С раннего детства им привито, что рядом с гнездом глухарки-капалухи нельзя появляться, топать ногами, рубить деревья и разводить костёр.
Нарушение запрета почиталось за большой грех и каралось злыми духами. Эвенки никогда не убьют дичи больше, чем надо для пропитания. Игнатий вдруг остановил Егора и медленно заговорил:
— Ежель застанем людей у наших шурфов, особо не пужайся. Я зимой одному любопытному охотнику намекнул о Гусиной речке. По моим прикидкам, он связан с бандой, о которой ты принёс весть от Мартыныча.
Вначале остановимся в первой землянке и сходим с тобой на разведку. Ежель они клюнули на приманку, надо сообчить в Зею иль Якутск. А может, и сами управимся, Егор? Как ты на это глядишь? Окромя тово инженера, в банде ишо десяток человек разного сброду, остальные ходят связниками. Кто поубёг на новый прииск.
— Ты предлагаешь их перебить?
— А как же… Это, брат, война… не на живот, а на смерть. Иль мы их изведём, иль они нас будут бить из Харбина нашим же золотом. Тут жалости не должно быть. Заверяю тебя, как старый партизан. Инженера, конешно, можно словить. Но как ты ево доставишь к властям? Он к нам пришёл с бедой, пущай её сам хлебает. Так что, гляди… коль убоялся, скажи.
— А что нам бояться, — раздумчиво ответил Егор, — раз надо, так я готов. Если дело дойдёт до драки без оружия — я им покажу китайскую пасху… она, говорят, раз в две тыщи лет бывает.
— Я не сомневался в тебе, — благодушно просиял Игнатий, — нам выпало быть хозяевами этой страдальной земли. Надо её беречь, не щадя живота своего. Ясно дело, Отечество наше, — он развернул правую руку широким махом, показывая молодому напарнику открывающийся с вершины сопки вид.
Пики снежников Станового хребта белыми оленями паслись на краю горизонта. Под ними ползали туманные клочья дождевых туч, застилая отроги и сглаженные горбы сопок. Егор поднёс к глазам бинокль и залюбовался могучей панорамой тайги.
Долины бессчётных рек и ключей впитывали тепло солнца, курились в голубой дымке горбы сопок. безвестная, веками нехоженая глушь, доступная лишь редким кочевьям эвенков.
Бураны, горные реки, зимняя бескормица, лютые морозы, разливы наледей, злые духи и ещё невесть какие беды преследовали их. Голодные медведи драли оленей и их самих, настигали великие моры — болезни, а тут ещё открылось нашествие «дурных люча», которые «дерево зря кровь пускай».
Любое испытание судьбы эвенки воспринимали просто и ясно, как явление утра или дыхание ветра. Их следы таяли на звериных тропах, оставались на стоянках палки от чумов и кострища, а на деревьях истлевали покойники в долблёных колодах.
Рождались в жутких стужах дети, если выживали, шли следами предков. У них никогда не было дома — в обычном понимании. Крыша их дома — небо, стены его — тайга и горы. От такого просторного жилища и души у эвенков просторны, честны и по-детски наивны.
Многое о таёжных людях рассказал Егору Парфёнов в минувшее лето. Даже при защите своей дочери Степану невозможным казалось поднять оружие на человека. Теми выстрелами он ранил и себя, ранил глубоко и жестоко.
После этого, стал задумчив, какое-то скрытое разочарование в себе мутило его разум и не давало покоя. Всё чаще раздражался, бил посохом-нинками заупрямившегося перед бродом ездового учага.
Степану уже не успокоиться теперь до заката последнего солнца, и даже там, когда эвенк откочует к верхним людям, мудрые предки учинят безжалостное осуждение за «дурной карабин».
Человек в тайге — большая редкость и радость. Можно узнать свежие новости, покурить трубку у костра и напиться чаю, можно многое рассказать ему о своей удачной охоте, направить в дальнюю и неведомую встречному тайгу, где много ягеля для оленей, зверя и птицы, где можно сытно жить.
Кусты и деревья распушились густой зеленью, спала вода в реках и ручьях, только белые языки наледей напоминали о зиме студёным дыханием. Буйная жизнь пробуждалась в тайге. Собаки вспугивали разбившихся на пары линяющих куропаток. Их шейки уже стали светло-коричневыми.
Краснобровые петушки ржали непомерными голосами. Лёгкие Егора насыщались смолистым ароматом хвои, сочным запахом распустившихся березняков и оттаявшей земли.
Звериные тропы, обегавшие костоломы-курумники, завалы буреломья, мягко ложились под копыта оленей и ноги людей, прямились через ложбины и водоразделы, вились с них к безымянным ручьям.
В ямках стремительными молниями мелькали хариусы, в панике забивались под берег в промоины от упавшей тени человека. Неужто они знали о его прожорливости и хищности? Кто их надоумил бояться двуногих и не бояться оленей? Дивная загадка…
Верка совсем отяжелела. С провисшей спиной понуро брела сзади каравана, цепляясь за кочки набухшими сосками. Подступало время щениться. Собака тоскливо поскуливала, рыскала на биваках под выворотнями и коряжинами, пытаясь устроить логово, но утром приходилось опять бежать вслед за людьми.
На зорьке тёплые туманы беззвучно паслись по марям и долинам, опадали целебной росой на поднявшуюся траву. Тёмные, поднебесные ели сторожили их белые табуны, закрывая от ветра густым лапником в ризах мха-бородача.
Егор испытал такую благодать в этом кочевье, что совсем не морила усталость. По вечерам он затаённо вслушивался в рассказы бывалых Игнатия и Степана, игрался с настырным Ванькой, отродясь не умевшим плакать, как бы больно не ударялся.
Только сопел носом, слегка морщил лоб и продолжал заниматься своими делами. Он привязался к Егору: повадился забираться к нему на спину, чмокал губами, как это делает Ландура.
Быкову приходилось изображать учага, Ванька от важности пускал губами пузыри и цепко держался за уши своего взрослого приятеля.
Быков часто вспоминал Кацумато, его учение — видеть прекрасное в простом, а тут в этом прекрасном можно было захлебнуться. Не надо строить искусственных каменных садов: вокруг развалы могучих природных останцев, шумит и живёт тайга.
Егор не стремился к бездейственному созерцанию и умилению, он вступил в суровую школу испытаний, в которой учительствовала сама жить, можно охотиться и гнать плот по реке, ловить рыбу и бандитов, на что сговорил его Игнатий.
Егор теперь часто думал о словах японца — «Человек не должен быть покорным судьбе», переиначивая их на свой лад. Не смог Кацумато переродить его в жестокого сверхчеловека-убийцу.
Егор, благодаря своему природному уму, изначальной воинской школе деда Буяна, помощи Игнатия, отсеивал из учения японца всё жестокое и чужое.
Открылись в Быкове родники истинно русские: добра и любви к жизни, и своим национальным корням, к своей святой земле.
