губерниях. Губернии те и послали в Думу в подавляющем большинстве правых депутатов.
— Статья законопроекта, установившая половинный ценз для многих, представляет необоснованное стремление к демократизации земства, — сказал Пихно. — Я же смотрю на неё как на уверенность лиц, знающих в настоящее время край, найти в этом мелком земледелии надлежащего союзника и опору... Решение Думы, по крайней мере в составе представителей Западного края, было основано на глубокой уверенности, что они берут к себе в союзники не наиболее подозрительный и наиболее неблагонадёжный элемент, а, напротив, элемент вполне благонадёжный и вполне русский.
Пихно доказывал, что такая уверенность зиждется на твёрдых основаниях: на знании социальной природы тех, кто примет участие в выборах в земство в качестве владельцев половины, четверти и пятой части полного земельного ценза в случае, если он будет снижен наполовину. Основные источники, сказал он, которые дадут большинство избирателей этой категории, это наследники некогда крупных имений — учителя, чиновники и другие. Крестьяне, купившие землю, потом делили её между своими сыновьями, становились полу- и четверть цензовиками.
За проект выступал и Я.Н. Офросимов, принявший самое активное участие в посылке делегации от девяти западных губерний к царю в мае 1909 года и в созыве западнорусского съезда той же осенью. Он защищал “местных людей”.
— Ни один законопроект не сообразован лучше с местными нуждами, чем настоящий...
Ссылка на “местных людей”, проще говоря на западнорусских помещиков, был безусловно сильным козырем. Не случайно многие противники проекта пытались доказать, что не все “местные люди” выступают за законопроект. Но доказать это им удавалось плохо.
Полемика разгоралась.
Тогда Пихно внёс поправку, составляющую половинный ценз, но дающий право участия в избирательных съездах лишь владельцам не менее одной пятой ценза. Столыпин в своей речи заявил, что правительство согласно с поправкой Пихно.
Пихно сделал попытку спасти половинный ценз после того, как он был отвергнут особой комиссией и когда стало очевидно, что большинство Государственного совета против него. Это был компромисс. Поправка Пихно снимала опасения возможности наплыва через избирательный съезд мелких землевладельцев, представителей рядовой массы деревни, и означала, что уменьшенный ценз рассчитан на самую богатую часть деревни, на крупных кулаков. А противники пониженного ценза, продолжавшие стоять на своём, выступали против этой категории самых богатых крестьян.
Верхи признавали провал аграрной политики Столыпина, крах надежд на неё. Они разочаровались в кулаке как в силе, способной остановить крестьянскую революцию.
Полемика полемикой, а Столыпин уловил суть дела: правые и центр Государственного совета выступают не столько против законопроекта о западном дворянстве, они выступают против его курса, считая этот курс обанкротившимся. Прения с самого начала переросли обсуждение принципов проекта и вылились в обсуждение принципов столыпинской политики.
Отвечая на первую речь Витте, который осудил политику правительства, Столыпин ухватился за его требования о земстве, основанном на “русском православном крестьянстве”, и с не меньшим ядом, чем оппонент, указал:
— Один раз в истории России был употреблён такой приём, и государственный расчёт был построен на широких массах, без учёта их культурности, при выборах в первую Государственную думу. Но карта эта, господа, была бита!
И ораторы из правого крыла Государственного совета припомнили Витте его знаменитую записку о земстве и манифест 17 октября, который всей правой печатью многие годы расценивался, как стремление его автора ограничить самодержавие.
Суровее всех осудил политику Столыпина В.Ф. Трепов — организатор провала законопроекта, говоривший в кулуарах о незадачливом российском Бисмарке. Он бросил реплику, и эта реплика, хорошо продуманная и отточенная, сделала своё дело.
— Да, Столыпин прав, заявив, что политика Витте потерпела банкротство... Да, карта была бита, — сказал Трепов. — Был изменен избирательный закон, явились иные люди, но игра продолжалась. В этой игре перед нами прошли и суд, и флот, и школа, и церковь... Сегодня на карту ставится консервативное монархическое земство, правда, в шести западных губерниях, но не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что в эту игру будет вовлечено всё российское земство и что в этой игре карта также будет бита.
Смысл речи Трепова был понятен всем — политика Столыпина потерпела такой же крах, как игра в крестьянский цезаризм его предшественника Витте, и из этого необходимо сделать выводы.
Трепов считал, что Столыпин ведёт бонапартистскую игру. Он так и сказал своим единомышленникам:
— Разочаровавшись в Столыпине, монархисты вспомнили о старом знамени, чтобы сделать его оружием против обанкротившейся политики премьера.
Трепов знал, что говорил. Именно это оружие было эффективным для воздействия на царя и его окружение, на камарилью, которая окружала самодержца, так как суть треповского обвинения в адрес премьера состояла в том, что играл Трепов на охранителей самодержавия: мол, бонапартистская политика, проводимая Столыпиным, ограничивала самодержавную власть, отдавая её в руки исполнительной власти и безответственных политиканов в центре и на местах.
Трепов умело вспоминал старое. Именно такое обвинение было выдвинуто против Столыпина в недрах Государственного совета в 1909 году в связи с законопроектом о штатах Главного морского штаба, что послужило первым министерским кризисом, который едва не закончился отставкой реформатора.
И граф Витте знал, куда бил, говоря:
— Нет ничего возмутительнее, ничего обиднее, как ограничение самодержавия не для народа, а для малой кучки людей...
Тогда в России не употребляли ещё слово “олигархи” — купцы, предприниматели, финансисты были, а вот олигархов не было.
Правда, не все вели огонь по премьеру, некоторые его законопроект поддерживали. Известный депутат Шульгин обратился к думским крестьянам:
— Что же вы теперь скажете, что это земство панское, господское? Нет, всякий из вас, купивший пять десятин, не давши на это даже ни копейки, а купивший через Крестьянский банк, будет избирателем.
Столыпин почувствовал: поднявшийся против проекта ветер дует ему в лицо. Это означало: грядёт новый кризис, новая попытка его сбросить. Он решил не сдаваться.
В некоторых вопросах он, конечно, уступил. В пункте о русском председателе управы и русском большинстве земских служащих, сам попросил восстановить статью о трёх и четырёх представителях духовенства в уездном и губернском земствах, чтобы не обострять положения. Но когда вопрос коснулся статьи о национальных куриях, он понял, что её отклонение равносильно провалу всего законопроекта, что означало: либо он должен биться, либо капитулировать.
И не только он понимал это. Понимали все.
Он решил биться до конца. И вновь вышел на кафедру.
— Повторяться я не буду, — решительно заявил он перед тем, как поправка, отвергающая курии, должна была быть поставлена на голосование. — Я должен, я могу подтвердить одно: правительство считает, что вопрос о
