Для Шестакова этот австрийский офицер оказался настоящим кладезем информации. В Будапешт они прибыли глубокой ночью и устроились в гостинице. Утром, практически не выспавшись, они покинули свой приют, договорившись встретиться в одной пивной. Кунц отправился получать свои пулеметы, а Шестаков, или фон Хайек, – к коменданту, чтобы встать на временный учет. Порядок прежде всего.
Старший лейтенант управился буквально за два часа. Признаться, Шестаков даже не ожидал, что у того все так быстро сладится, и приготовился сидеть в одиночестве. Но оказалось, что с порядком у австрияков куда лучше, чем у русских. Мало того, Кунцу даже пришлось отдать приказ водителю «сломаться» ровно на трое суток, что тот с удовольствием и сделал. При этом никто и ничему не удивился. Похоже, у командировочных с передовой подобные взбрыки были регулярным делом.
За парой-тройкой кружечек отличного пива, во время прогулок по старому доброму Будапешту и в компании с девочками, чего уж там, они вели непринужденную беседу с пользой дела друг для друга. Кунц наслаждался мирными пейзажами и отдыхом, Шестаков же черпал информацию, разумеется, не забывая и об отдыхе. Так что за трое суток, что они провели вместе, Шестаков сумел узнать много интересного о порядках тылового обеспечения австрийской армии.
Ему даже удалось раздобыть образцы накладных с печатями и штампами. Разумеется, старье, но тем не менее в качестве образцов для Елки они вполне годились. Нет, подпоручик ничего пока не задумал. Просто действовал по принципу – информация лишней не бывает, и в хозяйстве все пригодится. Он и свой отпускной с образцами штампов собирался доставить в руки блинодела. Мало того, когда оттиск штампа о постановке на учет оказался нечетким, он придрался к этому и потребовал сделать повторный. Это отнесли к обычной немецкой педантичности, понятия не имея, что оная педантичность вызвана совершенно иными предпосылками.
Через три дня Шестаков простился с Кунцем, оставшись полностью предоставленным самому себе. Не сказать, что это его так уж тяготило или у него возникли какие-либо сложности. Общительный старший лейтенант успел его свести с несколькими офицерами. Трое были из будапештского гарнизона, состоявшего из двух запасных батальонов. А еще двое – все из того же будапештского арсенала. Ну и девочки – из одного веселенького дома. Словом, скука ему не грозила.
Однако, простившись поутру с Еханом, Шестаков засобирался в Эстергом. Оказывается, в окрестностях этого небольшого городка, в тридцати верстах от Будапешта, располагалось большое количество лагерей с российскими и сербскими военнопленными. И снова никаких планов или задних мыслей. Шестакова влекло острое любопытство. Захотелось взглянуть на ситуацию своими глазами, вот и все.
Как ни странно, но его любопытство встретило понимание в глазах дежурного по комендатуре, делавшего соответствующую отметку. Оказывается, офицеры из числа отпускников нередко совершали подобные вояжи. Возможно, чтобы лишний раз удостовериться, что в их лагерях достаточно много русских, и этот зверь не так уж и страшен.
Этот же офицер предложил за отдельную плату в распоряжение лейтенанта автомобиль. Нда. Плата оказалась ну очень солидной. Сотня крон за полдня, как тут ни крути, двадцатка в рублях. Впрочем, Шестаков извлек бумажник без лишних разговоров. Тридцать верст в нынешнем времени – расстояние вовсе не пустяшное, и тут не помешает либо автомобиль, либо поезд. Но поезд – это привязка к жесткому расписанию, автомобиль же позволял иметь свободу маневра.
Подпоручик предполагал, что при виде пленных, а им, как выяснилось, предоставлялись увольнительные, ему станет не по себе. Кто такой пленный? По большей части – это сломленные люди. А такой человек априори являет собой безрадостную картину. И тем не менее он не мог не поехать. Дорога заняла час, и все это время мысли Шестакова крутились вокруг пленных.
Городок оказался весьма колоритным, чистеньким и опрятным. Он не мог не понравиться, потому что был каким-то нереальным, сказочным, что ли. В России таких городов нет. Узкие улочки между двух- или трехэтажными домами, базилика, королевский дворец, площадь Сеченьи. Словом, масса положительных эмоций и весьма приветливые жители.
Общее впечатление о городе не портили даже русские и сербские пленные, которых здесь можно было встретить повсеместно. В общем-то, ничего странного, если учесть, что в лагерях, располагавшихся в окрестностях города и за Дунаем, близ Штурова, соединенного с Эстергомом мостом, содержатся около трехсот тысяч военнопленных. Целая армия, йожики курносые! При этом им предоставляются увольнительные и разрешено посещение города. Разумеется, отпускают только малую часть пленных и не так чтобы часто. Но ведь население города едва достигает пятнадцати тысяч человек. Так что русских здесь можно встретить повсеместно. И выглядят они далеко не одинаково.
Вволю погуляв по городу и пребывая в хорошем расположении духа, подпоручик решил посидеть в корчме, благо в них тут недостатка не было. А почему бы и не пропустить кружечку пива, если все оказалось не так страшно, как он думал, направляясь сюда.
Заведение было с открытой верандой, что как нельзя лучше подходило для этого погожего майского дня. Сидеть в зале не было никакого желания. А вот так, когда веет легкий ветерок, деревья распускают листья, и зацветает вишня… Красота, да и только. Кстати, в заведении сидят русские. Да, да, те самые военнопленные. Оказывается, им еще и какое-то денежное довольствие положено.
Правда, деньги специальные, лагерные, которые принимают только в Эстергоме или Штурове. Те, с кем расплатились такими эрзац-кронами, потом могут их с легкостью обменять в банке, причем без процентов. А вот копить эти кроны или сложиться для побега не имеет смысла. Их попросту больше нигде не примут, вот и все.
Шестаков расположился за столом в гордом одиночестве. Вот вошли трое солдат, внешний вид которых оставлял желать лучшего. Шаромыги. Да, это слово как нельзя лучше охарактеризует их внешность. Пройдя к стойке, попросили три кружки пива. Корчмарь их обслужил с нескрываемым пренебрежением. Получив свое, они прошли в уголок, затравленно осматриваясь по сторонам.
Буквально через пять минут появились еще четверо русских солдат. Именно так, и никак иначе. Ну, не поворачивался язык назвать этих подтянутых мужчин военнопленными. В обвисших без поясных ремней, видавших виды, потертых гимнастерках, но даже в этой ситуации они оставались солдатами русской армии.
Один из них, с погонами старшего унтера, осмотрелся по сторонам и, подав своим знак, направился к столу, за которым сидели четыре русских офицера. Полковник, два подполковника и подпоручик. Сделав три четких строевых шага, солдат замер перед ними и кинул руку к обрезу видавшей виды фуражки. Тем временем его товарищи замерли при входе, вытянувшись в струнку.
– Ваше высокоблагородие, старший унтер-офицер Охримов. Разрешите присутствовать.
– Вольно, братец. Какой полк? – поинтересовался полковник.
– Сто семьдесят девятый пехотный Усть-Двинский, ваше высокоблагородие.
– Держи, унтер, выпейте по лишней кружечке, – протянул ему банкноты эрзац-крон полковник.
– Кхм. Это… Ваше высокоблагородие, я ить не за этим. Чай в плену-то всем несладко.
– Несладко всем, братец, да только не все помнят, что даже здесь они остаются русскими солдатами. К сожалению, это все, что я могу сейчас. Отдыхайте, братцы. И спасибо за службу. – Полковник едва не прослезился.
– Рады стараться, ваше высокоблагородие. – И голос старшего унтера дрогнул.
Хм. А вот этих хозяин обслужил с доброй улыбкой и с проявлением явного уважения. Впрочем, ну как таких не уважать? Потерять себя проще простого. А ты не сломайся и сохрани лицо. Не каждому это дано. Ох, не каждому.
Пока Шестаков думал об этом, на веранду поднялись еще двое. Эти оказались сербами, практически копией предыдущей четверки. Нет, внешне они, конечно же, отличались, тут и форма, и росточком не удались, что как говорится, метр с кепкой в прыжке. Роднило и делало их схожими нечто общее. Да, в плену, но солдаты, по-иному их назвать не поворачивается язык.
Нда. Если сравнить в процентном соотношении от общего числа вооруженных сил, то сербских военнопленных намного меньше, чем у других воюющих стран. Эти воевали с таким остервенением, что просто диву даешься. Бытовало даже мнение, что не ударь им предательски в спину болгары, и сербы показали бы австриякам, почем фунт лиха.
Ерунда, конечно. Что могла сделать Сербия с населением в четыре с половиной миллиона человек Австро-Венгерской империи? Ну да, она вполне успешно оборонялась и контратаковала какое-то время. Но силы были явно неравны. А уж когда в дело вступили германцы, так и подавно.
Ну а Болгария… Обиды, вызванные балканскими войнами, осознание того, что Сербии все одно не устоять, и желание урвать себе кусок, обещанный центральными державами. Вот, собственно, и все. Нет, Шестаков не пытался оправдать болгар, он просто хотел их понять. И потом, решение ведь принимает не народ, а правительство. Вот только болгарское… Ладно, не стоит о грустном.
