– Внушительно, – сказал Жмуркин.
Он выглядел осунувшимся и усталым. Но с решительным настроем защитить местное население от происков уголовного элемента.
– Пойду будить остальных, – сказал Жмуркин.
– Тяжелый сегодня будет денек, – сказал я.
– Угу.
Жмуркин печально кивнул и стал стучать в сковородку.
Сегодня проснулись быстро и, не теряя времени, приступили к сборам.
Дитер и Болен достали из своих рюкзаков катушки со шнуром, уселись на продавленные ступени крыльца и с неожиданной скоростью стали плести сеть. Не рыболовную, а боевую, не знаю, как правильно она называется, такую сеть бросали на рыцарей с дубов, валили их наземь, где потом спокойно расстреливали из арбалетов, пробивали их латы клевцами и накалывали на копья. Дитер и Болен были потомственными ландскнехтами, я в этом не сомневался.
Герасимов сидел на поленнице со свежеструганой дубиной на коленях. Рядом с ним сидел Гаджиев, выстругивал дубину себе, гундел что-то заунывное, из репертуара «вчера забили мы моржа, сегодня сварим пельмени».
Лаурыч обматывал скотчем правую руку.
Пятахин отыскал где-то старую ржавую цепь и мрачно вертел ее над головой, собираясь, видимо, этой цепью сокрушать орды неприятеля.
Жохова молча стояла у колодца. Она распустила прическу, и теперь волосы немытыми прядями закрывали лицо, никакого орудия она не припасла, но и без этого выглядела угрожающе. Страшно.
Александра проверяла медицинские припасы – бинты, зеленку, йод.
Рокотова упражнялась в метании. Набрала в котелок камней и шишек и теперь швыряла их в ведро, отстоявшее метров на двадцать, кстати, весьма и весьма метко, уже половину ведра накидала.
Снежана массировала мускулатуру очнувшегося Листвянко, прорабатывала трапеции, плечи и квадрицепсы, как перед боксерским поединком. Мегакол Листвянко из рук так и не выпускал.
Я не стал брать в бой ничего, решил действовать по обстоятельствам.
Через полчаса Жмуркин собрал всех у колодца и объявил, что надо выработать стратегию удара.
– Главное нейтрализовать Пересвета, – сказал Лаурыч. – Без него урки не будут сильно сопротивляться.
– Точно, – сказал Пятахин. – Вот ты и пойдешь.
– Я не могу, у меня рука болит, – Лаурыч предъявил обмотанную скотчем руку. – Вывихнул, когда тебя лечил…
– Я бы тебе и вторую вывихнул… – начал было Пятахин, но Жмуркин его оборвал:
– Потом склоки. Сейчас о деле.
– Надо Листвянко запустить, – предложил я. – Он разрядник, он этого ихнего Пересвета размажет просто.
Жмуркин сурово помотал головой.
– Не пойдет, – сказал он. – Против таких никакой разрядник не потянет. Есть сотня подлых приемов…
Листвянко тут же стал напрягаться, показывая всем, что он разобьет кого угодно, невзирая на подлые приемы.
– Надо напасть всем сразу, – сказал Пятахин. – Пока они еще не проснулись. Напасть и замесить, чтобы не дергались.
– Нет, – сказал Жмуркин. – Никакого кровопролития. Все это…
Он кивнул на колья и дреколья.
– Все это использовать только в качестве устрашения. В ход не пускать!
– У них, наверное, ножики… – предположил Лаурыч.
– Попишут только так! – сказала Жохова.
– Все равно не пускать! – приказал Жмуркин. – И вообще, я пойду один.
– Я тоже! – брякнула Жохова.
Кажется, Пятахин прав.
Жмуркин помотал головой.
– Нет, – сказал он. – Девушки остаются здесь. Мы сами справимся. И не спорить!
Впервые в жизни я поглядел на Жмуркина с уважением. С реальным таким уважением. Жмуркин перестал быть Жмуркиным и для меня сделался Скопиным, будущим государственным мужем.
– Но… – затрепетала Жохова.
– Это приказ! Прекословить запрещаю!
Скопин пронзил Жохову решительным взглядом, и та действительно не стала прекословить.
– Выступаем, – сказал Скопин.
– Выступаем! – с воодушевлением подхватил Лаурыч.
И выступили. И девушки смотрели нам вслед прощальными взглядами, что прибавляло мужества.
Утренний лес был категорически спокоен, в воздухе кипел зернистый манный туман, от реки голодными призраками поднимался пар, с кустов и деревьев капало, и солнце через эту влагу почти не пробиралось, небо было однородно и темно, и где-то совсем высоко стучали в глухой сибирский бубен.
Вел Лаурыч. Шагали молча и споро, стараясь не шелестеть листвой и не хрустеть ветками, сжимая в руках оружие, как партизаны брянских лесов. Сначала вдоль ручья, спускавшегося к речке, затем через пихтовую рощу, источавшую фитонциды даже в тумане, затем через поляну, к опушке, на которой просматривались мутные силуэты палаток. Действительно недалеко.
– Ты же говорил, пять палаток. – Скопин поглядел на Лаурыча.
Тот пожал плечами.
– Ладно. Всем стоять. Я пойду, проверю… Вить, ты со мной. Подстрахуешь.
Я кивнул. Отчего ж не подстраховать старого друга.
– Остальные ждут. Понятно?
Остальные кивнули.
Мы со Скопиным направились к палаткам. По краю, стараясь быть незамеченными. Впрочем, особо можно было и не стараться – из леса стал выдавливаться туман. Хороший такой, глубокий. Или высокий, не знаю. Туман и гроза – очень интересное сочетание, всегда чувствуешь себя на дне какого-то ущелья.
Когда до палаток осталось метров сто, Скопин остановился. Достал бинокль, стал смотреть.
– Повезло, – прошептал он через минуту. – Кажется, спят.
Он сунул мне бинокль. Непонятно зачем, и так было видно. Палатки старые, вылинявшие почти до белого цвета, стояли криво, промокнув от влаги и провиснув по центру. Никого вокруг не было, хотя…
– Справа смотри, – посоветовал Скопин.
Слева на растяжке между соснами висели черные носки, много. Справа возле почти прогоревшего костра сидел человек в камуфляжном дождевике. Довольно большой, корпулентный, спиной к нам. То ли спал, то ли варил что-то, не поймешь.
– Это он, – зловеще прошептал Скопин.
– Кто? – не понял я.
– Пересвет, – ответил Скопин. – Амбал, действительно. Вон какой здоровый, как лошадь… Ладно, пойду, попробую поговорить.
– И что ты ему скажешь?
– Скажу, чтобы сваливали. Они же по реке приплыли, вот пусть обратно и уплывают. Попробую уговорить.
Скопин снял с шеи бинокль, отдал мне. Протер лоб рукой. Было видно, что нервничает.
Но собрался. Расправил плечи и с независимым видом направился к вражескому лагерю.
Время замедлилось, как в кино. Я, если честно, ожидал худшего. Ловушки. Волчьей ямы или петли какой – вот сейчас Скопин сделает шаг, и его выдернет в воздух коварная лямка, обвившаяся вокруг ноги…
Но Скопин дошел нормально.
Туман загустился сильнее, и теперь я видел Скопина очень плохо, мне пришлось сместиться в глубь леса и подойти поближе.
Скопин приблизился к Пересвету и потрогал его за плечо.
И снова мне представилось – вот Скопин трогает этого Пересвета, а это не Пересвет вовсе, а чучело, приманка, смоляной человечек. А сам Пересвет из засады выпустит в Скопина черную стрелу, прямо в спину, и рухнет печальный Скопин в костер, тем самым войдя в вечность…
Но Пересвет не оказался манекеном, он вздрогнул, обернулся и поднялся на ноги.
Я смотрел. Попробовал через бинокль, но в нем ничего видно не было, смотрел так.
Они разговаривали. О чем, слышно не было, туман глотал слова, но, кажется, разговаривали спокойно. Урки из палаток не высовывались. И я уже стал надеяться, что дело обойдется миром, но вдруг увидел Пятахина. Он показался из тумана с цепью в руках. То ли из-за тумана, то ли еще из-за чего, но Пятахин стал здорово походить на киношного восставшего мертвеца. Выглядел жутко.
В следующую секунду из тумана выступил Листвянко. Листвянко наступал в шортах, устрашая противника своим мускулистым туловищем и огромным колом.
Гаджиев и Герасимов с дубинами.
Листвянко с замотанной в скотч рукой.
Дитер, Болен с сетью.
Они все подковой приближались к палаткам, и это было по-настоящему страшно.
Пересвет заметил приближающихся. Он явно напрягся. Скопин тоже обернулся и взмахнул руками, стремясь остановить этот грозный натиск.
В небе бахнуло. Мне показалось, что молния ударила прямо над нами. Земля содрогнулась, туман мгновенно сгустился от грохота, потемнело, а потом влага разом пролилась дождем, и сделалось светло. Туман расступился, и из него выскочило…
Жохова.
Как она подкралась к Пересвету, понятно не было, но подкралась. Иустинья подпрыгнула и вонзилась в Пересвета. Тот дернулся в сторону и наткнулся на Скопина. Шеф сдвинулся, поскользнулся, красиво взмахнул ногами и растянулся на земле. Жохова висела на Пересвете и в действиях не стеснялась – царапалась, грызлась, бодалась, била локтями и кусалась. Пересвет сопротивлялся. Резко двигал корпусом, стараясь сбросить с себя агрессора, но дочь пресвитера Жохова вцепилась в него с цепкостью голодного крокодила.
Скопин не поднимался, видимо, ушибся головой.
Остальные уже бежали через поляну, на ходу приготовляя оружие для расправы. Немцы растягивали сеть. Пересвет попытался отступить, но Жохова не позволила – спрыгнула на землю, прошла противнику в ноги, обхватила, дернула.