нем какое-то особое чувство. После этого трудно было спокойно говорить и закуривать.
Через полчаса, прощаясь у вокзала, он, настойчиво глядя в синие глаза Жени, сказал:
— Ждите, скоро опять приеду.
Ей стало неловко под откровенным взглядом Феди. Впервые в жизни она покраснела оттого, что на нее смотрят. Но она не обиделась, потому что это был открытый и вместе с тем удивленный взгляд.
— Счастливого пути! — сказала она и неторопливо пошла к мосту.
— Какая! — произнес он тихо и только теперь, оставшись один, вспомнил о товарище.
С поезда он пошел прямо к нему.
Аркашка был дома и писал заметку о работе смены. Перо задержалось на имени передового ударника цеха Федора Стропилина… Аркашка задумался. Как они встретились, о чем говорили? Да, Стропилин не то, что он… Из мальчишек в парни сразу вышел: научился ездить на велосипеде, завел коньки, клал брюки под матрац, чтобы складка была, смачивал волосы по утрам и надевал косыночку, которую достал неизвестно где, чтобы лучше была прическа, ходил на вечера самодеятельности…
— Ездил? — спросил Аркашка обрадованно. — Рассказывай, что было…
— Дай разобраться, — сказал Федя и ласково обнял товарища. — Дай разобраться. — Он помолчал и посмотрел Аркашке в глаза. — Крепко пришлась она мне по душе. Не знаю, что теперь будет, не знаю, что скажешь ты, как назовешь меня, но мне без нее… сам понимаешь!
Аркашка не ответил.
— Ты не молчи, слышишь? Я тебе как другу сказал, а там, как хочешь… И еще скажу: теперь у меня все по-другому должно быть. И в техникум я не пойду.
— Глупо! — сердито бросил Аркашка.
— Окончу десятый и — в институт. А ты чего молчишь? Не молчи, говори, что делать будешь?
— Допишу статью, а там… а там видно будет… Ты иди, Федор, не мешай мне.
— Как же ты писать станешь?
— Как задумал, — ответил, усмехаясь, Аркашка, делая вид, будто не понял вопроса.
Стропилин не уходил.
— Иди, а то я до ночи не закончу, — сказал Аркашка, отталкивая товарища, и вдруг понял, что тот ждет чего-то очень важного, отвернулся и тихо проговорил:
— Все у нас будет по-старому.
Федя чувствовал себя неловко. Он жалел Аркашку, сознался, что с кем-либо другим не отважился бы так поступить. Эта мысль не давала ему покоя ночью и утром, мешала работать всю вечернюю смену. А смена была трудная, ответственная. И вот — он сам не знает как! — случилась беда: запорол важную деталь. Да так запорол, что сам испугался. Даже резец вывернуло. Взглянул, убежал из цеха. Подумал — и не хватило силы вернуться к станку, к товарищам. Велика показалась опасность. И посоветоваться не с кем. Раньше посоветовался бы с Аркашкой, а теперь нельзя — стыдно за все…
Всякий раз, обходя цех, Николай спрашивал:
— Стропилин не объявился?
— Сбежал парень!
— Жаль. Станок он испортил, это верно. Но сам-то — дороже станка!
Когда-то Николай рассказывал Феде и Аркаше, как один парень сжег мотор и убежал со стройки. Выходит, не впрок пошел рассказ. Николай напомнил об этом Аркашке.
Тот невесело улыбнулся и, вытирая руки паклей, сказал:
— Я знаю одно место… Если там нет, значит, ушел далеко. Можно поискать… Только боюсь, что ему попадет за станок.
— Давай поищем, я позабочусь, чтобы ему не здорово попало, — сказал Николай и отправился в партком.
Выслушав Николая, Кузнецов задумался.
— Чего же ты хочешь? — наконец спросил он. — Чтобы мы за такой проступок погладили его по головке? Дескать, продолжай, Феденька, в том же духе?
— Нет, я хочу, чтобы с ним обошлись не очень сурово… Я понимаю, станки ломать нельзя. А жизнь человеческую разве можно? Девятнадцать лет парню. И потом, если помните, было уже здесь такое, сжег парень мотор и сбежал… себе испортил анкету, а другому… Девчонка у него была, любила его… так ей жизнь испортил.
— А у этого что, тоже девчонка есть? — улыбнулся Кузнецов.
— Вы меня понять не хотите! — обиженно произнес Николай и решил уйти.
— Погоди… смешно мне слушать твои рассуждения. Станок… жизнь… парню девятнадцать лет. А сам-то ты? Сколько тебе, Леонов? Года на три небось ушел от своего станколома?
— Мне смену доверили, — сказал Николай. — Я про нее и думаю. Если не так, скажите, что неправ, что станок важнее человека! Не скажете?
— Не скажу, — миролюбиво согласился секретарь парткома.
— Я к вам и не пришел бы, да боюсь, как бы наш Сергей Сергеевич не засудил парня.
— Вот от кого ты защиту ищешь!
— Только вы и поможете, Виктор Павлович! — убежденно проговорил Николай. — Я знаю, вы другим помогали…
Однажды на заводе случилось несчастье: сталевар поджег свод печи. Главный инженер — директор был тогда в Москве — созвал совещание, чтобы выяснить причину аварии. В разгар совещания раздался звонок, главный инженер нажал кнопку селектора, и все в кабинете услышали резкий голос секретаря горкома партии: «Ты что же там делаешь? Стране нужен металл, пятилетку строим, а ты… Хочешь, чтобы я выгнал тебя из Кремнегорска?» Главный инженер побледнел, наклонил голову. Он был человек знающий, но скромный, несмелый, растерялся, сбитый с толку угрозами, и после совещания признался парторгу, что не в силах дальше работать. Секретарь горкома любил администрировать, умел «нагонять страх» и мало с кем считался. «С директором он так бы не расправился», — гневно подумал парторг, немедленно отправился в горком и, едва вошел в кабинет секретаря, неожиданно для самого себя закричал: «До каких пор вы будете издеваться над людьми, запугивать их?» Секретарь и тут решил действовать окриком, но Кузнецов был вне себя: «Вы же не считаетесь ни с кем из нас! Что значит для главного инженера ваша угроза выгнать из Кремнегорска, из города мировой славы? Да знаете ли вы, что он в городе с первого дня?» — «Ну и что же? Подумаешь, заслуга! А как он работает?» — «Он работает хорошо. В поджоге свода печи главный инженер не виноват, и вы это знаете… Выгнать из Кремнегорска! Да это для него равносильно…» — «Постойте! — перебил секретарь горкома, — Вы защищаете его, а верно ли он поступил? Он, рядовой коммунист, пошел жаловаться вам, секретарю парткома завода, на меня — секретаря горкома!» — «Он не жаловался. А потом вы не забывайте, что меня сюда направил Центральный Комитет… Я не уйду до тех пор, пока вы не поймете, что вам нужно извиниться перед главным инженером». — «Извиниться?» И они заспорили с новой силой, пока наконец секретарь горкома не сказал: «Хорошо, я подумаю». Секретарь, конечно, не извинился, зато угрозами не стал разбрасываться… Об этом случае на заводе многие знали. Знал и Николай.
— Согласен, — сказал Кузнецов. — Иди за ним…
