улетел вертолет. — Однако, у нас поживешь. Посмотришь, что и как. А моя юрта — твоя юрта.
Я отнес свои вещи в юрту.
— Ну вот и хорошо, — сказал мне Василий Иванович. — Однако, не пожалеешь!
Он вышел со мной из юрты, захватив вместе с хлыстом радиоприемник «Спидолу».
Я не успел удивиться, как из соседней юрты вышел его друг Николай Егорович Илькани — тоже со «Спидолой».
Здесь я спросил:
— И вы с радиоприемником?
— А как без последних известий? Никак нельзя, — сказал Николай Егорович Илькани. — Надо знать, что и где происходит. Мы, коряки, очень любим радио. А когда в Петропавловск прилетаем, то и телевизор. Интересно!
У коряков фамилии свои — корякские, а имена — русские: вот и Василий Иванович, и Николай Егорович. Раньше коряков звали только по фамилии. Имен у них вообще не было. Сейчас коряки гордятся, что их называют по имени-отчеству.
Мы вышли из юрт, и олени, оказывается, уже ждали нас. Сотни, а может быть, тысячи оленей. Одни с рогами — ветвистыми и очень красивыми, другие — с маленькими рожками.
Олени внимательно и чутко смотрели на нас.
Мне показалось, что глаза у них были влажные и немного грустные. Но сколько глаз я мог увидеть! У двух-трех оленей, а их было — море. И море это задвигалось, зашевелилось, увидев своих хозяев.
— Х-х-хы! — взвизгнул Василий Иванович и взмахнул своим хлыстом.
— Э-о-а! Х-х! — повторил Николай Егорович.
Олени рвались в тундру и только ждали сигнала.
Мы пошли вслед за стадом. Два оленевода работали, а я, увы, брел за ними. Никакой власти над оленями у меня не было.
Олени копытами, рогами и просто мордой разгребали снег. Его было много, и олени порой закапывались в снег до ушей, чтобы добыть мох.
Мы долго шли с Василием Ивановичем и Николаем Егоровичем вслед за оленями.
Наконец Василий Иванович сказал:
— Однако, и нам поесть надо.
— А как же олени? — спросил я. — Не уйдут?
Бригадир хитро улыбнулся и включил свой приемник «Спидолу» на полную мощность.
— Смотрите, однако. Теперь не уйдут!
Мы сидели, подстелив оленьи шкуры, на каком-то снежном бугорке. Рядом — кусты непонятной растительности, а дальше — сопки, а где-то олени, которых даже не видно… Николай Егорович тоже включил свою «Спидолу» на полную мощность. Такой музыки я еще не слышал. Два радиоприемника гремят.
— Олешки сейчас придут, — сказал Василий Иванович.
— Обязательно придут, — добавил Николай Егорович. И еще сказал: — Да вы, однако, смотрите…
Со всех сторон к нам двигались олени. И с рогами и без рогов. Теперь я уже понимал, что олень с большим деревом красивых рогов над головой — это самец, олень с малым кустом — самка. Ну, детей отличить было не сложно: ростом поменьше и рога короче… Олени шли на нас и смотрели удивленными ласковыми глазами.
— Однако, радио ох как любят! — сказал Василий Иванович.
— Неужто именно радио? — спросил я.
Николай Егорович сказал:
— Они музыку, однако, любят, а слова не очень. Когда слова свои, людей, которых они знают, — одно. Когда по радио — никак не принимают…
Мы сидели на оленьих шкурах на снегу. Обед как обед. В тундре гремела музыка — два радиоприемника. Олени стояли рядом, подходили к нам и теплыми губами облизывали наши руки. Но главное — смотрели на два маленьких серо-черных ящика, из которых лилась музыка.
— Николай! — сказал Василий Иванович. — Ты, однако, свою «Спидолу» выключи. А то две музыки сразу…
Илькани выключил свой приемник. Кияв прибавил громкости в своем. Олени еще ближе подошли к нам и стали лизаться, как ласковые кошки.
— Однако, правильно, Николай, — сказал Кияв, — я тебе говорил.
Теперь уже один радиоприемник передавал музыку.
— Я свой спрячу пока, — сказал Илькани. И положил большую «Спидолу» в вещевой мешок.
Мы обедали. Ели сырую оленину и рыбу. Пили чай.
— Ветер начинается, согреться надо, — говорил Василий Иванович.
А олени бродили возле нас, слушая радио. Олени с большими рогами — целыми деревьями над головой, и с малыми. Глаза у них были влажные, грустные. Мне так казалось, когда по радио звучала музыка Чайковского.
— Любят музыку мои олешки, — сказал Кияв. — Такую, как сейчас. Хорошая музыка! Однако, смотрите…
Он переключил «Спидолу» на другую программу. Кто-то что-то говорил по этой программе. Олени удивились. Посмотрели на нас. Глаза были все те же — большие, влажные и чуть грустные.
Посмотрели и постепенно стали отходить от нас.
В тундру побрели — по своим делам. Мох искать…
Потом я много раз проверял: любят олени музыку, но только хорошую. А слов не терпят, даже если эти слова нам, людям, кажутся важными.
Топ-Топ
С крокодилами я познакомился давно, но вот случай, которого я и сам не ожидал.
В Дака́ре — столице Сенегала — я оказался проездом. Меня встретили хорошие люди. Наши, советские. По стране повозили, все объяснили, потом привезли домой.
Дом наш, советский, посольский, а за рубежом нет большего счастья, чем оказаться в советском доме.
— Заходи, заходи! — говорил мне хозяин дома и познакомил с женой и с дочкой своей — восьмилетней Наташей.
Наташа прильнула ко мне, потянула куда-то, и папа ее вслед за ней:
— Да вот — главное! Наташина гордость! Посмотрите!..
Наташа провела меня в ванную и показала крокодила. Точнее, крокодильчика. Маленького, в половину метра длиной, зеленовато-серого, в бородавках.
— Посмотрите, какой он симпатичный, наш Топ-Топ! — сказала Наташа.
Крокодил плеснул воду в ванной и потянулся длинной своей мордой к Наташе, и глаза его — большие глаза — были при этом добрые и ласковые.
Наташа что-то сунула ему в пасть и сказала:
— Я сейчас…
Она вернулась с бутербродом — хлеб и кусочек мяса — и сунула мне:
— Дайте ему! Вы увидите, какой он ласковый, наш Топ-Топ!
Я взял у Наташи бутерброд.
— А почему он — Топ-Топ? — спросил я Наташу.
Папа посмотрел на нее сурово, а Наташа на папу просительно:
— Ну, можно, папочка! Я дяде Сереже объясню!..
— Можно, — улыбнулся папа.
— А потому, — сказала Наташа, — что, когда папы и мамы нет, я выпускаю Топ-Топа из ванной и он ходит по комнатам, и топает, и…
— И ест мамины туфли и мои ботинки! — добавил папа. — И вообще все, что попадется…
— Ну, папа! — сказала Наташа.
— Молчу! Молчу! — произнес Наташин папа. — А вообще он нас всех забавляет.
Крокодил в это время опять взбудоражил воду, обрызгал нас и, встав передними лапами на край скользкой ванны, протянул ко мне открытую пасть. Я заметил весьма серьезные зубы, забыв, что держу в руках
