Эти слова вызвали подсознательную реакцию у Патрика, и он вслух произнес свою мысль:
— Таким образом, возникает вопрос: откуда у семьи Карлгрен появилась возможность послать туда Александру? Биргит, насколько я знаю, всю жизнь была домохозяйкой, а Карл-Эрик зарабатывал явно недостаточно, чтобы столько платить. А ты не пробовала…
Анника не дала ему продолжить:
— Да, я попыталась выяснить, кто платил за Александру, но они не дают такой информации. Единственное, что может заставить их это сделать, — это запрос из швейцарской полиции, но, с учетом всей бюрократии, у нас уйдет по меньшей мере полгода, чтобы получить эти данные. Я решила начать с другого конца и просмотрела доходы семьи Карлгрен год за годом. Может быть, они получили от кого-нибудь наследство, подумала я. Я запросила банк, и они дадут нам ответ через два дня, но, — театральная пауза, — это не самое интересное. Согласно тому, что сообщили Карлгрены, Александра начала учиться в школе-интернате весной тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, а по данным школы, она там появилась весной семьдесят восьмого.
С видом триумфатора Анника откинулась на стуле и скрестила руки.
— Ты уверена?
Патрика распирало от любопытства.
— Да, я проверила и перепроверила, а потом все это перепроверила еще раз. Год между весной тысяча девятьсот семьдесят седьмого и весной семьдесят восьмого пропал из жизни Алекс. Мы не имеем ни малейшего понятия, где она была. Они уехали отсюда в марте семьдесят седьмого, а потом — провал, до того как Александра начала учиться в Швейцарии через год. Тогда же в Гётеборге всплывают ее родители. Они покупают дом, и Карл-Эрик начинает новую работу на не очень большом, но и не маленьком предприятии в отделе оптовых закупок.
— Значит, мы не имеем ни малейшего понятия о том, где они были в этот период?
— Нет, ни малейшего, но я продолжаю искать. Единственное, в чем мы можем быть уверены, — нет никаких свидетельств, указывающих на то, что этот год они провели в Швеции.
Патрик начал считать на пальцах.
— Алекс родилась в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, так что ей было… дай подумать… двенадцать лет в семьдесят седьмом.
Анника опять посмотрела на экран.
— Она родилась третьего января, так что все правильно. Ей было двенадцать лет, когда они уехали.
Патрик задумчиво кивнул. Анника раскопала очень важную информацию, но сейчас это лишь порождало новые вопросы. Где пропадала семья Карлгрен между 1977-м и 1978-м? Целая семья не могла просто так исчезнуть. Должен остаться след, его надо только найти. Может быть, вместе с этим удастся найти и кое-что еще. Сведения о том, что у Алекс раньше был ребенок, до сих пор не оправдали ожиданий Патрика.
— А нет ли на самом деле еще каких-нибудь провалов в ее биографии? Не мог ли кто-нибудь, к примеру, посещать занятия в университете под ее именем? Или не могла ли ее партнерша по галерее управлять ею одна, в то время как Александра отсутствовала? Не то что я не доверяю тому, что ты выяснила, но не могла бы ты еще раз перепроверить данные? И надо запросить сведения из больниц: не рожала ли некая Александра Карлгрен или Вийкнер где-нибудь ребенка. Начни с больниц в Гётеборге, а если там ничего не найдется, то надо посмотреть по всей стране, но начиная с Гётеборга в качестве исходного пункта. Должны где-нибудь быть какие-то данные. Дети не берутся из воздуха.
— А не могла она родить ребенка за границей в то время, когда училась в международной школе, например, или во Франции?
— Да, конечно, почему я об этом не подумал. Насчет этого надо обратиться по международным каналам. Посмотри тоже, может быть, найдешь какой-нибудь след Карлгренов. Паспорт, визы, посольства — где-то есть данные, куда они тогда уехали.
Анника сделала пометку для памяти.
— Да, кстати, а кому-нибудь из наших удалось раздобыть что-нибудь интересное?
— Эрнст поинтересовался алиби Бенгта Ларссона, с ним все в порядке, так что его мы можем исключить. Мартин поговорил по телефону с Хенриком Вийкнером и не узнал ничего нового о связи между Андерсом и Алекс. Он думает продолжить и поговорить с корешами Андерса. Возможно, он кому-то из них что-то говорил. А Ёста… сидит на своей заднице, горюет, жалеет себя и копит силы для поездки в Гётеборг и разговора с Карлгренами. По моей прикидке, в понедельник он, может быть, двинется.
Патрик вздохнул. Если они хотят раскрыть это дело, то самое лучшее не рассчитывать на коллег, а делать все самому.
— А ты не думал спросить Карлгренов напрямую? Может быть, на самом деле ничего подозрительного тут нет? Может быть, есть какое-нибудь совершенно естественное объяснение? — спросила Анника.
— Они же сами оставили данные об Александре. По какой-то причине они попытались скрыть, что делали между тысяча девятьсот семьдесят седьмым и семьдесят восьмым годом. Я обязательно поговорю с ними, но сначала хочу получить немного больше. У них не должно остаться ни одного шанса отвертеться от ответа.
Анника откинулась на спинку стула и хитро улыбнулась:
— Ну и когда мы услышим звон свадебных колокольчиков?
Патрик понял, что такую вкусную косточку она из зубов не выпустит. Анника уже определила его в женихи и в кандидаты номер один на скорый брак.
— Ну, наверное, рано, слишком рано об этом говорить. Нам, по крайней мере, надо пожить вместе хоть недельку, перед тем как идти в церковь.
— Та-ак, значит, вы живете вместе?
Патрик понял, что он сам выкопал себе яму и успешно свалился туда с широко открытыми глазами.
— Нет, или да, да нет, это, наверное, мы… э-э… Я не знаю. Нам хорошо вместе, но все пока вилами на воде писано. Может быть, она скоро уедет обратно в Стокгольм. Эх, я не знаю. Так что будь довольна этим.
Патрик крутился на стуле, как червяк на крючке.
— Ну тогда о'кей. Но учти, мне нужна исчерпывающая информация о том, что происходит. Слышишь меня? — И Анника грозно подняла указательный палец.
Он послушно кивнул:
— Да-да, ты обязательно все узнаешь. Я обещаю. Довольна?
— Да, остальное оставим на потом.
Она поднялась, обогнула стол, и, прежде чем Патрик понял, что происходит, он оказался в медвежьих объятиях, утонув в обширном бюсте Анники.
— Я так рада за тебя. Не испорти ничего, Патрик, обещай.
Она еще сильнее обняла его, и Патрик почувствовал, как его ребра протестующе затрещали. Он едва дышал и потому не мог выдавить из себя ни одного слова. Анника сочла молчание Патрика за ответ и отпустила его, но тут же ущипнула за щеку, потрясла и сказала:
— Иди домой и переоденься, слышишь? От тебя воняет.
И, получив в напутствие этот комментарий, Патрик вышел в коридор с горящей щекой и помятыми ребрами, осторожно ощупывая бока. Он был в восторге от Анники, но иногда очень хотел, чтобы она обращалась чуть аккуратнее с несчастным изможденным тридцатипятилеткой в упадке сил.
* * *
Бадхольмен выглядел заброшенным и безлюдным. Летом здесь всегда полным-полно радостных купальщиков и счастливых детей, но сейчас лишь ветер крутил поземкой выпавший ночью снег, который, как толстое одеяло, укрыл землю. Эрика осторожно ступала по обледеневшим камням. Она почувствовала, что ей просто необходимо глотнуть свежего воздуха, а отсюда, с Бадхольмена, открывался прекрасный вид на острова и простиравшееся вдаль море, скованное льдом. Изредка доносился звук проезжавших автомобилей, но в остальном кругом было умиротворяюще тихо, и Эрика почти слышала собственные мысли. Рядом с ней поднималась вышка для прыжков в воду. Конечно, не такая высокая, какой она казалась Эрике в детстве, совсем не до самого неба, как она тогда думала, но все же достаточно высокая, чтобы Эрика ни разу не отважилась прыгнуть с верхней платформы вышки теплым летним днем.
Она могла стоять здесь вечно. Она очень тепло оделась, и холод напрасно пытался пробраться сквозь одежду; она смотрела вдаль, чувствуя, как тает лед в ее душе. До тех пор пока не закончилось ее одиночество, она даже не понимала, насколько была одинока. Но что будет с ней и Патриком, если ей придется возвращаться обратно в Стокгольм? Их будет разделять много миль, а для близости на расстоянии она чувствовала себя слишком старой.
Если ей придется пройти через продажу дома, есть ли все же какая-нибудь возможность остаться здесь? Она не хотела переезжать к Патрику, пока надежность и нужность их отношений не подтвердится временем. И в этом случае, как ни посмотри, оставалась единственная возможность — найти какое-нибудь жилье во Фьельбаке.
Но проблема заключалась в том, что ее это не устраивало. В первую очередь потому, что, если они продадут дом, ей придется полностью оборвать все связи со Фьельбакой, чтобы не видеть, как чужие люди топчутся вокруг дома ее детства. И она также не могла и подумать о том, чтобы снять здесь квартиру, — это выглядело бы странно. Эрика почувствовала, как радость убывает вместе с ее грустными мыслями, громоздящимися друг на друга. Конечно, наверняка все можно решить, но она должна признать, что, хотя она еще далеко не старуха и впереди у них много времени, чтобы оставить свой след в жизни, она больше не чувствовала себя уверенно. Эрика вполне созрела для того, чтобы оставить свою жизнь в Стокгольме, но только если сможет жить в знакомом до последней трещинки родительском доме. Иначе в ее вселенной получится слишком много перемен, и — влюблена она или не влюблена, — с этим она не справится.
