Она подошла к шифоньеру, вынула старую коробку из-под ботинок фабрики «Скороход», открыла ее, убрала несколько скомканных газет и достала со дна конверт со своими сбережениями. Вытащила пятьдесят рублей, повертела в руках, потом положила купюру назад, взяла взамен сотню и решительно пошла на кухню.
– Знаете, что, Вера Федоровна, – начала она, – вы всегда меня поздравляете, а я все как-то не наловчилась покупать что-нибудь полезное. Я тут подумала, должна же я хоть раз в жизни что-нибудь вам подарить! Давайте я подарю вам деньги? Сто рублей. А вы себе что-нибудь купите – и это будет мой вам подарок… – Лидия Алексеевна положила купюру на нейтральный кухонный подоконник.
– Нет-нет, ну что вы! Спасибо, конечно, но я не возьму у вас деньги! С какой стати? И потом, как это вы меня не поздравляете? Вы же меня всегда угощаете пирожными…
– Я от чистого сердца… от души! – перебила Лидия Алексеевна.
– Нет-нет, спасибо, но не ставьте меня в неловкое положение, помада вовсе не такая дорогая… – Вера Федоровна юркнула в ванную, чтобы забрать оттуда постиранные накануне вечером колготки. Очень хорошие колготки, тонкие, но теплые, с шерстью, ей невестка подарила. Замечательные колготки… Только опять мокрые…
Вера Федоровна огорченно вздохнула. Но тут в голове у нее вдруг щелкнули маленькие робкие кастаньеты. Она вернулась на кухню.
– Лидия Алексеевна, я вот что подумала: если вы действительно хотите что-нибудь мне подарить, то давайте с вами купим такую специальную веревку! Я видела в нашем хозяйственном – на одну стенку крепится такой вроде блок, а на другую крючки. Мы можем прибить это в кухне на эти две стены, вот сюда блок, а сюда крючки. Вечером мы веревки из блока вытаскиваем, протягиваем через кухню и закрепляем на противоположной стене. А на кухне все будет сохнуть моментально! Ну, по крайней мере, если вечером повесить, то к утру точно высохнет! Давайте, а?
– Ну давайте, – ответила Лидия Алексеевна несколько озадаченно. – А сколько это стоит?
– Девяносто семь рублей. Я точно запомнила цену…
– Ну раз так, то давайте… – Согласилась Лидия Алексеевна с неким ей самой пока непонятным сомнением.
Вера Федоровна была настолько воодушевлена этой неожиданной перспективой, что сомнений соседки не заметила, а быстро оделась и побежала в расположенный неподалеку хозяйственный магазин, страшно опасаясь, что у них будет короткий день по случаю праздника. Ей повезло – день в магазине был длинный, ей продали веревку и даже пожелали счастливого Нового года.
Вернувшись, она радостно распаковывала коробку, показывала Лидии Алексеевне цвет и говорила, что он хорошо сочетается с их коричневатыми обоями, и что следующим летом, наверное, приедет Витька и вообще обои переклеит.
Лидия Алексеевна стояла у окна и волновалась. Да, у них сырая ванная, и все в ней сохнет долго. Но на кухне у приличных людей никогда никакие веревки не протягивались! И простыни не сушились!
«Она, наверное, считает, что я этого не знаю! Она и так всегда нос задирала! Считала нас людьми другого сорта! И в те времена, когда всем всего не хватало, она ни разу не попросила меня принести что-нибудь с работы! Ни разу! Ни на Новый год, ни на Витькин день рожденья! А сейчас я хотела сделать ей подарок, а она с этой веревкой!..»
Вера Федоровна продолжала о чем-то восторженно говорить.
Лидия Алексеевна собралась с духом и произнесла:
– Я думаю, Вера Федоровна, мы с вами что-то не то делаем! Помнится мне, в нормальное время люди, которые ходят в филармонию, не натягивали в кухне веревки. А то ведь как-то не по-людски получается: панталоны, трусы – и на кухне! На коммунальной, к тому же…
Вера Федоровна замолчала на полуслове, потом медленно пошла в прихожую, вернулась на кухню с сумкой, вытащила из сумки кошелек, вынула из него сто рублей и подчеркнутым жестом положила на стол Лидии Алексеевне. Зашла к себе, взяла веер, надела пальто, сапоги, шапку, после чего позволила собственной злости громко хлопнуть входной дверью.
Концерт начинался в семь, у нее оставалось больше часа. Она медленно шла по нарядному Невскому. Вокруг то и дело взрывались петарды. Ей казалось, что она снова и снова хлопает дверью. Она вспомнила, что соседская «подарочная» сотня так и осталась лежать на подоконнике. А когда она уходила в магазин, в кошельке у нее было ровно двести рублей. Сто она заплатила за веревку. Вторые сто, не разобравшись, «вернула» Лидие Алексеевне. Значит, у нее совсем нет денег. А она подумывала о том, чтобы выпить шампанского в антракте. Может, она и не выпила бы, но возможность у нее была. А теперь ее нет. А Лидия Алексеевна, кстати, запросто может взять и забрать обе купюры. Она ведь внимательна только к расходам, а к тому, что приходит, не внимательна – просто гребет все подряд, как снегоуборочная машина. Торговая закалка… К тому же у нее начались проблемы с памятью… Впрочем, не только с памятью – похоже, она скоро совсем прекратит соображать. Она же сначала согласилась! Конечно, по большому счету не дело сушить на кухне, но сколько можно мучиться!.. Под ногами Веры Федоровны тихо поскрипывал белый снег, и громко взрывались огненные петарды.
Филармония была похожа на невесту – белое кружево и красные розы. Вера Федоровна посмотрела на себя в зеркало. Белая блузка, черный длинный жакет, черная юбка – беспроигрышная классика. Блузка новая, красивая, и неважно, что костюм в возрасте. Она тоже не девочка. К тому же у нее есть необыкновенный веер. Веер у Веры.
А потом зазвучал Россини, и она забыла о том, что у нее нет денег на шампанское.
После концерта ей не хотелось возвращаться к себе, но идти было некуда. Теоретически она могла поехать к Ирочке, но практически она не сделала бы этого никогда. Вера Федоровна просто гуляла по улицам, вспоминая новогодние капустники на работе и то, как они с мужем водили маленького Витьку на елку во Дворец пионеров.
В начале двенадцатого, почувствовав, что замерзает, она нехотя направилась домой. Дверь старалась открывать как можно тише, надеясь, что Лидия Алексеевна ее не услышит. Но та ждала ее возвращения.
– Вера Федоровна, ну-ка идите-ка сюда, моя дорогая! – громко прозвучало из кухни, едва она ступила на порог. В прихожей появилась Лидия Алексеевна, взяла соседку под локоток и, не даже не дав ей снять обувь, потащила за собой в кухню. – Ну? Смотрите, что у меня получилось!
На одной стене висела красноватая пластиковая коробка, на другой никелированные крючки, между ними шли упругие веревки. Из толстой лески, не вооруженным очками пенсионным глазом – практически незаметные.
– Даже если мы забудем их спрятать, ничего не случится, – гордо сказала Лидия Алексеевна. И после небольшой паузы продолжила: – У Гришки в хозяйстве всегда был такой беспорядок! Я еле молоток нашла!..
На нейтральном подоконнике стоял маленький торт – «Восточный», безе с орехами, не очень жирный, похожий на старый «Киевский». Вера Федоровна его любила. На ее столе лежали две сторублевые купюры.
– Ну что, – спросила Лидия Алексеевна, – чай сразу или подождем двенадцати?
– А давайте ровно в полночь, чтоб по правилам, – ответила Вера Федоровна. – В рюмки, кстати, можно накапать валерьянки…
Утром они одновременно вышли на кухню. Вера Федоровна вытащила из ящика своего стола прищепку и повесила ее на новую веревку. Прищепка была старая деревянная с немного ржавой скрепляющей проволокой посредине и раздвоенным, как у ласточки, хвостом.
– А, может, мы все-таки зря тут все завесили? – то ли спросила, то ли просто произнесла Лидия Алексеевна.
Вера Федоровна тяжело вздохнула в ответ.
Прищепка с большим, предназначенным для толстых полотняных веревок прошлого отверстием в середине, ловко прокатилась по гладкой леске, отсчитав единицу, но стукнувшись о противоположную стену, не удержалась и упала на пол со звуком, отдаленно напоминающим щелчок кастаньет…
Человеческий материал
Ане Пиотровской
Я – квартира.
Я обширна, высока и в прошлом шикарна. Но время выкосило мою роскошь почти без огрехов.
Распахнута моя балконная дверь, и дворовый клен-старожил бесцеремонно метет ко мне воспоминания. Этот ветер добирается до моих костей сквозь кожу штукатурки и множество одежд из ветхих линялых обоев, вскрывает сухие трещины на масляной краске, которые, называясь кракелюрами, доказывают мою подлинность, и по телу моему мелким шорохом осыпающейся цементной пыли бегут мурашки.
А когда-то, почти сто лет тому назад, я была необыкновенно привлекательна и занимала целый этаж нового необарочного дома в зелени. Мой первый хозяин, господин Теонов, был, как говорили в старину, уличанином вящим, серьезным, обстоятельным, должность занимал в Певческой капелле, почти первую, принципальную. Служил с душой, не стяжая, а унаследованное от родителей состояние позволяло ему жить с изяществом и размахом. Женщин Теонов любил, но жен-премьером не слыл. Мною же обзавелся в связи с собственной женитьбой – я была его главной предсвадебной прелиминарией.
