Этот эпизод описан в книге Ирины «Легенды Потаповского переулка» на странице 187:
Из дома вышел Женя, старший сын Бориса Леонидовича, и направился к нам. Никого из семьи мы еще не видели, и при его приближении — он шел как посланец клана, семьи — мама напряглась, и мы кольцом окружили ее. Не уйдем! Увы, больно сейчас вспоминать те холодные и странно звучащие фразы, которые он с трудом выдавливал из себя. Он видел, как мы страдаем, каково горе мамы, но ответная волна не поднялась в нем. Он не позволил себе разделить это горе с нами. Он просил, чтобы не было никаких спектаклей или театра (не помню точно, как он выразился), о чем якобы просил отец. О боже, мог ли Борис Леонидович думать об этом! Специально просить! Мама, по-моему, ничего не понимала, потому что он говорил обиняками, и она никак не могла взять в толк, что за театр.
Ольга Ивинская рассказывала:
— 3 июня, на другой день после похорон Бори, Хесин с чинами из КГБ явились на Потаповский и силой отобрали у меня рукопись пьесы. 5 июня Аля прислала письмо из Тарусы — просила нас приехать погостить на несколько дней.
Из письма Ариадны:
Дорогие Ольга и Аришка, приезжайте к нам погостить на три-четыре дня, чтобы отдохнуть, отвлечься, переменить хотя бы ненадолго обстановку. <…> Мне хочется услышать о Бориных похоронах именно от вас и именно здесь — в этой дивной природе, несказанной, сказанной только им. Люди говорят, что похороны были изумительные. Вы обе умницы, вы обе поразительно хорошо, с таким достоинством держались все эти невыразимо трудные дни. Глубоко уважаю вас за вашу выдержку, за ваше достоинство во имя Бори. Крепко, крепко целую вас, мои дорогие. Ваша Аля.
Продолжение рассказа Ольги Ивинской:
Мы с Ириной поехали на две недели в Тарусу, где было так тепло и покойно с Алей. Выслушав наш рассказ о похоронах Бори, она спросила:
— А что сказали над гробом Евгений и Леня, прощаясь с отцом?
Я ответила, что они ничего не говорили, промолчал и Александр Леонидович. Короткую речь произнес только Асмус. Аля с горькой усмешкой произнесла:
— Я так и думала. Что им людской закон? Эти трусы сговорились с властями, чтобы скрыть предсмертную волю Бори. Держитесь подальше от семейства и ждите новых набегов гэбэшников, — пророчески изрекла она.
В августе меня арестовали, отняв весь архив, а в сентябре неожиданно арестовали больную, всю в струпьях Иру. Откуда взялась эта бессмысленная злоба властей? Ведь Хрущев не был таким садистом, как Сталин, чтобы арестовать невиновную отравленную девушку. В декабре закрытым судом нас осудили за контрабанду, а в январе 1961 года мы с Ириной уже шли по этапу.
Аля часто присылала нам в концлагерь письма и направляла посылки. Посылки и письма приходили также от Инессы Малинкович и Люси Поповой, которой я написала много писем из концлагеря. Аля сообщала, что по чьему-то наущению с ней хотят встретиться сыновья Пастернака. Видимо, органы хотели выведать, какие крамольные письма Пастернака хранит Ариадна. Но Аля написала нам, что этих предателей видеть не желает и никаких писем Бори им никогда не покажет. Однажды Аля сообщила, не стесняясь в выражениях, что Зинаида за подлости против нас получила инфаркт[325].
Помню, после моего возвращения из концлагеря в один из памятных Бориных дней я предложила Але позвонить сыновьям. Она взорвалась от возмущения. Назвала меня неисправимой дурой и обвинила в том, что я не следую наказу Бори никогда не вступать в контакты с семейством, которое меня ненавидит.
Но мне было жаль Евгению Владимировну, первую жену Пастернака. На похоронах Бори мы с ней даже обнялись. Ариадна писала нам в концлагерь, что Евгения Владимировна попала в больницу[326].
Я вернулась из концлагеря осенью 1964 года и навестила Евгению Владимировну. Летом 1965-го неожиданно появились сыновья Пастернака с требованием, чтобы я отказалась от зарубежных изданий и гонораров, которые Боря завещал мне. Видимо, шантажировать Фельтринелли у властей не получилось, так как у него были письменные распоряжения Бориса Леонидовича исполнять только мои требования.
До сих пор мне непонятно, почему это давление на меня началось только летом 1965-го, ведь я вернулась из лагеря еще осенью 1964-го. Нагло шантажировать меня власти могли много раньше, когда в подавленном состоянии я четыре года сидела в мордовском концлагере.
Ответ на эту загадку я нашел в 2007 году в книге Д’Анджело «Дело Пастернака», которую уже цитировал. В ней Серджо пишет, что в начале 1965-го, когда Ольга уже вернулась из концлагеря, он начал процесс по передаче ему от Фельтринелли половины гонораров за роман «Доктор Живаго» для создания Фонда помощи имени Бориса Пастернака. О передаче Д’Анджело половины от своей суммы гонорара за роман Пастернак написал к Фельтринелли в письме от 25 декабря 1957 года. Борис Леонидович лично передал это письмо в руки Серджо на Потаповском в присутствии Ольги. Месяцем раньше, празднуя на Потаповском с Ольгой и Серджо выход романа в Италии, Пастернак уже писал Фельтринелли: «Ничто из происшедшего не могло осуществиться без участия Серджо, который был нашим неустанным ангелом-хранителем» и просил щедро вознаградить его.
За «заслуги» в издании «Доктора Живаго» итальянская компартия срочно отозвала Серджо из СССР, отстранив его от работы на радио «Москва», и в декабре 1957 года он уезжал в Италию. Прощальный вечер с Пастернаком проходил 25 декабря у Ольги на Потаповском. Пастернак, решив отдать половину своего гонорара за роман, отблагодарил Серджо за его бесценную помощь в борьбе за выход в мировое плавание «Доктора Живаго».
После возвращения Ольги осенью 1964-го, когда советская система уже не могла давить на нее в концлагере, Серджо решил спасти часть гонорара Пастернака, который Фельтринелли стремительно тратил на финансирование революционных красных бригад во всех частях света. Интересно упоминание об этом хобби Фельтринелли в книге Ивинской. На странице 399 она пишет, что Фельтринелли прислал ей в июне 1960 года с последним письмом набор красных брошюр с революционными идеями. Эти прокламации и книжечки с призывами к борьбе с империализмом в больших количествах выпускало издательство Фельтринелли. Эта тема достаточно интересна не только из-за больших размеров гонорара Пастернака, который, как пишет Серджо в своей книге, на 1965 год оценивался суммой около 1,5 миллиона долларов, но из-за удивительных зигзагов в поведении советских властей в этом деле.
Продолжение рассказа Ивинской:
Отняв у меня архив, власти пыталась захватить и все гонорары Пастернака. Через сыновей власти сулили мне заказы на переводы и неофициальную материальную помощь за отказ от завещательного распоряжения Пастернака. Я не шла на этот сговор. Ариадна говорила: «Гони их всех в шею». Не добившись от меня отказа, Евгений и Леня стали преследовать Иру, которая в 1965 году ждала ребенка, требуя от нее уговорить меня ладить с властью. Тогда возмущенный Вадим прогнал их.
Проследим за перипетиями этого щекотливого дела. В книге «Пастернак и власть» приведено закрытое письмо Суркова от 19 августа 1961 года (Ивинская и Ирина уже сидят в мордовском концлагере. — Б. М.) в ЦК КПСС Суслову, документ 82. Сурков пишет:
В связи с просьбой вдовы Пастернака и его детей — затребовать гонорары Пастернака. <…> Прошу дать руководящий совет по этому мелкому, но щекотливому вопросу. <…> Жена Пастернака, безусловно лояльная к советской власти женщина, никогда не одобряла того, что сделал муж со своим последним романом.
При этом ранее, после ареста Ольги Всеволодовны в 1960 году, в ее деле появились показания Зинаиды Николаевны, где та заявляла, что ни о каких зарубежных деньгах не знала и никогда их не примет.
В книге «Пастернак и власть» приведена также секретная записка председателя КГБ, направленная в ЦК КПСС, документ 84, в связи с обращением Суркова.
22 сентября 1961 года. Совершенно секретно.
В ЦК КПСС: О наследстве Пастернака за рубежом.
В 1960 году некоторые банки Швеции через Инюрколлегию предложили Пастернаку перевести часть денег в Советский Союз. Однако Пастернак в то время отказался получить их официальным путем. <…> КГБ считает целесообразным поручить Инюрколлегии: принять меры по введению Зинаиды Николаевны Пастернак в права наследования, что даст возможность получить валюту в фонд Госбанка СССР.
Председатель КГБ А. Шелепин.
Твердый отказ властей в 1961 году отражен в записке ЦК КПСС от 6 октября 1961 года с визами Суслова (секретарь ЦК КПСС по идеологии), Фурцевой (министр культуры), Куусинена (председатель Центральной комиссии партийного контроля) и Мухитдинова (первый заместитель председателя президиума Верховного совета СССР), документ 85 в книге «Пастернак и власть». Эта отказная записка из ЦК КПСС гласила:
