Мартин вышел проводить Иосифа, и в одной из галерей тот неожиданно проговорил с легкой грустью:
— А ведь она славная девушка, эта англичанка…
— Но до нашей Руфи ей все же далеко. — Мартин тотчас догадался, чем вызвано уныние приятеля. Он был совсем не прочь потолковать с Иосифом о его сестре, но тот, сославшись на усталость, вскоре ушел к себе.
Уже стемнело, на крепостных стенах сменялась стража, свободные от караула воины готовились отойти ко сну. Но Мартину не спалось. Он спустился в залитый лунным светом крепостной двор и остановился у башни, где находились покои, отведенные леди Джоанне.
Молодая женщина тоже не спешила гасить свечу, стоявшую на подставке у кушетки, покрытой лохматыми овчинами. Несмотря на все пережитое, на душе у нее было хорошо. И, если уж быть до конца честной с собой, приходилось признать, что ей необыкновенно приятно внимание мужественного и пригожего рыцаря.
— Годит! — Джоанна окликнула уже похрапывавшую в углу камеристку. — Годит, а ведь ты права: он и впрямь хорош. И даже эта странноватая улыбка его не портит…
Служанка что-то невнятно пробормотала во сне. Саннивы в покое не было: она испросила у госпожи разрешение на свидание со своим женихом — рыжим оруженосцем госпитальера. Джоанна не стала препятствовать, тем более что Эйрик повел себя благородно, не отвергнув девушку после того, как она побывала в лапах у разбойников. Когда же и бегать на свидания, если не в такую дивную лунную ночь!
Джоанна в одной рубашке подошла к окну и распахнула ставень.
Ночь и впрямь была восхитительна. В крепости и ее окрестностях царила тишина, казавшаяся еще более глубокой от трелей бесчисленных сверчков и цикад. По верху крепостной стены неторопливо двигалась тень часового с длинным копьем, а выше раскинулся густо-синий бархат неба с мириадами звезд и сияющим меж ними ликом луны. Ее лучи озаряли далекие гряды холмов, стройные копья тополей, зубцы на крепостной стене и пустынный двор, вымощенный плитами известняка.
Однако двор оказался вовсе не пустым. Джоанна беззвучно ахнула, заметив внизу мужской силуэт в длинном черном одеянии. Рыцарь стоял прямо под ее окном, и его лицо было обращено к ней. Давно ли он здесь? Чего ждет?
Джоанна поспешно натянула на плечо сползшую сорочку и попятилась. И все же не удержалась и еще раз осторожно выглянула из-за ставня. Мартин д'Анэ по-прежнему пристально смотрел на ее окно.
Она мигом улеглась и натянула на голову покрывало, сердце ее колотилось. Чепуха, пусть себе стоит сколько угодно. Разве он имеет право на что-то надеяться? Годит давно говорит, что он не сводит с нее глаз. Может ли мужчина оскорбить женщину взглядом? В особенности ночью, стоя у ее башни?.. О таких вещах обычно поют в любовных кансонах, Джоанна сама не раз пела об этом, а теперь приходится признать, что его внимание волнует ее куда сильнее, чем она могла представить.
Хуже всего, что от этого где-то в самой глубине ее существа просыпается то неистовое возбуждение, которое ее муж именует «бесстыдством» и которое его пугает. Обри дал обет целомудрия, тем самым как бы вынуждая и ее последовать его возвышенному порыву. Возможно, он прав и ей, Джоанне, тоже пора избавиться от греховных помыслов… Но как? Как, если в эту минуту она думает вовсе не о супруге, а ее сердце бьется все сильнее и сильнее, по телу пробегает легкая дрожь, а бедра тяжелеют и наливаются темной медовой сладостью…
Мартин д'Анэ… Безупречно красивый, смелый, учтивый. Но он — орденский брат, и думать о нем как о мужчине, возлюбленном, — все равно что грезить о монахе. Однако на монаха этот голубоглазый рыцарь вовсе не похож. И вот что еще странно: совсем недавно, в пустыне, когда она, измучившись, засыпала среди камней, а госпитальер укрывал ее от ночного холода своим плащом, она не обращала на это никакого внимания. Пережитые опасности, плен, разочарование в Обри, усталость, неизвестность впереди — все это лишало ее сил.
Что же случилось, если сейчас, ворочаясь на узкой кушетке, она не может думать ни о ком другом, кроме стоящего под ее окном рыцаря в темном одеянии, и ее тело откликается этим мыслям, как струна прикосновениям пальцев музыканта?
В углу храпела Годит, за стеной спали слуги, сопровождавшие ее в пути от самого Незерби, Саннива все не возвращалась, и Джоанна могла без помех предаться тому, что иногда позволяла себе, когда греховное напряжение становилось совсем уже невыносимым. Сдерживая горячее дыхание, она нащупала внизу, где сходятся бедра, особенно чувствительное местечко, и принялась его поглаживать. Ее дыхание стало сбиваться, но желанная разрядка все не наступала. Рукоблудие — так называют этот грех священники, считая его особенно пагубным… Джоанна гнала от себя эти мысли, напряжение росло, и наконец ее тело судорожно изогнулось. В какой-то миг она представила, что это делает с ней Мартин, и едва не всхлипнула — настолько обострились все чувства. Всего через несколько мгновений бедра ее сжались, по телу прокатилась волна дрожи, а низ живота словно затопило горячим медом.
Она едва сдержала крик — и откинулась на изголовье, все еще бурно дыша.
«Об этом никто не узнает, — думала она, сворачиваясь калачиком на жесткой кушетке. — Никто. А завтра я сама все забуду…»
Утром Мартин, Эйрик и Сабир собрались неподалеку от крепости в тени старой смоковницы. Сабир сообщил, что за это время он успел объехать окрестности и убедился, что они могут продолжать путь.
— Нет, — резко возразил Мартин. — Дождемся, пока вернутся воины парафилакса. Я понимаю, что нам троим, Сабир, опасаться нечего, но с нами Иосиф, и жизнью сына Ашера бен Соломона мы не должны рисковать. Рана капитана Дрого еще не закрылась, он нуждается в покое, а леди Джоанна ни за что не согласится оставить его здесь — как я убедился, она очень ценит своих людей.
— Пусть так, — едва заметно кивнул Сабир, однако его темные глаза остро блеснули из-под чалмы. — Не стоит только забывать, что пока мы медлим, крестоносные рати продолжают осаждать Акру, и если город падет… Аллах свидетель, мы должны поспешить, иначе твоя игра с сестрой маршала ордена Храма уже не будет стоить выеденного яйца. Если же эта гурия с глазами, как фиалки, так манит тебя, возьми ее прямо сейчас. Ромеи это проглотят, а ее мужа я могу прирезать, если он попытается помешать.
— Мы не должны так действовать, — вмешался Эйрик.
Мартин также возразил: если он силой принудит сестру маршала храмовников к связи, это приведет де Шампера в неописуемую ярость, и ни о каких договоренностях с ним больше не будет и речи. Ашер бен Соломон, разрабатывая свой план, имел в виду совсем иное: не насилие, а добровольную уступку со стороны леди Джоанны, которая должна быть замечена теми, кто сможет подтвердить слухи об этом. В этой глуши таких людей нет. Следовательно, все должно произойти там, где немало рыцарей и знатных франков — тех, чье слово имеет вес.
