– Всё понял? Освобождай деревню и поскорей выводи отсюда своих солдат! Через некоторое время рота построилась у крайней избы, где сидели связисты. Мы шагнули с места, и, растянувшись, пошли. Зимний короткий день подходил к концу. Погода портилась. Теперь сильный ветер хлестал по лицу, гнал из-под ног снежную пыль. Мы шли по дороге, солдаты горбились, клонились к земле. Полы их шинелей мотались в воздухе как крылья. Без сна, без отдыха, всё время на ногах. Идешь как в полусне, однообразия дороги не замечаешь. Мы долго шли, и вот у дороги показались два домика полу заброшенного хутора или бывшей деревни. Я солдатам велел лечь вдоль дороги в канаву, смахнул с шапки и с плеч снежную порошу, обстучал валенки о порог крыльца и вошел в избу, где расположился комбат. Комбат увидел меня и махнул рукой, мол, подожди там, на улице, я тебя вызову. Я не понял его, вошел в избу и присел у стены на лавку. До меня не дошло, что я должен вернуться на улицу и ждать там вызова. Я сидел на лавке за спиной комбата, а он за столом вел деловой разговор со штабным Максимовым. Максимова я видел несколько раз в тылах полка за Волгой. Максимов был небольшого роста, с узким лицом и серыми, бесцветными глазами. Он сидел за столом без полушубка. На нем была надета меховая безрукавка. В избе было жарко и сильно накурено.
– Дивизия наступает… – услышал я его голос.
– Мы продвинулись вперед только тут, слева и справа дела неважные. Наше продвижение на этом участке не встречает сопротивления противника. Но немцы по-прежнему удерживают на Волге свои рубежи. 920 полк понес большие потери под Эммаусом. 250 дивизия завязла у Городни. Два батальона 634 пока стоят под деревней Чуприяново. Наша задача развить наступление и к исходу завтрашнего дня овладеть деревней Алексеевское… На меня начал наваливаться тяжелый сон, и я мгновенно заснул. Я не слышал, о чем дальше шел разговор Максимова с нашим комбатом. Через некоторое время комбат, не оборачиваясь, сказал связному, чтобы тот шел на улицу, разыскал и вызвал меня в избу.
– Да шевелись, давай его сюда побыстрее! Связной вышел на улицу, обежал вокруг двух домов и сарая, и вернулся ни с чем.
– Ищите вдвоем! – повысил голос комбат.
– Где его рота?
– Рота здесь, товарищ комбат, Солдаты говорят, командира роты на улице нету.
– А где ж ему быть? Ищите как следует! Побегав вдвоем, связные вернулись опять.
– Товарищ старший лейтенант! Вот личный ординарец командира роты.
– Где ваш командир роты?
– Лейтенант зашел к вам в избу, я сам видел. Обратно от вас он не выходил. Прошло еще полчаса. Я сидел на лавке в заднем углу и отсыпался за всё. Правда, спать мне долго не пришлось. Кто-то меня тряс за плечо. Я открыл глаза и посмотрел на будившего тяжелым взглядом. Это был комбат.
– Мы его обыскались, а он здесь на лавке прохлаждается.
– Доставай свою карту и иди сюда к столу! Мне показали по карте маршрут и поставили задачу.
– На рассвете следующего дня ты должен взять деревню Алексеевское. Застегнув планшет, я вышел на крыльцо, посмотрел на свое засыпанное белым снегом войско, глубоко вздохнул, достал из-за пазухи меховые рукавицы, привычным движением руки поправил поясной ремень и сошел по ступенькам крыльца. Ну вот, все теперь на месте. Теперь можно подать команду на выход. Помалу, не торопясь, мы спустились в низину, к опушке леса, дошли до развилки дорог, свернули на ухабистую, очищенную от снега дорогу и поплелись неизвестно куда. (вперед). В ночь на 10-е декабря пятая стрелковая рота подошла к деревне (Гусьино). На дороге, не выходя из леса, я остановил роту и велел солдатам ждать нашего возвращения. С командирами взводов и небольшой группой солдат мы вышли на опушку леса, чтобы осмотреть впереди лежащую местность. От опушки леса до деревни оставалось метров пятьсот. Деревня лежала в низине на фоне снежной высоты, которая уходила круто вверх, закрывая собой полнеба. Из-за стволов деревьев видны были деревенские избы, сараи и огороды, глубоко торчащие в снегу. В деревне не было видно огней, дыма из печных труб, ни заметного на глаз движения. Мы долго смотрели туда, и потом я сказал: «Ну вот что, Черняев! На опушке леса, вот здесь и здесь поставишь часовых. Будете смотреть за деревней. Ты лично останешься здесь и будешь проверять дежурных. Мы с Сениным вчера были в деле, брали деревню, нам нужно отдохнуть. Теперь твоя очередь! Выводи сюда свой взвод и готовь к утру своих солдат, пойдете на деревню! Мы Сениным вернемся в лес. Стариков на ночь в наряд не ставь! Они и так на пределе. На дежурство подбери молодых. Считай, что я ушел! С деревни глаз не спускать!». Черняев остался, а мы с Сениным вернулись в роту.
– Солдаты Черняева идут на опушку леса! Взводу Сенины объявляю привал до утра!
– Сойти всем с дороги! Углубиться в лес метров на пятьдесят! Лапник ломать руками, лопатами и топорами не стучать! Костров не разводить, курить только в кулак! Приказ ложиться спать, и побыстрее! Солдаты не спрашивали, далеко ли до деревни, и есть ли там немцы. Солдату важнее привал, короткая пауза от войны. Немцы их в такие моменты не интересуют. Из моего приказа и было ясно одно: поскорей ложись, пока тебя среди ночи на ноги не подняли. А случиться это может в любой момент. Долго не думая, они набросали в снег зеленого лапника и завалились спать. Нужно бы послать связных в батальон, доложить комбату, что пятая рота вышла на исходное положение. Но у нас было принято, что связь со стрелковой ротой должен был обеспечивать батальон. Пусть сами позаботятся о связи – решил я. Не дело солдатам стрелковой роты бегать к комбату, а потом воевать. Все дела были закончены. Я велел ординарцу Ване выбрать место для ночлега и набросать лапника.
– Выбери место поближе к дороге! Я пойду, обойду солдат для порядка. Я обошел солдат, велел Сенину выставить на дорогу часовых и вернулся к ординарцу. У успел набросать на снег подстилку из хвои, укрыл ее сверху куском палаточной ткани (сидел курил) и ждал моего возвращения, сидел и курил. Мы легли, укрылись куском палаточной ткани, в голове у меня бродили какие-то мысли о завтрашнем дне. Но как только я закрыл глаза, то тут же уснул. Ночью меня никто не будил. Ночь прошла спокойно. Я проспал до утра. Перед рассветом я проснулся сам, услышав негромкие голоса солдат и глухое постукивание котелков. От этого звука, кажется, не только голодные, но и мертвые встанут на ноги. Старшина по снабжению уже явился в роту и развязал свои мешки. Повозочный отсчитывал мерзлые буханки хлеба и раскладывал их отдельными кучками прямо на снег. Старшина стоял, растопырив ноги, у него между ног стоял термос с хлёбовом. Старшина вынимал изо рта карандаш, ставил галочку на листке бумаги, опускал в термос черпак и привычным движением два раза подряд плескал в подставленный котелок.
– Следующий! Отходи! – хрипел он. Старшину роты звали не то Вася, не то Федя, а фамилия у него тоже не то Сватов, не то Ухватов. В роте он был новый человек. Я фамилию его точно не знал. В роте он бывал редко. (Самое частое раз в сутки). Появлялся он в сопровождении своего повозочного на лошаденке, запряженной в деревенские сани (розвальни). Бывали дни, когда он отсутствовал по трое суток. Но от него это не зависело. Путь из-за Волги, где стояли тылы и кухни, был не близок, и даже не прост. Два дня подряд немцы бросали своих солдат и танки на деревню Губино. Старшине однажды пришлось завести свою кобылу с санями в лес и вместе с полковыми штабными и прочими бежать километров пять по снежной целине, пока они не добрались на последнем дыхании до левого берега Волги. Бежала не только мелкая сошка, побросав всё на ходу. Из Горохово за Волгу бежал сам Березин со своим штабом дивизии. От нас этот факт и немецкую контратаку скрывали (старались скрыть). Но старшина через два дня вернулся обратно, разыскал в лесу свою кобылу, получил продукты, приехал в роту и подробно обо всем рассказал. Шила в мешке не утаишь! Выходит, что мы все это время шли вперед и брали деревни будучи отрезанными от своих штабов и тылов. Я не стал расспрашивать старшину, где теперь стоят наши штабы и тыла, когда он явился. По остывшему холодному термосу было ясно, что он проделал неблизкий путь. Пока термос плескался у него в повозке, пока он тащился на своей кобыленке, горячая жидкость превратилась в холодное пойло. Хорошо, что в ней еще не плавал лед. От подсоленной полковой жижи недолго будешь сыт. Опрокинул через край котелок, процедил содержимое через зубы, вылил его в желудок, а на зубах, можно сказать, ничего. Даже комок муки на язык не попадет. В желудке что-то плещется, голод вроде перебил. Всю порцию разом проглотил, а сытости никакой. Наполнил желудок, мочевой пузырь опростал и опять, как бездомный кобель, голоден. После немецкой кухни с макаронами и вишневым компотом, полковая еда, замешанная на воде и муке, казалось, была похожа на бульон из кирзового сапога. Но для промерзшего и усталого солдата эта суточная порция варева имела немалое значение. Ложку он не вынимал, опрокидывая котелок через край, и выливал в рот всё сразу, даже булькало что-то в животе. Солдатская норма в тылах полка разбазаривалась и таяла незаметно. Самому дай, замов и помов досыта накорми, сам себя не обидь, мимо рта не промажь. А откуда всё это взять? Где всё лишнее и съестное добыть? Вот и доливает повар в солдатский котел побольше водицы. Поди, добейся правды, когда у тебя в котелке подсоленная вода. Но вот с раздачей варева, хлеба и махорки старшина дело закончил. Солдаты стали затягивать веревочки на своих мешках. Я посмотрел на небо. Вершины деревьев уже чуть просветлели, я вспомнил немца, убитого у стены сарая и подумал, что собственно искал он там перед смертью? И зачем кормит солдат до отвала? С набитым животом в атаку не пойдешь, с ним только в жаркой избе на соломе валяться (на широкой лавке сидеть). Опять же, пуля или осколок попадет солдату в живот, и всё добро, считай, напрасно пропало (вытекло наружу). А полуголодный солдат в деревню сам бежит, (он мчит), полагая, найти там себе съестное. Ну хватит философии! – сказал я сам себе. Нужно идти! Я подал команду солдатам выходить и строиться на дороге. Пока солдаты вылезали из-под елей и собирались на дороге, мы с Сениным стояли и курили.
