Старатели забрались в верховья неизвестной большой реки и свернули в её неширокий приток по правому берегу, берущему начало от тех же гор, откуда вытекал столь опостылевший Игнатию ключ.
На этой речушке пробили первые шурфы и, кроме знаков, ничего не нашли. Тронулись плутать далее. Парфёнов учил Егора определять на глаз гальку и породу, сопутствующую золоту. Особенно много говорил о природных ловушках, которые препятствуют сносу тяжёлого «рыжья».
И снова они пробирались через гребни водоразделов, открывали всё новые и новые ручьи, полные гомона торопливой воды и завалов разнородного камня. Егор усердно постигал старательскую науку поиска…
И когда он увидел неведомую речку, пережатую с двух сторон скалами, что-то ёкнуло у Быкова в груди, Егор робко предложил Игнатию:
— На гирле должно осесть было золото. Выше по течению ему не было преграды при сносе, а тут, верным делом, под валуньём гребень плотика, как в проходнушке уступ. И галька-то у воды вся, как на первом ручье. Такого же роду. Давай посадим шурфик?
— Славно, брат, славно, — ощерился Парфёнов, — башка варит, не зря я тебе талдычил. Глядишь — толк будет. Только надо прогнать дудки и езенки-закопушки на входе потока в долину. Вишь река делает колено и бьёт в энтот прижимистый берег.
Верным делом, осело там в стародавние времена крупишко в укромных ямах. Всё! Таборимся! И ежели не сыщем тута, пойдём назад обрезать ключи с энтой стороны хребта.
В этот же день заложили первый шурф. Сочилась вода, приходилось вычёрпывать со складным ведром, сшитым по заказу Игнатия Лушкой из сохачьей кожи. Егор самозабвенно бил шурф, не думая о еде и отдыхе.
Первый раз сработала интуиция открытия, она удваивала силы. Но его шурф вскоре упёрся в голую скалу, оказался без песков. Егор отступил вниз сажени на три и запоролся в сплошное валуньё. Тогда Игнатий очертил квадрат на гальке берега выше по течению реки.
Дня через три старатели подняли жёлто-красные пески с мелким галечником. Прослойка их над скалой была невелика, но когда Егор промыл в лотке первую пробу, то онемел от волнения. В уголке лотка притягательно мерцали золотые крупинки какого-то зеленоватого окраса.
Ядрёные, загадочные. Егор ликующе заорал Парфёнову, варящему обед на костре. Тот мигом прилетел на зов, набрал в свой лоток песков и быстро заработал в чистой воде. Игнатий зацепил сразу пару самородочков величиной с крупную фасолину — тараканов. Меж ними густо кровянели капли граната.
Парфёнов остался бить землянку на взгорке в сосняке, а Егор с Веркой отправились к далёкому табору. Болталось у него в тулуне на гайтане им самим открытое золото. Не пожелал он с ним расстаться, захотел похвастать перед эвенками.
На ночёвке разглядывал тускло отблескивающие в бликах костра драгоценные крупинки, весело балагурил с Веркой. Собака приветливо щурилась, скучающе позёвывала, утомлённая надоедливой трескотнёй хозяина и, для виду, согласно молотила пушистым хвостом.
На середине пути забрели в гущу берегового ельника, и вдруг собака зашлась остервенелым лаем. Егор схватился за оружие, по голосу определил, что схлестнулась Верка с крупным зверем. Дозарядил второй ствол ружья патроном с круглой пулей, не особо надеясь на маузер.
Осторожно пошёл на рёв суки. Ельник был страшно захламлен павшими от старости и ураганов деревьями. Под камнями где-то бился и журчал ручей.
Егор внезапно увидел у корневища поверженной ели здоровенного медведя, увлечённого наскоками собаки. Он резко бросался на неё, пытаясь подмять липучую и нахальную тварь, но Верка увёртывалась и, пока он недоумевал, накидывалась сзади.
Укушенный за гачи, медведь страшно рявкал и опять бросался в атаку. Отчаявшись изловить лайку, прижался спиной к выворотню, карауля её малейшую оплошность. Верка захмелела от борьбы, потеряла рассудок и чудом избегала ударов лап, которые сметали кусты и хилые берёзки.
Вдруг медведь фыркнул и встал на дыбы, всё же, учуял дымный запах человека и сразу же выцелил нарушителя своих владений, надеясь хоть на нём выместить свою злобу. Сиганул через поваленную лесину, уже не обращая внимания на вцепившуюся в зад собаку.
В два огромных прыжка он достиг лиственницы, за которую ступил хозяин этой лохматой и злой животины.
Раззявив пасть, зверь ломанулся навстречу полыхнувшему огню, и, уже сводя последние счёты с врагом, он облапил дерево и разорвал предсмертным махом когтистой лапы плечо остолбеневшего от внезапного нападения Егора. Удар был такой сильный, что охотник полетел кубарем в траву.
Егор скоро пришёл в себя. Он подозрительно поглядел на тушу зверя у комля лиственницы и определил, что медведь уже мёртв. Раны на плече были не особо страшные спасла плотная оленья дошка. Егор промыл царапины водой из ручья, перевязал плечо лоскутами исподней рубахи и стал разделывать зверя.
Первым делом Егор извлёк мешочек с желчью, повесил его на куст обвеяться. Потом расчленил по суставам тушу и стаскал мясо в ледяную воду ручья. Шкуру распял меж вершинок согнутых берёзок, птицы выклюют лишний жир.
Провозился дотемна, и пришлось разжечь костёр. Медвежью печёнку, капавшую на угли сукровицей, зажарил на палочках. Раны свои промазал желчью и присыпал золой, по старинному рецепту, слышанному от отца. Верка мясо есть не стала.
Утром Быкова разбудил недовольный крак двух чёрных воронов, явившихся на поживу. Когда Егор тронулся в дорогу, вороны дружно спланировали с вершин елей к брошенным потрохам. И сразу умиротворенно заквохтали, забубнили о чём-то своём.
К табору эвенков прибрёл вечером. Издали услыхал звон бубенцов и щенячий лай наседавшего на кого-то Мамая. Верка убежала вперёд, и скоро на берег выскочила Лушка, тревожно вглядываясь в лицо приближающегося парня. Егор успокаивающе бросил:
— Живой, живой твой Игнаска. Не бойсь. К себе вас кличет. Богатый ручей нашли. Будем там промышлять. — Она мигом повеселела и пошла рядом. Совсем буднично и без удивления потрогала рукой располосованную когтями душегрейку.
— Однако, амикан Игорку мало-мало трогай. Кушать злой амикан сладкий лючи хотел, дурной собсем.
Ночью она неслышно вошла в землянку к спящему Егору. Просто и легко понимала жизнь светлая душа Лушки. Ей нравился мужик Игнатий, совсем худо, что он не пришёл, так его Нэльки ждала и скучала без ласки.
Приглянулся за лето и молодой парень. Разве не вправе важенка полюбить молодого оленя? А утка другого селезня? Когда Егор спохватился, испуганно отстраняясь, обжёгся об упругое женское тело, льнущее к нему, гибкое, охваченное первобытной дрожью страсти, то накатило такое смятение, что не знал куда себя деть.
