там уже неделю, но его на допрос ещё не вызывали. Он был старый член партии. При царе за революционную деятельность долго сидел в тюрьме, затем эмигрировал. В Россию вернулся после февральской революции. Был участник боёв 1917 года, вместе с Крыленко арестовывал царское правительство в Гатчине. Потом работал в аппарате ЦК. После смерти Ленина его арестовали и долго держали без следствия и суда в московской тюрьме. Затем осудили по пятьдесят восьмой статье на десять дет. Он отбыл срок и ссылку, а затем его вновь арестовали.
«Меня оклеветали тогда по указанию Сталина, – уверенно сказал он. – За то, что я выступил в 1922 году на съезде партии против избрания Сталина генеральным секретарем. У него нутро меньшевистское, он только притворяется большевиком».
Меня тогда поразили эти слова.
Ещё мне хорошо запомнилась история одного канского врача, тоже уже немолодого человека. В камере он сидел первые сутки. Рассказывал о себе так:
– Вчера утром начальник НКВД вызвал меня по телефону к себе на квартиру. У него болела жена. Я пришёл, послушал, осмотрел её и прописал лекарства. В этой семье я бывал и раньше, мы праздники вместе справляли. Начальника НКВД я считал другом-приятелем. Всё было нормально. А тут вижу, не хочет со мной разговаривать! Только спросил, что с его женой. Я сказал, что у неё нервы не в порядке, желательно положить в больницу и подлечить. Начальник ничего не ответил. Я попрощался и ушёл. А вечером опять звонок. Начальник вызывает к себе в кабинет. Я пришел, сел и спрашиваю: «Что, тоже заболел?» Он молчит. Потом достает и показывает ордер на арест. Тут в кабинет заходят двое, и он им говорит: «Отведите его в тюрьму!» Я спрашиваю: «Что это значит? Объясните!» В ответ ни слова. А сегодня утром на допросе он говорит мне: «Нам известно, что вы в больнице систематически отравляли людей. Как вы это делали? Сколько людей погубили?» Я смотрю на него – ничего понять не могу. А он спрашивает, кто у меня друзья, их фамилии, имена и отчества. Я перечислил несколько знакомых, назвал и его фамилию. Он как стукнет кулаком, как закричит, чтоб я замолчал, чтобы навсегда забыл его фамилию, иначе отправит меня на мыло или на удобрение. Затем спрашивает: «Скажите, от кого получали задания?» Я говорю: «Ни от кого никаких заданий не получал! Я только больных лечил. Вы же сами это хорошо знаете». А он слушать меня не хочет, своё гнет, отвечай, говорит, по чьему заданию и с кем травили людей…
Бухгалтера Канского мукомольного завода обвинили в поджоге с целью вредительства. Он рассказывал, что сидел в конторе и видел, как во двор комбината заехала какая-то грузовая машина, остановилась возле склада и ни с того ни с сего загорелась. Прибежали рабочие, пожарные комбината и начали огонь тушить. В это время откуда-то появились милиционеры и стали арестовывать людей. Тем временем пламя с грузовика перебросилось на склад. Бухгалтер вызвал по телефону городскую пожарную команду. Пожар был ликвидирован. А ночью и на следующий день в городе было арестовано более ста человек, в их числе – директор комбината, два инженера и бухгалтер. Было заведено большое дело, поводом для которого послужил пожар. Всех арестованных обвиняли во вредительстве и поджоге, их также били и заставляли подписывать ложный протокол допроса. Судила их выездная сессия Верховного суда СССР. Директора и двух инженеров приговорили к высшей мере наказания, остальным дали по десять лет лишения свободы.
Многие арестованные делились мыслями по поводу творящегося произвола. Толковали по-разному. Одни говорили, что Сталин окружен врагами, что его обманывают, а Ежов – немецкий шпион. Другие во всём обвиняли Сталина. В их числе был и седой ссыльный с кустистыми бровями. «Весь произвол исходит только от Сталина, – утверждал он, – остальные же исполнители его воли». Его мнение разделяли и бывшие ссыльные по делу Кирова, делегаты XVII съезда, которые в убийстве Сергея Мироновича подозревали Сталина. Говорили, что он подчинил себе политбюро, ЦК, правительство и Верховный Совет. Его слово – закон для всех. Он теперь стал диктатором, чего не должно быть при социалистическом строе. Они говорили, что Киров был другом народа, пользовался большим авторитетом среди членов Центрального комитета и делегатов семнадцатого съезда партии. После его выступления делегаты бурно и долго аплодировали. Видно, Сталин понял, что ему больше не быть генсеком, и он решил убрать Кирова и всех неугодных ему членов ЦК, объявив их изменниками, шпионами и врагами народа.
Запомнились мне слова седого ссыльного: «Судьбу нашу они решили уже давно, а протокол – это формальность и документ, чтобы оправдать преступления, совершённые против народа. Как бы ни было трудно, но честному человеку надо до конца жизни оставаться честным. Придёт время, настоящее станет прошедшим, и откроется тайна произвола. Станет известно всему миру, что мы не преступники, а настоящие преступники встанут перед судом партии и народа».
Я слушал своих товарищей по несчастью и ни в одном из них не видел врага народа. Наоборот, все они были обеспокоены, переживали за происходящее в стране, говорили, что аресты наиболее образованных, пользующихся авторитетом, преданных партии и Родине людей из всех слоёв населения – всё это на руку нашим врагам, и в первую очередь – расцветавшему в Германии фашизму во главе с Гитлером. Но зачем и кому это было нужно? Произвол творился помимо партии и правительства органами НКВД. Судила заочно невиновных людей «тройка» НКВД или Особое совещание. Убирали всех инакомыслящих, даже своих соратников, а люди ничтожные, не способные самостоятельно мыслить, решали судьбы миллионов, возвышались в должности до министров. Такими были Гаранин, Ягода, Ежов, Берия и другие.
Днем я немного уснул. А вечером меня опять повели на допрос.
Следователь был тот же. Он приказал мне сесть на табурет, а когда я сел, подал мне протокол и ручку.
– Подпиши по-доброму, – спокойно и чуть ли не по-дружески произнёс он. – Не ты первый, не ты последний. Не подпишешь – заставим. Только потом жалеть будешь, потому что после этого жить тебе долго не придётся.
– Зачем вы заставляете меня подписывать ложный протокол? – негромко спросил я. – Вы ничего не доказали и хотите, чтобы я сам себе подписал смертный приговор.
– Тебя не расстреляют, – уверенно сказал следователь. – Сошлют в дальние лагеря. Там будешь жить и работать. Придёт время, тебя освободят, и ты вернёшься к своей семье.
– А зачем меня сошлют в дальние лагеря, если я ни в чем не виноват?
Следователь некоторое время молчал, затем, глянув
