Впрочем, отвечать ли им проклятьем? Кто и виноват в такой судьбе? Или мы взаимностью не платим, или мы не сами по себе? Миновали прежние этапы, совершился полный оборот: нынче мы самим себе сатрапы, а они самим себе народ. Я перо привычное хватаю, пылкие вердикты выношу – но, по сути, сам себя читаю, потому что сам себе пишу. Наш властитель, славою пригретый, не расслышит хилый мой мотив. Мы сидим над собственной газетой, головы руками обхватив. Вся страна, с болотами, с лесами, с нефтью и запасами лаве – все себя обслуживают сами, с правящим тандемом во главе; все не отрывают рук от членов, прочая любовь противна нам.
Славься, славься, кардиолог Хренов, давший имя нашим временам!
Пирамидальное
К очередному дню рождения И.В.Сталина
Мне
снился сегодня
Египет, пустыня, что пылью дымит,
отеля параллелепипед на фоне седых пирамид,
привычные увеселенья меж пляжей, барханов и гор,
но главное – все населенье втянулось в мучительный спор.
Один ко мне тоже прискребся, вцепился зубами, как мопс,
и спрашивать
стал про Хеопса: товарищ, а как вам Хеопс? На фоне
правителей юга, под пологом местных небес, он был,
безусловно, зверюга – ужасней, чем даже Рамзес;
славянства вожди и арапства пред ним – эталон белизны;
ужасное, знаете, рабство, убийства, растрата казны, утрата
товарного вида, забыты порядок и честь… Но все-таки
вот – пирамида! А что у нас кроме-то есть? Осталась
от этого гада и тешит туристам глаза. А то бы сплошная
Хургада. Вы против, камрад, или за?
Немного
помявшись для виду,
я так отвечаю во сне: конечно,
я за пирамиду, но рабство не нравится мне.
Конечно, я против холопства, позиция, в общем,
проста – но это же время Хеопса, две тысячи лет до Христа.
Неужто он так актуален, велик, справедлив и толков, что вы
из-за этих развалин беснуетесь тридцать веков? О да,
говорит египтянин, в ответ
предлагая вино. Наш спор для стороннего странен, но нам
он привычен давно.
Мы ляжем со временем в гроб все, придя и уйдя
нагишом, – а все-таки спор о Хеопсе останется
неразрешен. Как некая вечная оспа, Хеопс заразил
большинство. Одни у нас против Хеопса, другие убьют за него.
Покуда Египет не спекся, он тот еще был исполин, —
а собственно, кроме Хеопса, и вспомнить-то нечего, блин.
Любого спроси и уверься – историк тебе подтвердит:
ни больше подобного зверства, ни больше таких пирамид.
Туристы бегут с перепугу, узнав, что за этот предмет
терзаем мы глотки друг другу четвертую тысячу лет:
мы движемся в ритме рапида. Былая угроза грозна. Одни
говорят: пирамида! Другие: пустая казна!
Ведь
власть
не бывает плохою,
он все-таки был божество,
он принял Египет с сохою,
а сдал с пирамидой его, он вырастил
три поколенья, он справился с местным ворьем,
а что сократил населенье – так все мы когда-то умрем!
Оставь либеральную гниду томиться подсчетом гробов —
но где
ты видал пирамиду, построенную без рабов? Естественно,
каменоломни,
тесальщики, грузчики, ад, бесправие, казни – но помни:
лес рубят, а щепки летят.
Он видел сквозь годы и дали, забвения тьму разрубал…
Рабы, безусловно, страдали. Но было что вспомнить рабам!
И всюду, куда я ни сунусь – на пляж, в забегаловку, – опс!
Повсюду, из комнат и с улиц, – веселое имя «Хеопс». Идут
несогласные строем, в коросте от множества ран: одни
обзывают героем, другие рыдают «Тиран!».
Запрусь ли я даже в удобства, в сортир, по-мужски
говоря, – там надписи лишь про Хеопса, про грозного
чудо-царя. «И как мне вас жалко, ребята, – кричу я,
уставши от фраз, – что вас истреблявший когда-то вас так
занимает сейчас! Довольно великого жлобства, довольно
исхоженных троп-с, попробуйте жить без Хеопса – на что
он вам сдался, Хеопс?!» Но стонут они от обиды: заткнись,
о кощунственный жид! И грозная тень пирамиды на улицах
тяжко лежит.
Проснулся я рядом с женою в квартире своей городской,
томимый неясной виною и зимней холодной тоской,
и думаю в утренней рани, на фоне
редеющей тьмы: как славно, что хоть египтяне
не так безнадежны,
как мы!
Азбучное
Любезный читатель! Позволь мне, как встарь, пока позволяет свобода, тебе предложить лаконичный словарь две тыщи десятого года. А то позабудешь, чем славился он. На «А»: Аватар, а еще Афедрон, два знака культуры, и рядом – Ассанж с неразлучным Айпадом. На «Б» – на своем «Мерседесе» Барков: стране доказал этот дядя, что крупные рыбы глотают мальков, практически, в общем, не глядя. На «В» помещаются Взрывы в метро. Хотелось бы вспомнить о прошлом светло, о добром найти полсловечка… На «Г» вспоминается Гречка, сметенная смогом и адской жарой, сбежавшая с криком «Отстаньте!». На «Д», безусловно, Данилкин-герой, с приставкою, может быть, «анти». На «Ё» – полусон, превратившийся в быль: представленный Прохоровым Ё-мобиль, прибор на бензине и брюкве, вполне соответствует букве. На «Ж», безусловно, крутая Жара – тупей и безжалостней быдла. Страна ее, кажется, пережила, но вера в стабильность погибла. На «З» – Залдостанов по кличке Хирург: средь многих премьером озвученных пург одну мы отметить алкали – о дружбе с «Ночными волками». На «И» – Инновации. Тема жестка, их перечень, граждане, страшен, и так получилось, что обе на «К»: Кущевская, значит, и Кашин. Кущевская нам обозначила стиль, который тандем постепенно взрастил, и Кашина битой месили в таком же, мне кажется, стиле.
Ну вот, подошли к середине стишков, вторая пошла половина: на «Л» – утерявший доверье Лужков и желтая «Лада Калина». Не знаю, с чего бы, у нас между тем особенно много предметов на «М», и первой является массам Муму с неизменным Матрасом. Для тех, кто успел позабыть про Муму, – Мутко, чье ответное слово британскому было приятно уму; и вслед – Манифест Михалкова. Мутко по-английски трындеть нелегко, но, знать, Михалкову трудней, чем Мутко: его многоумной загрузки не понял никто и по-русски. Вот Нойзе, посаженный рэпер, на «Н»: довольно типичная сценка. На «О» у нас символ крутых перемен: припомним судьбу Охта-центра! Выходит, ребята, не зря мы орем: из центра его переносит «Газпром», и сердце мадам Матвиенко – не просто кирпичная стенка. Хоть Питер не чищен, отметить я рад, что в городе больше свободы: на «П» там недавно прошел гей-Парад, немыслимый в прежние годы. Вдобавок – порадуйся, Родина-мать! – милицию будут Полицией звать. Какого еще нам подспорья? Молчат Партизаны Приморья.
Россия – прогресса наглядный пример: все врут, что прогресса не видно. Распад и Распадская шахта – на «Р»; но рядом и летняя Рында! Услышан народа разгневанный глас, и вот, понимаете, Рында у вас; все плохо, и власть вам обрыдла – но вот вам, пожалуйста, Рында! И ежели здесь упомянут прогресс, которого жажду, не скрою, – то вот вам опять же Собянин на «С», с обещанной новой метлою; конечно, покуда – столица, прости, – он снега не может метлой размести, но головы так полетели, что стали заметней метели! На «Т» у нас «Твиттер», любимец элит, игрушка детей и злодеев. Медведев, конечно, ничем не рулит, но Твиттером вроде владеет. Фанатов, друзья, упомянем на «Эф»: Москве учинили они разогрев. Поверьте прогнозу поэта – премьерская гвардия это! К нам много гостей понаехали тут – и вот утесняют хозяев! Так пусть они, падлы, традиции чтут и, суки, обычаи знают. Премьер воплощает традицию в явь: не можешь чего победить – так возглавь; и правь, подпираясь спецназом, в манере Цапка с Цеповязом. Читатель! Ты что ж изменился в лице? Забудь, дорогой, про усталость: мы в самом конце, мы добрались до «Ц», последние буквы остались! Вот Чапман, вгонявшая штатовцев в дрожь, воспитывать будет собой молодежь; и я – хоть ни рожи, ни кожи – завидую той молодежи! (Читатель заметил по ходу стиха, коль скоро он азбуке верен, что мы пропустили заветное «Х»: так Химкинский лес и похерен!) Но Эрнст дотянулся на Пятый канал и с помощью Божьей его доконал. Там Юмор и песни о старом, а Я там не нужен задаром.
Вот странная буква, последнее «Я». Ей-богу, мне хочется выйти. Уже я понять не могу ни уя, зачем я в таком алфавите. Но только на эти отдельные «Я» еще и осталась надежда моя. И, верные этой надежде, останемся вместе, как прежде.
Тунизм
Шлет борты «Трансаэро» в Тунис – забирать российского туриста. Родина, к туристу не тянись, дай взглянуть поближе на Тунис-то! Президент Туниса бен-Али улетел, покуда уши целы, – и ничем ему не помогли даже обещанья снизить цены. Двадцать три проправил он годка, будучи заслуженным военным, и сладка казалась, и гладка жизнь его в Тунисе суверенном; он оптимизировал среду, и хотя страна не знала роста – в позапрошлом выборном году он набрал процентов девяносто. Но поскольку дороги дрова [27] , а зарплаты жалобны и низки – вышли защищать свои права местные тунисцы и туниски. Бен-Али сначала заюлил, пред собой увидев амбразуру: выборы свободные сулил, отменил в Тунисе всю цензуру, – но народ воскликнул: «Бен-Али! Не борись с собою, не томися, не вводи свободу, отвали. Вот ты где у жителей Туниса». Внутренних союзников нема, туго с подкреплением наружным, гвардия волнуется сама – фиг ли ей стрелять по безоружным? – вся столица в шашечном дыму, лозунг «Прочь!» повсюду накорябан, и пришлось без почестей ему улетать к саудовским арабам. Самолет торопится пропасть, забираясь в палевые выси… Как страна себе меняет власть – посмотреть позвольте хоть в Тунисе!
