По окончании боевых действий 64-й корпус перебазировался в Петрозаводск.
Эпоха воздушных боёв, в которых с каждой стороны сходились десятки самолётов, оказалась скоротечной. Позже боевая работа в небе приняла иной характер: бомбардировка, штурмовка, ракетные удары, перехват воздушной цели, но не «собачьи свалки» стенка на стенку.
…Недавно попал на ту самую «Сухую Речку», брошенную ещё в конце 1950-х. Поле густо заросло травой и кустами. Об аэродроме напоминают несколько развалин, остатки бетона под ногами и сама ровность площадки. В стороне – речка, действительно суховатая, и неэлектрифицированный железнодорожный путь, по которому, пыхтя дизельным выхлопом, ползёт в сторону недалёкой корейской границы товарняк.
В чужом небе. Секретная командировка лётчика Колесникова
В середине июля 1952 года в Китай из приморской Варфоломеевки отправилась 32-я истребительная авиадивизия, которой командовал полковник Григорий Гроховецкий.
Сформированная в 1942 году, она прикрывала дальневосточные границы. В августе 1945 года освобождала Маньчжурию от японской Квантунской армии, стала Краснознамённой.
В Китай дивизия прибыла в составе трёх полков: 224-го под командованием подполковника Ермакова, 535-го – Смирнова и 913-го, которым командовал подполковник Марченко. Личный состав и технику разместили на аэродромах Мукдена и Аньшаня.
В составе 224-го полка в Китай попал и Лев Колесников. Сначала лётчиков на транспортном Ли-2 доставили из Варфоломеевки в Спасск – мирный, сонный городок, где сложно было представить, что скоро ты окажешься на войне: играют дети, греются на солнце старики, разговаривают у калиток женщины, отдыхают у пивного ларька мужики… Поездом – в Китай, где новичков разместили в бывшем японском гарнизоне. Выдали китайскую форму, лётному составу – «цыганские», красного хрома сапоги (прощаясь с Приморьем, Лев подарил товарищу хорошие беговые туфли, привезённые из Москвы: «Не понадобятся долго»).
Командир полка Дмитрий Ермаков получил звание Героя ещё на Великой Отечественной за 25 сбитых (в Корее он прибавит к личному счёту две победы). Его заместитель по лётной подготовке подполковник Кузьма Новосёлов тоже был Героем. Лев к началу командировки налетал на «миге» всего около десяти часов, боевого опыта не было. Опытный товарищ успокоил: «Противник научит».
Даже супруге Лев не имел права сказать, куда отправляется и для чего. Однако позже он писал: «Жене принять новость было нелегко». Из этого следует, что жёны знали: мужья едут не на учения, а на войну. Провожая, плакали, стараясь – не в голос.
В письмах домой нельзя было упоминать ни Китай, ни тем более Корею. Пепеляев: «Было запрещено в письмах домой писать о войне… Категорически запрещалось пользоваться фотоаппаратом, особенно на аэродромах, чтобы не было кадров с самолётами или их фрагментами. В этом причина крайней скудости фотодокументов, отражающих жизнь и дела наших лётчиков в Корее, где три года не на жизнь, а на смерть шла борьба за превосходство в воздухе. У американцев же, да и у представителей других стран, фотоинформации и даже кинодокументов хватало». Как говорится, начальство предполагает, а инструкции пишутся для того, чтобы их нарушали; именно благодаря нарушителям сохранились бесценные кадры боевой работы «мигов» и их пилотов в Китае и Корее. Что до секретов, то здесь показательны письма Кожедуба жене Веронике. С дороги в Китай он писал: «Сегодня прибыл на конечную точку нашей родной земли. Через несколько часов пересекаем границу». Страну он не называет, но указывает пограничную станцию Отпор. Или вот: «Меня… вызвали на совещание в город, где первый раз я приземлился в конце апреля 1950 года» (Кожедуб незадолго до этого вернулся из китайской командировки). В письмах он не стеснялся использовать китаизмы: «Думаем – хао (хорошо)». Или: «30 марта я прибыл к самой границе соседней республики, идёт бой, большая группа противника подошла к границе, стрельба, свист моторов… Ну, картину ты представляешь сама. Немножко пахнет порохом, а впрочем, всё в порядке, видали виды». Ещё: «У меня такие суетные дни пошли. Приступаем тренировать вновь прибывшую футбольную команду». «На днях вылетаю в П…» – то есть Пекин. Как ни странно, военная цензура всё это спокойно пропускала. В письмах, переданных в обход официальных каналов, с оказией, Кожедуб откровенничает ещё больше: «Много горя и бедствий я испытал по прибытии в КНР. Еле вырвались из ссыльного места – Дуньфын (восточный ветер, фын – по-китайски ветер) и расположились в Аньшане – 70 километров южнее Мукдена (ань – седло, шань – гора), разместились более-менее, где я окреп (ведь я болел в Дуньфыне, видимо, организм преодолевал местные условия). Подготовились к действиям, я получил команду в конце марта перебазироваться в Аньдун… Это городок на правом берегу р. Ялуцзян, севернее 23–30 километров Корейского залива, аэродром недалеко». А потом – прямым текстом, в нарушение всех инструкций: «Вот уже ровно два месяца, как воюем с американцами. Поработали неплохо. Получил, наконец, благодарность от Красовского. Высшие круги что-то не балуют и считают это только началом».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тыловая передовая
В Китае Колесникову предстояло пробыть год. Это был последний и самый сложный этап Корейской войны.
Линия фронта давно замерла на 38-й параллели, которая и сегодня разделяет КНДР и Республику Корею. Там дело в основном ограничивалось позиционными перестрелками, зато над Ялу становилось всё горячее. Американцы продолжали уничтожать Северную Корею. Задачей операций, носивших голливудские названия – «Выжженная земля», «Зона пустыни», – был срыв снабжения северян со стороны Китая и СССР. Лев Колесников будет вспоминать: «Города, посёлки Кореи стали буквально исчезать. Бомбили всё: дамбы, каналы, мосты, дороги, поля. Американские пилоты охотились на полях и дорогах даже за отдельными людьми. Разбрасывали “сюрпризы” – мины, замаскированные под игрушки. Это уж прямо адресовалось детям». Местность была вечно в дымке из-за пожаров, вызванных бомбардировками.
На этом этапе война стала преимущественно воздушной. Блэр: «Действия лётчиков ООН, сражавшихся с непрерывно увеличивавшимися ВВС Китая в “аллее «МиГов»”, стали основными новостями из Кореи». Долина Ялу только на сторонний взгляд могла показаться глубоким тылом. Настоящие тылы были в Мукдене, Порт-Артуре, Владивостоке – если говорить о Китае и СССР, в Японии, на Гавайях – если говорить о США. Ялу стала второй, северной передовой.
Как скажет потом Колесников, боевая арифметика всё чаще становилась неутешительной для «мигов». Напряжённость боевых действий возросла, количество вылетов увеличилось. Уже не было сравнительно лёгкой добычи: от использования поршневых истребителей американцы отказались полностью, бомбардировщики осторожничали и работали только ночью. Советские «ночники» вылетали редко и безрезультатно: без радиолокационного оборудования перехватить цель ночью, да ещё в облаках, было малореально.
23 июня 1952 года самолёты с американских авианосцев «Боксер», «Принстон» и «Филиппин Си» нанесли удар по Супхунской ГЭС, на время выведя её из строя. В-29 к операции не привлекали как слишком громоздкие, тихоходные и уязвимые, да и бомбы нужно было сбросить как можно точнее, постаравшись не задеть объекты на китайском берегу. Поэтому использовали самолёты Военно-морских сил, морской пехоты и ВВС: пикирующие бомбардировщики «скайрейдер», реактивные истребители «пантера», способные нести бомбы, а также группу «сейбров» для прикрытия. В какой-то полусотне километров стояли краснозвёздные «миги», но команды на взлёт не поступило. «Мощный грозовой фронт с низкой облачностью – сильным дождём полностью закрыл все запасные аэродромы в Маньчжурии, продвигался быстро и находился непосредственно у Аньдунского аэроузла. Наши самолёты, будь они подняты в воздух, никаких шансов на благополучную посадку не имели», – вспоминал генерал Лобов. Зенитное прикрытие было недостаточным: по американским данным, огнём зениток было подбито только 5 бомбардировщиков. «После двух или трёх сильных взрывов внутри основного здания ГЭС вверх на несколько сотен метров поднялся столб густого дыма и пыли, – пишут Кэгл и Мэнсон. – На следующий день… промышленные предприятия Северной Кореи ощутили сильную нехватку электроэнергии. Столица Северной Кореи Пхеньян перестала получать ток; фабрики и заводы по обе стороны Ялуцзяна были парализованы, многие районы Кореи и Маньчжурии остались без света… Удар по гидроэлектростанциям Северной Кореи серьёзно поднял боевой дух лётчиков морской авиации, утомлённых однообразными действиями на коммуникациях». Лобов задаётся вопросом, что мешало американцам бомбить Супхунскую ГЭС раньше. Ответ находим у тех же Кэгла и Мэнсона: «На протяжении двух лет действовал приказ не бомбардировать… гидроэлектростанции. В первые месяцы войны в Корее это делалось в расчёте на то, что война будет выиграна, а Северная Корея оккупирована. Поэтому следовало не допускать излишних разрушений. Эти гидроэлектростанции не подвергались налётам и после высадки в Инчхоне, чтобы не дать Китаю повода для вступления в войну. И даже после того как китайские коммунисты вступили в войну, кое-кто всё-таки считал, что бомбардировка этих объектов может отрицательно повлиять на переговоры о перемирии. К июню 1952-го, после целого года споров за круглым столом, стало ясно, что нет почти никакой надежды заключить в ближайшем будущем соглашение о прекращении огня или силой занять всю Корею. Поэтому отказ от бомбардировки того или иного военного объекта… больше не мог быть оправдан… Высшие военные руководители… указывали, что гидроэлектростанции Северной Кореи безусловно являются военными объектами, что они непосредственно усиливают военный потенциал противника. Они обеспечивали энергией радиолокационные станции и аэродромы около Аньдуна, на которых базировались самолёты МиГ-15. Было известно, что многие небольшие подземные заводы в Северной Корее, производящие военную продукцию, используют энергию этих гидростанций. Кроме того, большое количество электроэнергии передавалось в Маньчжурию для Аньшаньского металлургического комбината, Аньдунского алюминиевого завода и угольных шахт в Фушуне».
