— Как вы стали певицей? — спросил Григорий, когда вопрос о воде и оранжаде был окончательно решен в пользу последнего.
— Мы, итальянцы, все влюблены в песни. Сколько я себя помню, всегда мурлыкала под нос какую-нибудь новую, только что услышанную песенку. Слова и мотив я схватывала мгновенно, они как бы уже давно жили в моем уме и сердце. Все знакомые удивлялись таким способностям, тогда-то я решилась на безумный шаг: стала откладывать деньги, чтобы брать уроки у настоящего специалиста. Не знаю, чем тогда питалась, очевидно, надеждами. А что вышло? Я смогла оплатить около двадцати уроков, а потом не могла ноты взять, так истощило меня постоянное недоедание. И все же эти уроки дали мне кое-что. Я увидела, как надо держаться на сцене, научилась петь под аккомпанемент. Нахальством было с таким куцым опытом выступать на людях, искать где-то ангажемента. Но я упрямо ходила из варьете в варьете, из кабаре в кабаре, пока не устроилась в том ресторане, где вы меня увидели. К тому времени я уже поумнела, знала, что ни на что большее рассчитывать не могу, понимала, что иду не к успеху, а в самое пекло, и все же… Ведь каждый считает свою судьбу отличной от судьбы других? Вот и я лелеяла в сердце надежду, что, как Эдит Пиаф, о которой у нас много писали, выбьюсь на поверхность, что меня заметят, что появится какой-нибудь благодетель-меценат… Не смейтесь над этими глупыми мечтами. Как бы ни были они беспочвенны, но благодаря им я еще барахталась, старалась выплыть на чистую воду. Ведь тогда я еще считала себя артисткой, а не просто девушкой из кабаре.
— В тот вечер нашего знакомства вы пели прекрасно, с неподдельной искренностью, которая так подействовала на присутствующих. А это уже много, когда вас слушает столь пестрая публика.
Лицо Джованны просияло.
— Вы действительно так думаете?
— А разве вы сами не почувствовали контакта, который установился между вами и публикой, для которой вы пели?
— Я вышла в зал, словно лунатик, оглушенная страшной вестью, и ощущала лишь свою боль, отчаяние, страх. Не помню, как я пела, как реагировали на мое выступление. Встретившись с вами глазами, я машинально подошла к вашему столику, как идет раненое животное к тому, кто когда-то защитил его. Мне казалось, что это было очень давно, хотя и часа не прошло между тем, как вы проучили того нахала, и моим выступлением…
— Вы сказали, что потеряли близкого человека. Я не решился спросить, кого именно, счел бестактным. Теперь я жалею, что так рано ушел, оставив вас на Хейендопфа. Но я должен был уйти по очень важному делу. Вы не рассердились на меня?
— Я все оглядывалась, искала вас, не понимала, куда вы исчезли. Мне не нравился Хейендопф, но он так настаивал, чтобы я ему доверилась, обещал помочь, ссылался на каких-то влиятельных друзей, с помощью которых может действовать… Короче говоря, я рассказала ему все о себе, и Паоло. Не то чтобы у меня возникло доверие к нему, но иногда бывает так, что хочется обратиться даже к стенам…
Джованна замолчала, две тоненькие морщинки побежали от уголков губ вниз, брови дрогнули и поднялись кверху над широко раскрытыми глазами. С мгновенно постаревшего лица глядели, словно не на внешний мир, а вглубь себя, застывшие глаза. Григорий уже жалел, что вызвал девушку на откровенность. Теперь нельзя было просто уйти, успокоив ее несколькими банальными фразами: коснувшись интимного мира человека, невольно сострадаешь ему, и желание помочь становится первым душевным порывом, мудрой реакцией на сигнал беды, тысячелетиями воспитанной в человеческом обществе.
— Можно я налью еще чашечку кофе? — спросил Григорий только для того, чтобы вывести Джованну из задумчивости.
— О, конечно! Что это я совсем забыла об обязанностях хозяйки! — Одной рукой она ловко схватила кофейник, другой придвинула чашку. Перед Григорием снова была молодая, веселая женщина. — К черту Хейендопфа, Паоло… Все равно прошлого не вернуть, а сделанное не исправишь, так ведь?
— Не всегда. Обстоятельства могут толкнуть человека на скользкий путь, по инерции он идет и идет по нему, не решаясь никуда свернуть. Разве не так произошло с вами?
— А как узнать, что новый путь будет настоящим? Когда я познакомилась с Паоло, все как будто складывалось хорошо. Нам было хорошо вместе, мы хотели пожениться. Потом он надолго стал пропадать, а вернувшись, приходил ко мне пьяный, становился все раздражительнее, все грубее. А я, дуреха, продолжала цепляться за него, цепляться уже не за счастье, а лишь за призрак счастья… В тот день, когда мы с вами познакомились, я узнала, что он арестован как убийца. Клянусь, я и представления не имела о той его, другой жизни. Я готова была содрать с себя кожу, вспоминая его объятия и поцелуи… Любовница убийцы! Бр-р… и сейчас мороз пробегает по спине.
— И вы рассказали об этом Хейендопфу?
— Тогда я еще надеялась, что это какая-то ошибка, просила его разузнать об обстоятельствах дела. На следующий день выяснилось — надеялась напрасно. Все газеты писали о загадочном убийстве на вилле Петаччи, о том, что задержаны трое, причастные к убийству… Тогда я смертельно испугалась… Ведь несколько дней назад Паоло пришел ко мне с двумя своими товарищами. Все они должны были ехать куда-то на север. Я не интересовалась, куда именно, потому что Паоло не любил таких расспросов, да я и сама была занята другим — готовилась к конкурсу претенденток на место певицы в одном большом ресторане.
— И что посоветовал вам Хейендопф?
— Он нагнал на меня еще больше страху. Говорил, что лучший для меня выход — куда-нибудь уехать, пока репортеры не докопались до наших отношений с Паоло, до того, что он со своими сообщниками прятался у меня в квартире. Предлагал свои услуги, если я поеду с ним в Германию. Вот и все. Так я опустилась еще на одну ступеньку ниже.
— Не преувеличивайте, Джованна, ничего непоправимого с вами не произошло.
— Вы так думаете? Выходит, вы мало знаете Хейендопфа. Не представляете, какой ценой мне приходится оплачивать его, как он говорит, заступничество. Он заставляет меня угождать своему начальству, угождать во всем… Вы меня понимаете? — Джованна с вызовом посмотрела на Григория. — Нарочно водит меня в компании своих знакомых, а потом расспрашивает, о чем они разговаривали. О, поначалу я даже не понимала, какую отвратительную роль играю. Поняла только тогда, когда один милый мальчик, который искренне доверился мне, стал для Хейендопфа объектом шантажа. Отец этого лейтенанта — влиятельный человек в Штатах, почему же не использовать такую возможность? Никогда не забуду презрительного взгляда, каким окинул меня лейтенант Хатчисон, когда мы встретились с ним на улице, перед его отъездом…
Узнай Хейендопф о нашей с вами встрече, он и о вас стал бы расспрашивать. Остерегайтесь его, Фред, вы не знаете, что он за человек.
— Обычный мелкий негодяй, только и всего. Вы смело можете возвращаться домой, он нарочно запугал вас. Это он должен вас бояться, а не вы его.
— Ему бояться меня? Чем же я могу напугать его?
— Своей осведомленностью о спекулятивных махинациях этого типа. Только намекните, что можете рассказать об этом кому-либо из высшего начальства, и он сразу же потеряет над вами власть, потому что по натуре он трус и подхалим.
— Я никогда на это не решусь, да и он не поверит, что я способна на такое, а если немного и струсит, то тут же заманит меня в новую ловушку.
— Вы же были мужественной девушкой, Джованна! Вспомните, как боролись, чтобы достичь чего-то в жизни.
— А теперь превратилась в тряпку, которую можно отжать, выкрутить и выбросить в мусорный ящик. Что мне делать одной в чужой стране?
Григорий видел, что воля Джованны сломлена. Быстрые переходы от настроения к настроению, манера заканчивать каждую фразу вопросом — все это свидетельствовало о полной потере равновесия, неверии в свои силы и возможности. А, впрочем, доброе начало в ней сохранилось, и при благоприятных обстоятельствах проснулась бы и воля к борьбе за свое место под солнцем. Как же ей помочь, непосредственно не вмешиваясь в ее отношения с этим слизняком Хейендопфом? Поднявшись с места, Григорий прошелся по комнате. Когда он двигался, ему было легче думать, потому что само движение уже было действием, началом действия, которое можно направить по любому пути. Не понимая, почему в разговоре наступила пауза, Джованна тревожно посмотрела на своего гостя.
«Почему он вдруг поднялся? Почему молчит? Неужели…»
— Вы теперь не уважаете меня, Фред? — спросила она быстро, чувствуя, как мурашки забегали по груди, словно она сгоряча прыгнула в холодную воду.
Но тот, к кому она обратилась, не ответил, а может, не расслышал вопроса.
— Эврика, Джованна! — воскликнул он весело, остановившись у стола напротив девушки. — Нашел!
В вопросительном взгляде, обращенном к нему, он прочел волнение и удивление.
