Жемчужина жестом показала Голде на стул и как бы невзначай спросила:
— Так вы собираетесь отдавать Негев или нет?
Вопрос о Негеве был горячей темой, отвечать на него Голде приходилось ежедневно.
— Я не могу отдать Негев, там живет моя дочь.
Жемчужина улыбнулась.
— Хорошо, положим, не отдадите, но кем вы собираетесь его заселять, вас ведь всего горстка?
— Сегодня горстка — завтра будут миллионы.
— Миллионы! Откуда вы возьмете миллионы?
Голда поняла, что момент наступил. Все варианты, которые она заготовила, перепутались, неожиданно для самой себя она выпалила:
— Из Советского Союза!
Жемчужина ничуть не смутилась, бросила на Голду взгляд исподлобья, достала папиросу, по-мужски постучала ею по пачке.
— Вы сделали грубую ошибку. Зачем вы пошли к синагоге, зачем вы возбуждаете неправильные настроения? Вами не довольны.
— Там евреи. Они хотели меня видеть, они называют меня «мама Голда» и суют мне списки желающих отправиться на историческую родину, они…
— Это мы будем решать, чего они хотят, и это мы будем составлять списки, — Жемчужина затянулась, сделала паузу. — Хорошо, на первый раз мы замнем дело, но запомните раз и навсегда, в нашей стране ничего не делается через голову.
— Я просила о встрече.
— Прежде чем назначить встречу, в инстанции должны убедиться, что разговор будет по существу. Пустые разговоры там не ведутся.
