Скопин не поднимался, видимо, ушибся головой.
Остальные уже бежали через поляну, на ходу приготовляя оружие для расправы. Немцы растягивали сеть. Пересвет попытался отступить, но Жохова не позволила – спрыгнула на землю, прошла противнику в ноги, обхватила, дернула.
Пересвет был повержен.
Кто бы мог подумать…
Грозный предводитель безжалостных урок был заборен святой Бригиттой.
Стая припустила быстрее. Я тоже побежал и почти сразу вбежал в молнию. Сначало что-то зашипело, а затем я оказался внутри палящего огненного шара, оглох и ослеп, и потерялся, на секунду перенесся в свет и радость, а когда открыл глаза, обнаружил себя бредущим по опушке леса в сторону урканского лагеря. Пахло паленым, кожу щипало, в ушах булькало.
Сражение, кажется, закончилось. Боевой отряд стоял возле толстой корабельной сосны, к стволу которой немецкой сеткой был привязан Пересвет. На голове у него красовался оранжевый пластиковый пакет. Пересвет был без сознания.
Бойцы стояли в молчании. Лаурыч стоял чуть впереди остальных, как бы держа ответ перед лицом товарищей и представителями международной общественности.
– Амбал, говоришь? – спросил Жмуркин у Лаурыча.
– Амбал… – подтвердил Лаурыч. – Клянусь, амбал был… Огромный амбалище…
Лаурыч всхлипнул.
– Ты что, Скрайнев, совсем дебил? – спросил Пятахин. – Тетку от мужика отличить не можешь?
– Я… – Лаурыч подавился. – Я ведь совершенно точно…
Пересвет был женщиной. Пересветкой. Или, вернее сказать, Пересветихой. Крупной такой теткой в тельняшке. С накрашенными ногтями. В розовых сапогах с затейливыми бантиками. С маленькими золотыми часиками на толстом запястье. С брошкой. Лет пятьдесят. Не меньше.
– Я не хотел, – сказал Лаурыч. – Мне совсем не хотелось…
– Триумф духа, – заключил я. – Поздравляю, о други! Чудо-богатыри! Забороли-таки немолодую женщину. Видимо, придется написать об этом книгу. «Доблесть Гераклов», так и назову.
Листвянко повернулся к Лаурычу, тот отпрыгнул.
– А где остальные-то? – спросил Гаджиев.
– Урки? – оживился Лаурыч. – Они там! Они в палатках! Пойдемте! Берите палки!
Лаурыч подбежал к ближайшей палатке, отдернул полог. Мы подошли, заглянули.
– ……
Так примерно сказал Скопин.
Это были какие-то совсем не такие урки. Некондиционные. Мелкие, чумазые, тощие, вповалку спали на сдохшем надувном матрасе.
– Урки, значит… – Листвянко потер кулаки. – Так-так…
На всякий случай мы заглянули и в две другие палатки. В них урки были точно такого же сорта. Низкорослые и жалкие, под жалкими синими одеялами, в дырявых носках, перемазанные черничным соком. Все мучительно спали. В третьей палатке у самого порога лежал совсем уж некрупный урка, в правой руке шишка, в левой одноногий Человек-Паук.
Жохова повернулась к Лаурычу и хлестким ударом расквасила ему нос.
Лаурыч стерпел, только всхлипнул.
Урки спали дальше. Лет по девять им было, пожалуй. Или по восемь. Совсем сопливые. Совсем-совсем.
– Это точно урки? – спросил Гаджиев. – Я думал, они другие.
– Кто-нибудь из вас вообще урок видел? – поинтересовался Скопин. – Хоть раз в жизни?
Все промолчали.
Листвянко зашвырнул кол в кусты.
– С чего ты вообще взял, что они уголовники? – спросил Скопин.
Лаурыч растер по лицу кровь, пожал плечами.
Послышалось разгневанное мычание. Пересветиха извивалась, стараясь сбросить с себя путы. Скопин снял с нее пакет.
Кровожадная предводительница юных отщепенцев. Круглое лицо ее было исцарапано и немного побито – постаралась Жохова. По губе текла кровь. А еще она была испугана. То есть очень, это было видно.
– Извините, – сказал Скопин. – Это все так странно получилось, само собой… Мы не хотели.
– Я вас всех… – выдохнула Пересветиха. – Так и знала, что с вами проблемы будут…
– Извините все-таки, – сказал Скопин.
– Извините?! Да я вас…
Тетка дернулась, но тевтонская сеть держала крепко.
– Развяжите меня немедленно!
Жмуркин достал туристический ножик и разрезал сеть. Тетка встала. Она покачивалась и была готова вот-вот заплакать. И с испугом поглядывала на цепь в руках у Пятахина.
– Кто вы? – спросила Пересветиха. – Что вам нужно?!
Пересветиха как бы невзначай сместилась к прогоревшему костру и сняла с него вертел.
– Международная гуманитарная экспедиция, – сказал Скопин. – Что-то вроде этого…
Скопин вздохнул.
– Так я и думала, – всхлипнула Пересветиха. – Гуманитарная экспедиция. Кто бы сомневался?
Пересветиха засмеялась. Она смеялась и смеялась, и смеялась, и смеялась, и гремел гром.
Глава 24
Финиш
Скопин стоял у дерева, прикладывал к голове сковородку.
В нашем бараке царило уныние и всякая прочая тоска. Урки оказались не урками. Воспитанники юношеского православного лагеря, они сплавлялись по малым рекам, но старший вожатый, опытный турист, заболел ангиной и сошел с маршрута. Пересветиха осталась за капитана, не справилась с управлением, и два надувных плота нарвались на корягу и пропороли борт. Все спаслись, но во время катастрофы затонула сумка с набором для починки, в результате чего они плотно застряли на берегу в ожидании спасательной экспедиции.
Пересветиха, в жизни ее, как оказалось, звали Вероникой, два раза подходила к деревне, но каждый раз войти не решалась, потому что мы не внушали ей доверия. Если честно, она приняла нас за банду черных археологов, велела детям сидеть тише воды ниже травы, а сама даже костры разжигать толком не решалась, кашу полусырую ели.
Это все нас как-то очень удручило. Конечно, мы отдали им весь свой сухой паек. Конечно, мы отдали им суперклей и резину. А еще спальники, надувные матрасы, палатки и прочее ненужное нам снаряжение.
Конечно, стало легче.
Но не совсем. Неприятное ощущение осталось, кроме того…
Стыдно?
Ага. Гроза прошла, и солнце с ветром, а все равно.
Сидели во дворе, молчали каждый в свою сторону, даже Пятахин. Только Скопин стоял и глядел на всех попеременно.
А солнце как-то по-осеннему светило, точно сквозь опавшие листья.
Показался Капанидзе с корзиной, сел на крыльцо, вытянул босые ноги.
– Что в корзине? – спросил без особой надежды Пятахин.
– Яйца, – ответил Капанидзе. – А где этот, немец ваш? Тот, что покрепче? Он мне хотел на спине дракона нарисовать.
Снежана кивнула в сторону Дитера.
– Ага.
Капанидзе направился к Дитеру, в тоске сидящему на завалинке и грызущему карандаш.
– А яйца кому? – поинтересовалась Снежана вслед.
– Этим, – Капанидзе махнул рукой на другой берег ручья. – Бабушка велела отнести, говорит, им есть нечего, бледные совсем, как поганцы.
Капанидзе подошел к немцу и стал что-то объяснять, указывая себе на спину. Дитер, кажется, отказывался, мотал головой. Капанидзе приставал минут пять, потом утомился, устроил корзину под мышкой и побрел через лес к ручью.
– Чего ему надо было? – спросил Скопин.
Он опять приложил сковородку к голове – на затылке налилась шишка размером почти с кулак, и Скопин теперь лечил ее холодным чугуном.
– Хотел татуировку дракона, – объяснил я. – Папа Томеша держит тату-салон в Вуппертале, а сам Томеш лихо бьет наколки. С закрытыми глазами.
– А в корзинке что было?
– Яйца.
– Какие?
– Куриные. Уркам понес. То есть этим… ребятам.
– Ясно.
Скопин поморщился. То ли от шишки на затылке, то ли еще от чего.
– Жаль, ключ так и не нашли, – сказал я.
– Жаль, – согласился Скопин. – Не повезло.
– А ты вообще в это веришь? – спросил я.
– В ключ?
– Ага.
Скопин пожал плечами.
– Местные верят, – сказал он. – А вообще… Экология тут хорошая очень, вот и весь ключ. Вот Капанидзе взять, с виду свищ свищом, а бревна как палки ворочает. Если с детства дышать правильным воздухом, правильно питаться и не общаться с кем попало, вырастешь богатырем.
– А зачем мы его искали тогда? – спросил я. – Источник?
Скопин пожал плечами.
– С пути сбились – вот и все. А потом… Надо же хоть что-то искать?
– Я грибы люблю искать, – поделился Лаурыч.
– А нам пора возвращаться.
– Что? – не понял я.
– Пора домой, Витя.
Скопин достал из кармана ложку и стал стучать в сковороду.
– Собираемся! Все собираемся!
– Да и так все здесь! – отозвался Листвянко.
Все на самом деле были здесь. Скопин пересчитал поголовье и объявил громко:
– Уезжаем!
– Куда? – тупо спросил Пятахин.
– Туда, – ответил Скопин. – Автобус должны были уже починить. Идем пешком. Доберемся до дороги… А там как-нибудь.
Все покивали. Пора. Время уходить.
– Уходим? – спросила меня Александра.
– Да.
– Вот так вдруг?
– Ага, – кивнул я. – Уходить надо всегда вдруг, если долго собираться, то не уйдешь никогда.
– Красиво, – сказала она.
Поглядела на меня с грустью. Точно, не вру.
– Десять минут! – скомандовал Скопин. – Через десять минут уходим! Время пошло.
