раскаявшегося грешника, которому Бог повелел творить его волю.
Столыпин часто раздумывал о том, почему этот серый крестьянин приобрёл такую популярность. Да, говорил он себе, русские любят прислушиваться к святым, ведь испокон веков по всем российским просторам ползли нищие паломники, которые питались подаянием. Были среди них и юродивые, ходившие круглый год — и летом, и зимой — босиком. Их считали целителями и проповедниками. Когда они высказывали еретические мысли, церковь их преследовала, но в народе к ним относились с уважением.
Перечитывая Фёдора Михайловича Достоевского, Столыпин нашёл точное определение таким людям. В романе “Братья Карамазовы” подчеркнул синим карандашом и прочитал вслух супруге отрывок, который его заинтересовал:
“Старец — это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаёте её ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно, в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою для того, чтобы мог наконец достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, т.е. свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли”.
— По-моему, настоящий старец — это страж идеала и правды на земле, — заметил Пётр Аркадьевич. — Он являлся хранителем священного предания, которое передаётся от старца к старцу... Некоторые из них достигают замечательной нравственной высоты и чтутся в числе святых православной церкви. Но, конечно, не такие, как Распутин, который нравственно низок и вызывающе ведёт себя, преследуя свои корыстные цели. Удивительно, что государыня не реагирует на замечания со стороны и не хочет признавать, что Распутин совершенно не тот человек, которому стоит поклоняться.
Из воспоминаний П. Жильяра, наставника цесаревича Алексея:
“Распутин вскоре приобрёл огромное влияние на новых поклонников. Он сделался обычным завсегдатаем некоторых гостиных высшего петербургского общества и даже был принят некоторыми членами императорской семьи, которые пели о нём хвалебные гимны императрице. Большего ему и не было нужно, чтобы сделать последний шаг. Распутин был введён ко двору через приближённых её величества и по личной рекомендации архимандрита Феофана. Этот факт не следует забывать, ибо в течение многих лет он ограждал его от нападков его противников.
Мы видели, как Распутин, воспользовавшись отчаянием, наполнявшим душу императрицы, сумел связать свою жизнь с жизнью цесаревича и таким образом приобрести всё большую власть над матерью. Каждый раз его вмешательство как будто вызывало улучшение в здоровье ребёнка и тем самым усиливало его обаяние, увеличивая вместе с тем и веру в силу его заступничества.
Однако по прошествии известного времени Распутин как будто опьянел под влиянием своего внезапного возвышения. Он счёл своё положение достаточно прочным, бросил осторожность, которую соблюдал на первых порах своего пребывания в Петербурге, и вновь стал предаваться излишествам. Но делал он это с большой ловкостью, так что долгое время вводил многих в заблуждение насчёт своей личной жизни. Только мало-помалу слух о его разврате стал распространяться и встречать доверие. Сначала против старца раздавалось лишь несколько слабых голосов, но вскоре к ним присоединились более уверенные и многочисленные голоса”.
Близость старца к царской семье вызывала пересуды и кривотолки в обществе. Столыпин не упускал случая, чтобы не посоветовать государю избавиться от сомнительной личности. Государь признавался:
— Я с вами согласен, Пётр Аркадьевич. Но пусть десять Распутиных, чем одна истерика императрицы!
То, что Пётр Аркадьевич его не терпит, Распутин знал. Слухи до него доходили. Однажды, когда ему в очередной раз донесли об этом, он миролюбиво — а, может, приняв миролюбивый вид, — сказал, как бы предрекая:
— Видит Бог, не хочу я его погибели, не хочу... Но запомните, крови будет много... Придёт время, прольётся кровь...
Самой Александре Фёдоровне казалось интересным, если не занятным, что думает “смиренный сибирский мужик”, которого она ценила выше всех, о главе российского правительства. Она всегда прислушивалась к его советам. По просьбе императрицы Распутин посетил Столыпина. О том визите Столыпин, обладавший огромной физической силой и несокрушимой волей, поведал Михаилу Родзянко, председателю Государственной думы.
— Он бегал по мне бессовестными глазами, произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из Священного писания, как-то необычно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидящей напротив меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит какое-то довольно сильное, правда отталкивающее, но всё же моральное впечатление. Преодолев себя, я прикрикнул на него...
Распутин одолевал многих, а вот Столыпина не смог. Не по его зубам оказался орешек! Сильный человек, не охваченный, как правители, мистицизмом, предрешил тем самым свою собственную участь. Он показался Распутину человеком неугодным.
Императрица не просто так устроила эту встречу. Она хотела, чтобы Распутин составил ей своё мнение о правящем премьере, который значил в её империи больше, чем глава правительства и любой другой стране.
Недовольный беседой, да и самим приёмом, Распутин сказал ей, что Столыпин ни к его мнению, ни к воле Божьей не прислушался.
Ещё одного врага приобрёл Пётр Аркадьевич на свою беду. К революционерам, правым и левым, к либералам, сановникам, близким ко двору, не воспринимавшим его энергичность и целенаправленность соперникам, всегда обитающим рядом с правительством и мечтающим в это правительство попасть, к высоким чинам министерства, которых он подчинил себе, прибавился неграмотный, но преуспевающий старец, а вместе с ним, с этим старцем, и его сторонники.
Среди сторонников проходимца, отметим, самой сильной фигурой была императрица.
Министерский кризис
Десять — пятнадцать лет спокойной жизни, считал Столыпин, помогут России в проведении столь необходимых реформ и накоплении сил. Было бы только время.
И он спешил, иной раз форсируя события. Понимал, что времени-то в обрез, а враги всё искали причину, чтобы его свалить.
В марте 1911 года случился министерский кризис. На этот раз он был инициирован в Государственном совете правыми из-за того, что Дума приняла законопроект о введении земства в шести западных губерниях. Государственный совет проект отверг...
Столыпин разработал законопроект, по которому, в отличие от предыдущего Положения 12 июня 1890 года, вместо сословных курий в Западном земстве вводились курии национальные: польская и русская. В последнюю входили все неполяки, кроме евреев, которые, как и прежде, в земство не допускались.
Пётр Аркадьевич объяснял своим приверженцам правила, на которых будет основываться избирательное право.
— Суть нового закона проста. Каждая курия выбирается отдельно. Вводится фиксация гласных.
