Новый метод получил название «нависающая завеса», поскольку лодки образовывали своеобразную завесу на пути вражеских кораблей. Едва конвой вышел из фиорда, самолеты-разведчики засекли его, установили состав, курс, каким он движется. И все это сразу передается командирам подводных лодок, а те делают расчеты, намечают место встречи, и эта самая невидимая завеса уже опустилась на пути движения конвоя. Результаты не замедлили сказаться: лодки топили транспорты, а уцелевших атаковали торпедные катера и самолеты-торпедоносцы. По определению Головко, это была на флоте «урожайная» пора, На флагманском командном пункте, в кабинете командующего, круглосуточно не выключался динамик. Если ничего особенного не происходило, слышался мягкий шелест эфира, который не замечал Головко. Он мог работать, принимать людей, даже спать. Но стоило стихнуть привычным шумам - сразу же настораживался; если начиналась операция, не отрывался от динамика, мог в любой миг включить микрофон коротковолновой радиостанции. Когда начинался бой, сюда доносились команды ведущего, ответы ведомых, грохот выстрелов и взрывов, суровые, взволнованные голоса. Из всего этого вырастала картина боя. Иногда в наушники атакующих врага врывался характерный голос самого командующего: он давал им те или иные советы. Слушая бой, он всегда извлекал много полезного для себя. И часто раньше Головко был в курсе дела, чем совершали посадку самолеты или возвращались катера, и уж во всяком случае до того, как придет официальное донесение.
Новые и новые имена героев узнают на флоте. Командующий поднимает их на щит, призывает изучать их опыт. В том негласном соревновании, что особенно широко развернулось в 1943 году, завоевать пальму первенства стремились моряки торпедных катеров. И сам Головко, будучи старым и многоопытным катерником, особенно пристально наблюдает за своими товарищами по оружию.
* * *
…Был поздний осенний день. Солнце редко прорывалось сквозь тучи, его лучи скользили по морю пугливо, осторожно. Седой туман медленно и лениво сползал к подножию бурых, потемневших сопок, где долго потом лежал густыми нетающими клубами. Выпал снег, слабые порывы ветра гнали по замерзшей земле снежную крупу. Под сапогами крупа не крошилась, а сплющивалась и намерзала на подошве тонкой коркой.
Головко совершал эти ранние прогулки по Полярному, когда город только просыпался. Он наблюдал приход утра в гавань, и по многим приметам, по мерным ударам склянок, по тому, как начинали сновать на палубах фигуры матросов, как гремел якорь-цепями подошедший корабль, как пыхтел и переваливался на волнах, словно черный жук, маленький работяга-буксир, командующий определял, что день начинается нормально, что все в порядке. После такой прогулки можно было возвращаться на ФКП флота и спокойно приниматься за дела…
А тут он вышел на берег позднее обычного. Подъемный кран опускал в трюм буксирного парохода ящики с боеприпасами. Пробегающий мимо матрос козырнул командующему. По привычке Головко направился вдоль пирса. На бревнах, приготовленных к отправке, сидел молодой моряк. Он сидел, как будто чего-то ожидая. Из-под шапки выбился крутой, тронутый седым инеем чуб. Воротник куртки был поднят высоко, и моряк прятал в нем подбородок. Головко подошел ближе и узнал командира торпедного катера Александра Шабалина. Был он бесстрашным мастером торпедных атак, слава о нем уже пошла далеко за пределы Северного флота. С Шабалиным командующий встречался несколько раз на плавбазе торпедных катеров. Смахнув перчаткой снег, он осторожно присел рядом. Шабалин вздрогнул и повернул лицо к подошедшему. Он не сразу понял, что перед ним командующий, а когда понял, вскочил, вытянулся и поднял руку для приветствия. Головко мягко тронул его за рукав:
- Ничего, ничего, сидите, товарищ Шабалин… Вы кого-нибудь ждете?
- Так точно! Скоро придет штабной катер. Я по личным делам прибыл в Полярный, - поспешил объяснить смущенный Шабалин.
Они едва успели переброситься несколькими фразами, как незаметно подошел матрос, и Головко оглянулся, услышав над ухом: «Товарищ командующий…»
Головко пожал руку Шабалину и пошел к штабу, чуть склонив свой широкий корпус против задувающего ветра.
День слабо разгорался над Полярным. Ветерок задувал увереннее. Неяркое солнце с поволокой изредка показывалось, затем снова скрывалось за облаками, и тогда исчезал с предметов мягкий и теплый золотистый оттенок и город становился настороженным…
* * *
Головко вернулся к своим обычным делам. И, быть может, за суматохой дел он совсем забыл бы о встрече и разговоре с Александром Шабалиным, если бы на глаза ему не попалось донесение командира бригады торпедных катеров, в котором значились имена многих командиров звеньев, отрядов, экипажей. Среди них упоминалось имя Шабалина.
Карандаш в руке Арсения Григорьевича застыл, коснувшись этого имени, и на донесении против фамилии Шабалина так и осталась жирная точка.
Командующий знал, что сегодня в ночь будет проводиться операция. Он снял трубку и спросил командира бригады, все ли готово.
- Так точно! - ответил тот. - Все на месте. Только Шабалина я отпустил на пару часов в Полярный.
- Знаю, он скоро вернется, - сказал Головко и повесил трубку.
Легкие облака, которые днем безобидно набегали на небо, к ночи сгустились в тучи. Они клубились, скрывая луну. Задул ветер со снегом. Катера выходили один за другим, и в темноте были неразличимы лица моряков. Слышались отрывистые команды, ветер относил слова далеко в сторону, и оттуда, со стороны, потом долетало приглушенное: «…ушай!…ушай!…овы!…овы!» Головко на этот раз не включал микрофон, предоставив командиру бригады полную инициативу.
Ветер крепчал, поседели высокие волны, и в темноте ясно различимые белые гребни их неудержимо катились к берегу, как войско, шедшее на приступ. Арсений Григорьевич в это время вышел с командного пункта посмотреть, что делается в бухте, и отчасти для того, чтобы немного отдохнуть от многочасового сидения в своем маленьком душном кабинете. Он жадно вдыхал крепкий, настоянный на соли морской воздух, от которого начало даже першить в горле. По привычке прошел к пирсу, потом поднялся в гору, направился в сторону Старого Полярного и повернул обратно.
В штаб Головко возвратился, когда там уже утихла дневная суматоха. Он прошел к себе в «скалу», сел к столу, пододвинул кипу бумаг и попытался в них разобраться. Но усталость давала себя знать, хотелось спать. Тогда, достав из стенного шкафа плед, он растянулся на железной койке. Но как только дремота начинала овладевать им, память сразу же возвращала его к морю; ему чудились торпедные катера, удалявшиеся от берега, Сначала резкий гул моторов, потом все затихающий, потерявшийся вдали и сменивший его вой ветра…
Головко открыл глаза, посмотрел на часы. Прошло всего чуть больше часа. Он снова закрыл глаза. И снова тревога подкрадывалась к нему. Вспомнились молодые, блестящие глаза Шабалина. Где он сейчас? Что с остальными? Арсений Григорьевич встает, зажигает настольную лампу. Морские часы на стене тикают, и безудержно несется по кругу секундная стрелка. В кабинет входит начальник оперативного отдела А. М. Румянцев, докладывает: «Катера возвращаются с боевого задания».
Командующий вызывает командира бригады, спрашивает:
- Что у вас слышно?
- Вернулись, товарищ командующий. С победами. Только нет катера Шабалина. Запропастился куда-то… Погодка-то, сами знаете, дьявольская…
Головко ходит по кабинету из угла в угол широкими шагами. Он молчалив. Только изредка подходит к телефону и соединяется с командиром бригады. Ответ один и тот же: ничего не слышно. Наконец звонок. Шабалин вернулся цел-невредим. Первое чувство, которое охватывает Головко, - радость, счастливое вознаграждение за тревогу и ожидание.
Он спрашивает: «Где Шабалин был столько времени? Почему задержался?» И тут улыбка исчезает с лица командующего. Дробь адмиральского карандаша не предвещает ничего хорошего. Оказывается, Шабалин отстал от своего отряда. Пытался догнать катера, но не сумел, проплутал в штормовом море и пришел в базу ни с чем…
Командующий выслушивает его доклад и очень спокойным голосом приказывает снова идти в море, найти конвой и атаковать его. Чего бы это ни стоило!
Он вешает трубку, ходит по кабинету и думает, правильное ли принял решение. Ведь ясно, что Шабалин не обманул его, доложив, что потерял своих, отстал и потому не мог выполнить боевое задание. Кого найдет он в такую погоду? И немудрено заблудиться в ночную пору. А все-таки… Может быть, обманул?… Может, струсил? Когда остальные катера вели бой, когда люди смотрели в глаза смерти, он, Шабалин, прятался за их спинами! Головко вспомнил свою утреннюю встречу с ним, вспомнил, какое чувство доверия он всегда вызывал в нем. Арсению Григорьевичу вдруг стало стыдно.
