— Погони не было?
— Nada.[22] Стража сменилась в шесть — точь-в-точь новый рабочий день в какой-нибудь конторе. Или этот газ делает что-то с памятью, или он вообще его не применял. Сигнализации не было. Вообще ничего не было. Хочешь знать, что я думаю?
— Конечно.
— Он его не достал. Он заметил изменения и отступил.
— И не звонит, потому что боится, что теперь его отстранят от задания? Так?
— Это ему лучше знать, но — да, по-моему, похоже.
— Не убедил, — твердо сказал Вольта. — Я верю, что он его добыл. Он сказал об этом Эдди, и в руках у него был мешочек с чем-то, похожим по форме и размеру. Думаешь, это был его ланч?
— Может, просто песок. Эдди говорил, Дэниел только показал мешочек и поднял большой палец. Они же летели с бешеной скоростью, Эдди едва успел глянуть. Я что хочу сказать — может, Дэниелу не хотелось признаваться, что он не сумел… — Улыбчивый Джек оборвал себя на полуслове:
— Погоди-ка, что-то пришло по красной линии.
Вольта ждал. Он знал, что именно пришло.
Улыбчивый Джек вернулся к телефону:
— Черт возьми, хорошо, что не успели заключить пари. В туннеле объявлена тревога, с базы только что вызвали самолеты.
— Они заметили пропажу.
Джек помолчал, потом спросил почти со злостью:
— Но как, разрази его гром, как? Ни газа, ни взрыва — он что, нашел его на серебряном блюдечке у входа в туннель?
— Да что гадать. Значит, он увидел другой способ обойти сигнализацию. А дальше оставались только замок и охранники. Может, они все заснули, или заигрались в кости, или баловались наркотиками. Дэниел внимателен и находчив.
— Но тогда мы опять вернулись к тому же — почему он не звонит?
— Замкнутый круг, — согласился Вольта.
— Слушай, — серьезно сказал Джек, — ты же с ним гораздо более близок. Ты-то что думаешь? Все потеряно?
— Я думаю, что подожду, пока он позвонит.
— А если не позвонит? У меня дурные предчувствия.
— Ну, уже выкладывай.
— Они его взяли. Не привлекая к этому особого внимания.
— Возможно. Но как тогда понимать тревогу в туннеле? Очередная уловка?
— Или его нашел Шеймус. Он ведь продолжает искать.
— Я знаю, но тогда одно из двух: или Шеймус нечеловечески удачлив, или среди нас есть предатель.
Джек вздохнул:
— Ну что же, жди звонка. Что делать нам?
— Отдохните. Утром заберите Жана из Аламогордо. С ним будут Чисхольм Смит и Дэви. Постарайтесь выяснить, что произошло в тайнике и что намерено предпринять ЦРУ. Подозреваю, чего бы ни предприняло, особого шума не будет: никаких словесных портретов, местного или государственного розыска. Несколько сотен их собственных агентов, которые сами не знают, кого ищут. Как минимум узнаем, на что они способны в такой ситуации. Если понадобится помощь, ты знаешь, куда обратиться.
— А ты будешь ждать его звонка?
— Он позвонит. Нам может не понравиться то, что он скажет, но он позвонит.
ЛЕЧЕБНЫЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН
1 апреля
Меня зовут Дженнифер Рейн, Эмили Сноу, Ванда Нуль, Зефир Маркс, Айприл Лесть, Аннабел Ли. У меня собственная комната, обитая изнутри подушками, с унылыми зелеными стенами, с радио и с аминазином на завтрак, обед и ужин. Я не люблю аминазин. После него мне кажется, что я — упаковка мороженой капусты в супермаркете. Поэтому они засунули меня сюда. Ну, точнее, сначала я поэтому разделась в супермаркете «Сэйфвэй» и уничтожила несколько ящиков воображаемой еды. А что мне еще было делать? Иначе я стала бы вспышкой света. Это все из-за упаковки, вы же понимаете.
Должна сказать, что это лучшая больница из всех, в которых я бывала, тем более, что это все для моего же блага.
Доктор, учитесь понимать шутки. Когда я сказала, что в одиннадцать лет не пережила никакого стресса, кроме, пожалуй, того, что была изнасилована командой футболистов как раз в тот день, когда моего старшего брата в моих трусиках нашли повесившимся в гараже — это была первоапрельская шутка. Я думала, вы посмеетесь. Я и не представляла, что у вас внутри столько злобы. Думаете, я не понимаю, что вы не сможете мне помочь, если я не начну помогать себе сама? Очень даже понимаю. Иначе зачем бы я с вами шутила? Доктор, я ценю ваши старания, но мне не нужна помощь. Мне нужно время. Время, пространство и чтобы что-то изменилось — вот и все, что мне нужно, док.
Но теперь я чувствую себя виноватой. Ладно, я расскажу вам, что случилось, когда мне было одиннадцать, только быстренько, потому что рассказывать об этом я могу только в день Дурака, а времени уже почти полночь.
Двенадцать лет и один месяц назад мы с отцом отправились на маленькой алюминиевой лодке на озеро Полин. Мы попали в бурю — дело было в марте, в марте они часто случаются — и отец старался выгрести к берегу, когда нас ослепила вспышка света. Да, так и было: он греб, греб, греб, зло, яростно и вдруг все стало белым, и жар пробежал по позвоночнику. Ни звука я не услышала. Ни треска, ни шороха, ни гула, ни взрыва. Беззвучная, бесконечная, алебастровая вспышка — и ничего больше.
Когда я пришла в себя, уже почти стемнело. Отец лежал на дне лодки вниз лицом, скрюченный, левая рука свесилась за борт. Он был мертв. В школе нам показывали кино, как делать искусственное дыхание рот-в-рот, и я старалась, старалась изо всех сил, я дышала в него, пока не выбилась из сил. Я до сих пор чувствую вкус табака и лакрицы, чувствую запах обгоревших волос, вижу Мию на том месте, где сидела я — онемевшую, молчаливо наблюдающую. Видевшую, как я сдалась и прижала к груди его побелевшее лицо, там, в лодке, под дождем.
Теперь вы понимаете, почему я зову ее дочерью? Когда я целую ее на ночь — весь день пронянчив ветер, снова снеся пустое яйцо — я чувствую пепел на ее губах. А я целую ее каждый вечер. На это нужна немалая отвага, доктор. И немалая любовь. Я не сумасшедшая.
Меня зовут Дженнифер Рейн. Официантка. Машинистка. Будущая поэтесса. Секретарша. У меня есть воображаемая дочь Мия. Когда нам было по одиннадцать лет, Господь разорвался в моем сердце.
С первым апреля, доктор. Черт побери, с первым апреля.
2 апреля (12 часов ночи и 4 минуты)
Никаких больше шуток. Моя мать была дома, когда ей принесли лодку с отцом, мной и Мией. Почти месяц она кричала, и ее упрятали в комнату, где стены были обиты подушками, и под конец она перестала кричать и только просила. Она просила принести ей белья для стирки. И наконец у них хватило ума принести ей целую корзину чистого белья. И с тех пор мама двенадцать лет занималась тем, что разбирала белье. Она разбирала его по цветам, а потом снова сваливала в корзину и начинала сначала. И каждые пять минут она бросала работу, и оглядывалась с радостной улыбкой, и спрашивала: «Это ты, Филипп?» Всякий раз, когда я к ней приходила, повторялось одно и то же. Она улыбалась и говорила: «Прости, милая, ты не можешь быть моей дочерью, ты ведь еще не родилась».
Я умоляла ее представить меня, повторяла: «Мама, пожалуйста, вообрази, что я есть». Но она не могла.
В придорожном магазинчике недалеко от границы с Нью-Мексико Дэниел раздал целую коробку журналов «Божий Глас» и, поддавшись соблазну, купил темно-зеленую сумку с шаром для боулинга, а заодно соответствующие туфли и футболку. Футболка гармонировала по цвету с сумкой. На нагрудном кармане мелкими буквами было вышито «Герман».
Несколько часов спустя он остановился отдохнуть. Он свернул на грунтовую дорогу, переложил Алмаз из дифференциала в зеленую сумку и залез в кузов. Минут десять он вглядывался в центр Алмаза, но не видел горящей спирали. Тогда он исчез. Алмаз исчез вместе с ним. Он сразу же увидел пламя. Он освободил мозг и сфокусировался на этом пламени. Он почувствовал, что наполняется светом, сам превращается в свет, и этот свет поддерживал концентрацию. Воплотившись, Дэниел почувствовал прилив сил. Только положив Алмаз в сумку и выйдя из кузова, Дэниел заметил, что взошла луна. Он оставался невидимым около трех часов. «Никаких ограничений! — крикнул он луне. — Держись, детка, я иду!»
Вольта балансировал между трансом и сном. Он ощущал Дэниела, но не настолько, чтобы определить, где тот находится. Чтобы похитить Алмаз, Дэниел исчез вместе с ним — это было ясно. Сколько он пробыл в таком состоянии? Видимо, он представил, как исчезает вместе с Алмазом. Видимо, Алмаз оказался податлив. Или просто голоден. Вольта не мог даже представить, как Дэниел смотрит вглубь Алмаза. Он не мог разобрать, что слышит: зов Дэниела или эхо своих собственных страхов, в лучшем случае пробужденных Дэниелом, в худшем — Алмазом. Дэниел был силен. Безусловно силен. Но до Алмаза ему было далеко.
Мелвин Кейес, инспектор ЦРУ по юго-западному региону, был остер на язык и оценил бы чувство юмора приехавшего начальства, если бы не являлся сам его объектом. Впрочем, ярость того уже поулеглась, и теперь, в ограбленном тайнике, член правления перечислял допущенные Кейесом промахи не с возмущением, а скорее недоуменно:
