В афинском народе между тем росло неудовольствие против жены Перикла — неудовольствие, которое по большей части бывает уделом красивых и влиятельных жен, высоко стоящих людей: ей приписывали тайное влияние на государственные планы и предприятия Перикла и утверждали, будто она старается заставить Перикла сделаться тираном всей Эллады.
Избранные авторы комедий и во главе их Кратинос, друг Перикла, негодовавшие на милезианку со времени празднества у Гиппоникоса, не давали ей покоя стрелами своего остроумия: аттическая муза походит на пчелу — она производит мед, но у нее острое жало.
Перикл негодовал и сделал попытку ограничить вольность комедии. Эта попытка была приписана влиянию Аспазии.
— Они, кажется, считают меня за старого льва, у которого выпали зубы, — говорил Кратинос.
И в следующей комедии он бесстрашно перед всеми афинянами осмеивал Аспазию.
Насмешки Кратиноса были чересчур смелы, в них соединялось неудовольствие тайных и открытых преследователей Аспазии, но насмешливая толпа ухватывалась за них и повторяла повсюду. Афинская почва начала гореть под ногами милезианки.
С этого дня путешествие в Илис сделалось решенным делом между Периклом и Аспазией; им казалось легче вступить на каменистую почву полуострова Пелопса, чем оставаться на горящей почве Афин.
В Афинах жизнь милезианки делилась на многих людей, которые согревались в лучах ее ума и красоты, тогда как на идиллических вершинах Аркадии, даже в шумной Олимпии, она будет, так думал Перикл — снова принадлежать только ему одному.
Приготовления к путешествию были быстро окончены и вскоре всезнающая сестра Кимона могла рассказывать всем афинянам, что Перикл собирается оставить Афины и что его возлюбленная Аспазия, которая впрочем хорошо делает, что скрывается от стыда, преследующего ее в Афинах, не хочет расстаться с ним. Нашлись многие, которые смеялись над этой неразлучностью обоих, но нашлись другие, которые втайне завидовали ей.
Рабы и мулы были посланы вперед до Коринфа, чтобы служить для путешествия оттуда по трудно проходимым тропинкам Пелопонеса.
Как легко вздохнули оба, когда оставили за собой некогда столь любимые Афины!
Они нашли широкую элевсинскую дорогу, наполненную путниками. Многие сердобольные люди складывали в храмах богов дороги плоды и другие съестные припасы, чтобы голодные путники могли подкрепиться.
— Мы, эллины — народ любящий путешествия, — говорил Перикл Аспазии, щедрое гостеприимство и веселые празднества влекут нас из одного места в другое и, как ты видишь, о путниках заботятся везде.
Многие цветущие роскошные города привлекали взгляды наших путников: сначала Элевсин — священный город мистерий, где, по желанию Перикла, только что был построен Иктиносом новый роскошный храм для элевсинских тайн; затем Мегара, город Дорийцев, вид которого пробудил в уме Аспазии неприятные воспоминания.
Ее прелестное личико омрачилось. Она молчала, но незабываемое огорчение и незаслуженный позор вызвали на ее глазах слезы.
Перикл понял и сказал:
— Успокойся, твои враги — также и мои: Мегара заплатит за свое преступление.
Приехав в многолюдный Коринф, Перикл остановился в доме своего друга, Аминия, принявшего с большими почестями его и его супругу.
Как Афины находились под покровительством богини Паллады, так и Коринф имел свою покровительницу — Афродиту. Помещенный на высоком холме, ее храм был виден далеко с моря. Тысячи гиеродул — жриц богини, очаровательных дочерей веселья, жили в ограде храма, на вершине горы, которая спускалась к долине искусственными террасами, на которых помещались сады и жилища для приезжавших.
С этой вершины — средоточия эллинских земель и морей — Перикл и Аспазия осматривали чудные горные вершины: видели на севере снежную вершину Геликона; приветствовали горный хребет Аттики и с не меньшим удовольствием видели вдали белеющую вершину афинского Акрополя. На юге взгляды их останавливались на вершинах Аркадии.
Это созерцание было прервано шумом, производимым гиеродулами, прогуливавшимися невдалеке.
— У вас в Афинах, — сказал хозяин, сопровождавший Перикла и Аспазию, бросив взгляд на красавицу, — у вас в Афинах вы не увидите подобного служения богам и, может быть, вы даже не хотите видеть в этих женщинах жриц, но у нас они с давних времен, пользуются большим уважением и почестями.
Эти веселые девушки, служащие Афродите, этой матери любви, принимают участие во всех городских празднествах и поют на них пэаны в честь Афродиты. К ним обращаются, прося их быть заступницами перед богиней-покровительницей нашего города… Вы улыбаетесь, а между тем, вы, афиняне, думаете же, что многим обязаны Афине Палладе; у вас общество богато и могущественно, у нас же — отдельные граждане. Каждый в отдельности Крез, царь у себя и радуется имуществу, приобретенному торговлей или путешествием.
Мы не стремимся к общему богатству или могуществу, мы не тратим наших сокровищ на постройку крепостей и кораблей, но мы живем спокойно и думаем, что удобно жить может только отдельный человек, а не все общество.
Эти слова коринфянина произвели глубокое впечатление на Перикла, хотя, по-видимому, он не обратил на них внимания. Он поглядел на горы Пелопонеса и через некоторое время сказал, обращаясь с улыбкой к Аспазии:
— Какое большое значение имеет то, что нас здесь, на пороге сурового Пелопонеса, еще встречают образчики эллинской жизни, достигшей высшего роскошного развития. Кто мог бы подумать, являясь из веселых, ученых, аристократических Афин или из веселого Коринфа, славящегося очаровательными гиеродулами, что совсем недалеко отсюда, по ту сторону перешейка, на вершинах Аркадии живет пастушеский народ в древней простоте; что по ту сторону гор живут спартанцы или мрачные мессенийцы, подобно львам или волкам, скрывающиеся в глубоких оврагах или мрачных лесах. Какой ареной дикой геройской силы служит с древних времен эта страна!
По ту сторону гор, по тропинкам Пелопонеса, ходили Геракл и Персей, на свои геройские подвиги, побеждали львов, боролись со змеями и дикими птицами. И до сих пор, в Нимее, физическая сила ценится выше всего.
Со всей Эллады сюда стремятся люди, желающие получить геройские лавры. Мрачен, угрожающ и суров кажется Пелопонес, волны Стикса недаром орошают подножие его мрачных гор; но мы желаем пренебречь этими ужасами, желаем войти в логовище львов и, если мы сделались слишком слабы, то приобретем новые силы и закалимся в этих суровых местах.
— С каких пор, — улыбаясь спросила Аспазия, — Перикл стал восхищаться и даже завидовать грубой и простой жизни людей, живущих по ту сторону перешейка? Но успокойся, друг мой, предоставь им бороться, как они желают — над этими мрачными горными вершинами не сияет, как над афинским Акрополем, победный свет Афины Паллады!
Со своей большой свитой оставили на следующий день путешественники Коринф, весело стремясь в страну дорийцев через аргосские горы.
Аспазия, по большей части, не садилась в носилки, которые Перикл приказал сделать для нее и которые несли через горы рабы или вьючные животные, она предпочитала ехать на муле, рядом с супругом. Таким образом они путешествовали, весело разговаривая, мимо горных лесов, мимо ручьев.
В наиболее мрачных местах, взгляд Аспазии почти с беспокойством вглядывался в кусты — не скрывается ли в них мрачная фигура злодея.
Тогда Перикл улыбался и весело говорил:
— Не бойся ничего, Аспазия, уже давно дикие гиганты исчезли отсюда, мы должны бояться в этих горах и долинах только змей, так как ты должна знать, что случилось недалеко отсюда, когда кормилица положила маленького мальчика на траву…
После довольно продолжительного путешествия, путники очутились на пологой равнине Инаха и увидали между двумя серыми вершинами гор, знаменитый по преданиям, город Агамемнона.
Странное чувство овладело путниками и их взгляды остановились на серых вершинах Микен, как будто отыскивая следы царства гордых Пелопидов и других неразрушенных остатков домов циклопов, их могил и древних пещер.
Когда они приблизились к Микенам, стало уже смеркаться. Они стояли на скалистой возвышенности, но не желали спускаться вниз к жилищам нескольких микенцев, еще живших в давно разрушенном и опустелом городе Атридов.
Однако Перикл и Аспазия решились провести ночь вблизи этих знаменитых остатков прошлого.
Взошедшая луна освещала горные вершины Аргоса и долины до самого залива своим серебристым светом. Хотя и утомленные, Перикл и Аспазия не могли устоять против привлекательности этого волшебного лунного света: они черпали новую силу в своем возбуждении.
Еще немного дней тому назад они были среди шума Афин, а теперь стояли на развалинах Микен, окруженные блеском лунной ночи и мертвым молчанием пустынных аргосских гор. Дух Гомера веял над ними; в дуновении ветра, в шелесте вершин деревьев они как будто слышали легкий отголосок его бессмертных песнопений героев.
