— Я была занята, — сказала Фейс, пожимая плечами.
— Они хотели, чтобы ты узнала первой, — Марк замешкался, но все-таки сказал: — Синди беременна.
— Ты шутишь? Это же здорово! — Фейс, казалось, искренне обрадовалась. Но даже несмотря на это Марк продолжал внимательно за ней наблюдать.
— Ребенок должен родиться в ноябре.
— Здорово! Я наконец-то стану тетей.
Он ожидал, что по этому поводу прозвучат какие-нибудь едкие замечания, но когда этого не произошло, он немного расслабился.
— Они очень взволнованы. Твоя мать уже опустошила свою кредитную карту, покупая детские вещи.
— Не сомневаюсь, — Фейс понимающе рассмеялась.
Вот она. Эта тень в ее глазах. Словно что-то промелькнуло на дне спокойного озера. Марк глубоко вдохнул, собираясь с силами для решительного шага.
— Они не знали, как ты это воспримешь.
Темнота поднялась на поверхность, медленно расползаясь по всему лицу Фейс. Марк ждал, слушая, как глухо стучит его сердце.
— Сколько можно возвращаться к этому? Господи, я так от всего этого устала! — Фейс подтянула коленки к груди и обхватила их руками.
— Было бы лучше, если бы я тебе не говорил?
— А разве имеет значение, чего хочу я?
— Я не хотел тебя расстраивать.
— Не беспокойся. Я уверена, что здесь есть маленькая цветная таблетка, которая решит все проблемы, — Фейс глухо рассмеялась. На ее висках проступили маленькие голубые сосуды, словно трещинки на яичной скорлупе.
Марк мысленно вернулся в тот страшный день. Он спешил с работы домой, потому что по телефону у Фейс был очень странный голос. Он подумал, что это как-то связано с теми гормональными препаратами, которые она принимала. Они уже много лет пытались завести ребенка, и она временно оставила работу, чтобы еще раз попытаться сделать все возможное. В то утро ее тошнило, но, несмотря на слабые проблески надежды, Марк начал подозревать, что эти симптомы не были ранними признаками беременности. Все чаще и чаще он звонил домой в середине дня и узнавал, что Фейс все еще в постели, подавленная и апатичная; это были классические признаки душевного заболевания. Тем не менее он не придавал этому значения — он, тот, кто первым должен был обо всем догадаться. Но страх, росший в его душе, не получал выхода до того дня, когда он пришел домой и обнаружил Фейс, без сознания лежащую на полу ванной в луже крови.
Его первая мысль была о том, что у нее выкидыш, но затем он увидел в ее руке окровавленный нож для колки льда. Упав на колени, чтобы проверить ее пульс, Марк почувствовал, как проваливается сквозь пол.
В «скорой» Фейс схватила его за рубашку и, притянув к себе, хрипло прошептала ему на ухо:
— Оно вышло? — Ее лицо было таким же бледным, как простыня, которой она была укрыта.
— Дитя? — его ужас стал еще сильней при мысли, что она убила их ребенка.
Фейс слабо покачала головой.
— Нет. Оно.
Несколько дней спустя Марк обо всем узнал. В ее голове звучали голоса. Иногда они говорили с ней по радио, шептали о том, что в ее чреве растет дьявол, который в конечном счете убьет ее, если она первой не избавится от него. Фейс утверждала, что чувствовала его, несмотря на то что ни рентген, ни анализы ничего такого не показывали. Поэтому она взяла все в свои руки. Слушая ее спокойный рассказ о событиях, приведших к ужасной сцене, свидетелем которой он стал, Марк плакал от ужаса и беспомощности. Словно он, стоя на берегу, смотрел, как Фейс тонет, но был не в состоянии прыгнуть в воду и спасти ее.
Тем не менее, каким бы невероятным это теперь ни казалось, Марк оставался оптимистом. И со временем, благодаря терапии и медикаментам, создалось впечатление, что Фейс выздоравливает. Но за шагом вперед всегда следовало два шага назад, и в последующие годы ее приходилось несколько раз госпитализировать. Дважды она пыталась покончить с собой. Однажды Марк застал Фейс, когда она держала нож у запястья. Увидев Марка, она набросилась на него. Это было последней каплей: на следующий день Фейс стала пациенткой «Тысячи дубов». С тех пор она там и жила — восемнадцать месяцев, не считая коротких вылазок в реальный мир, всегда проходивших под пристальным наблюдением.
Но разве Марк тоже не был изолирован от той любви, которую когда-то воспринимал как нечто само собой разумеющееся? До того, как встретил Анну. Вопрос был в том, что ему делать теперь?
— Ты злишься, потому что я не смог прийти на прошлой неделе? — ласково спросил он.
— А мне есть из-за чего злиться? — ответила Фейс вопросом на вопрос.
— Это ты мне скажи.
Она вздохнула, словно ответ был очевиден.
— Я не хочу тебя обременять. Если ты устал от меня, то так и скажи. Я не стану тебя в этом обвинять. Я тоже от себя устала.
Марк взял ее за руку.
— Я не хочу прекращать свои визиты.
— Тогда где же ты был?
— Я ведь говорил тебе — я в отпуске. Отдыхал на побережье.
Фейс резко подняла голову, пристально посмотрела на него, и спустя мгновение он понял, что она знала обо всем.
— Ну, это все объясняет, — сказала она.
Марк почувствовал, как у него внутри все похолодело.
— Что?
— Почему ты такой загорелый.
Он успокоился. Если Фейс что-то и подозревает, она не станет его допрашивать; она должна знать, что сделает этим себе еще хуже.
Марк быстро сменил тему разговора.
— Как твое рисование?
Берни Файн предложил Фейс заняться живописью в качестве терапии, и, казалось, Фейс это нравилось.
— Отлично.
— Ничего не хочешь мне показать?
— Пока нет.
— Ну, когда будешь готова…
— Не относись ко мне свысока, — она холодно посмотрела на него.
— Я не думал, что отношусь к тебе свысока.
— Относишься. Ты же не хуже меня знаешь, что я занимаюсь этим только для того, чтобы не терять контроль над собой. Это тоже лекарства, только разноцветные.
— Ну, по крайней мере ты не отрезала себе ухо. — Марк заметил, что шутки иногда помогали разрядить напряжение; когда он начинал перед ней заискивать, становилось еще хуже. Но на этот раз она не рассмеялась.
— Не смешно, — сказала Фейс.
— Мне кажется, ты все еще злишься на меня.
— Да будь ты проклят! — Она пристально посмотрела на него, и в ее глазах появились слезы.
— Фейс… — Марк примирительно поднял руку, но она отпрянула от него.
— Ненавижу это.
— Я знаю. — По крайней мере, она не сказала, что ненавидит его.
— Нет, ты не знаешь! — кричала она. — Большую часть времени я могу это терпеть. Но когда я вижу тебя, я каждый раз вспоминаю о том, чего мне не хватает. И это тяжелее всего, — Фейс замолчала. — Это не твоя вина. И я не говорю, что готова поехать домой. На самом деле я… я чувствую себя здесь в безопасности.
Марк, как всегда, разрывался на части: он хотел вернуть жену и в то же время хотел иметь возможность уйти навсегда. А теперь у него еще была Анна.
— Ты хотела бы, чтобы я какое-то время не приходил? — ласково спросил он.
Фейс так долго и так решительно смотрела на него, что Марк почувствовал, что ее взгляд причиняет ему тупую боль. Он вспомнил, какими раньше были их воскресенья: они валялись полдня в постели, ели галеты, политые кленовым сиропом, а затем долго гуляли, взявшись за руки. Сможет ли он снова вернуть все это, или это были лишь бесплодные мечты?
Фейс съежилась и заплакала.
Он обнял ее.
— Шшш… все хорошо.
Она беззвучно рыдала у него на груди.
— Я не хочу, чтобы т-ты п-перестал приходить.
— В таком случае я от тебя не отстану. — В такие моменты Марк почти жалел, что бросил пить, — это могло бы притупить боль.
Фейс прижалась к нему, словно маленький ребенок. Марк еще раз подумал о ее сестре. Синди и ее муж собирались прилететь к Фейс, когда родится ребенок. Марк во всех подробностях обсуждал это с Синди, как обсуждал все, что касалось Фейс, — словно разрабатывал военный маневр. Синди беспокоилась о том, как это скажется на ее сестре, но еще больше она беспокоилась о ребенке.
— А что, если Фейс захочет его подержать? — спросила она тихим пристыженным голосом. Марк понимал, что она чувствовала: каким человеком нужно быть, чтобы отказать родной сестре в такой просьбе?
Так же, как сердце Марка разрывалось при виде свояченицы, теперь оно разрывалось из-за жены. Он погладил Фейс по голове, шепча слова утешения. Спустя некоторое время он отправится на поиски женщины по имени Кристэл, о которой не знал ничего, кроме адреса в Энсино, который ему дала его подруга Кейт. Но сейчас Марк мог думать только о том, что, возможно, единственным безумием в этом мире была любовь — тупое чудовище, которое скорее разобьет себе голову о кирпичную стену, чем перепрыгнет через нее.
