Когда женщина приблизилась к скамейке, он решил провести еще один психологический эксперимент.
«Ты устала… Ты хочешь отдохнуть, побеседовать со мной… Иди сюда… Садись рядом».
Женщина послушно повернула к нему, присела на краешек скамейки.
— Утомились? — спросил он приветливо.
Она вздохнула благодарно:
— Заботы, заботы… Куда от них денешься?..
«Теперь думай, думай о своих заботах!»
Женщина положила на колени объемистый старомодный ридикюль, чуть склонила голову.
«Последний раз беру… Хватит!.. Пропьет ведь, мерзавец… Ничего не купит… Знает, что отец оставил деньги, и клянчит, бессовестный… Последний раз испытаю его…»
Виктор повел свою игру дальше.
«Ты сняла эти деньги, чтобы отдать мне. Сейчас ты их достанешь и положишь возле меня…»
И женщина, действуя как во сне, отомкнула ридикюль, вынула пачку денег, положила их на скамью ближе к Виктору.
— На тебе, сколько просил, — сказала по-матерински строго, — только на дело их потрать, хорошо?
«Теперь ты встанешь и уйдешь».
Женщина легко поднялась и, не замечая Виктора, будто его здесь и не было, поспешила к тропинке.
И только тут он опомнился. Стало скверно и душно от стыда. Хорошенькое начало — ограбил беззащитную женщину!
— Вы деньги оставили на скамейке!
Она обернулась. Взгляд у нее был отсутствующий, рассеянный.
— Я? Какие деньги? A-а, эти! Надо ж, какая стала растеряха. Спасибо, голубчик.
Виктор вернулся к скамейке, грустно размышляя Об этой несчастной «княгине», о деньгах, которые ему тоже пригодились бы…
Из дверей Сбербанка на тропу вышел настолько длинный, прямой и худой человек, что, переверни его вниз головой, получится идеальный восклицательный знак.
И его Виктор мысленно пригласил посидеть рядышком. Закурили. Точнее, курил Восклицательный Знак, а Виктор, держа между пальцами дымящуюся сигарету, напряженно «вслушивался» в его раздумья, мечтания.
«Пежо» — это вещь. Катану на юг. А там… Кайф! «Жигуленка» Люське подарю. Заслужила. Чего жалеть? Бумажонок хватает. Стригу, сколько хочу…
«А как стрижешь?»
«Э-э-э, уметь надо. В клинике хирург много ли заработает? А я делаю пластические операции в особом месте и особым людям, которым надо скрыться от жен, от милиции, от деловых партнеров. Такие находят меня сами по домашнему телефону: 454–13-48. Никогда не скупятся».
У Виктора зародилось крамольное желание: «А что если я?..» Вскоре увесистые пачки ассигнаций стали аккуратно выстраиваться стопками на коленях Виктора.
— Пересчитывать будешь? — спросил Восклицательный Знак.
— Зачем? Я тебе верю.
«Ты встаешь и уходишь. Забудь нашу встречу, меня. Совсем забудь. Будто ее не было».
Когда рассовывал банковские пачки по карманам, где-то внутри трусливо и подленько заискрило: «Бежать! Подальше отсюда! Бежать!»
Однако ни отчаянные призывы настороженного рассудка, ни отяжелевшие и разбухшие от денег карманы уже не могли остановить Вика. Дурманящий охотничий азарт приковал его взгляд к дверям Сбербанка. Отсюда, сквозь деревья, как хищник из укромной засады, цепко высматривал он свою возможную жертву, уже не ради денег, ради забавы.
Удалось заманить седовласую матрону, одетую подростком, благообразного старичка, лысого, толстого, почему-то показавшегося Виктору разжиревшим нищим. Необычно легко поддалась его магнетизму роскошная черноволосая секс-бомба. Поднимаясь со скамейки, она так призывно колыхнула грудью и заиграла бедрами, что у Виктора захватило дух от вожделения. «Но куда ее вести?» — подумал он обреченно, вспомнив многолюдное общежитие.
Вспыхнувшая плоть вдруг отрезвила его, вывела из охотничьего укрытия и вновь усадила на старую жесткую скамейку декоративной рощицы.
Перед ним на кусте светилось в закатных лучах большое кружево паутины. Жирный сытый паук, дрожа от нетерпения, подтягивал чувствительными ножками в свое идольское требище судорожно бьющуюся сиреневую мушку… Ощутив тяжесть пиджака, словно в карманах лежали не деньги, а кирпичи, Виктор горько усмехнулся: минуту назад он, как и этот сытый паук, находился во власти слепого, безотчетного побуждения, того самого, которое отличает животное от человека.
Он встал и пошел. Куда? Не знал. Только не в общежитие. Там Пан. Курсовая.
Завернул в маленький магазин «У Алины», чтобы купить какую-нибудь сумку для тяжеленных денежных пачек. Его встретила симпатичная румяная продавщица, явно соскучившаяся по покупателям.
— Здравствуйте! Что хотите приобрести?
«Фу, какой противный мальчишка. Славка рядом с ним кинозвезда. Ой, скорей бы вечер!»
Виктор обиженно насупился. Нет, у нее он ничего покупать не будет.
На столике за прилавком лежала туго набитая инкассаторская сумка с металлической застежкой. И ожил сытый хищный паук. Все силы сопротивления предательски обернулись острым нетерпением…
«Я инкассатор. Ты знаешь меня. Я инкассатор. Ты должна передать мне эту сумку».
— Рано вы сегодня, — с другой, полуофициальной интонацией произнесла не очень-то уж и симпатичная продавщица, передавая Виктору холщовую сумку и заполненный бланк.
— Здесь… — ткнула мизинчиком в уголок листа.
Виктор достал авторучку, крупно, почти печатными буквами вывел: «Иванов».
«Ты забыла меня… Ты забыла все, что здесь произошло… Забыла…»
Лишь на улице досада и страх смешались в отчаянно гнетущее чувство. Он уже не шел, он бежал. Бежал от того, что сделал в рощице, здесь. Бежал от своих животных пристрастий. Все время чудилось: следом спешит кто-то, призванный карать и наказывать таких, как он.
Мелькнуло перед глазами прямоугольное объявление: «Сдается трехкомнатная квартира». Мелькнуло как спасение.
Дверь открыла немолодая интеллигентная женщина, зябко кутающаяся в оренбургскую шаль.
— Я по поводу квартиры.
— Вы один? — женщина подозрительно, с нескрываемым любопытством оглядела его с головы до ног. Так впервые оглядывает ребенок слона в зоопарке. — Для одного дороговато.
— Цена не имеет значения, — торопливо выпалил Виктор.
— Тогда… — Она подумала: «Занимательный фрукт!» — и решилась: — Пожалуйте ваш паспорт.
Обязательные формальности (изучение паспорта, плата за месяц вперед в обмен на ключи, демонстрация достоинств всей квартиры, расспросы, вопросы, опросы) длились изнурительно долго. Наконец, заперев оба замка, Виктор устало прислонился к стене. Все! Окончился день. А завтра? Завтра все будет по-другому — не так позорно, как сегодня.
Он побросал пачки денег на дно бельевого шкафа, прикрыл их скомканной простыней и, не раздеваясь, упал на кровать.
Утром — в библиотеку! Надо все узнать о себе. Выстроить не грабительскую, а нравственно чистую линию поведения. Господи, если ты существуешь, дай мне сил обуздать в себе зверя, не выпускать злой дух на разбой!
Глава 4
Научные сказки
Белобрысый милиционер, туманные книжные дали и хороший коньяк. Приятным и одновременно полезным оказалось последнее.
Ноги сами выбрали окружную дорогу к библиотеке. Видимо, правда, что преступника всегда тянет на место своего грехопадения, где он испытал наиболее яркие впечатления.
Но, войдя под пеструю тень березовой рощицы, Виктор замедлил шаг: на его скамье сидел белобрысый юноша в милицейской форме. Зябкий испуг и упрямое желание узнать, что ему здесь надо, вызвали в Викторе смятение. Любопытство победило, и ноги снова вопреки предостережениям рассудка понесли его вперед.
Присел рядом. Лицо послушного маменькиного сыночка. Две звездочки на погонах — лейтенант. Боязнь еще холодила, ослабляла волю. Но это была уже не боязнь, а сладостное ощущение, как переход по тонкой жердочке через глубокий овраг.
Виктор сжался, сосредоточился.
«Точно… здесь обчистили хирурга. Больше негде, и Сбербанк хорошо просматривается».
Виктор замер, почуяв недоброе.
«А этот гусь лапчатый откуда притопал? Может, он и есть? Вряд ли! Такому фигу покажи — в штаны наделает».
Долетевшие мысли жаром опахнули Виктора — сначала от обиды, потом от страха. Какой хирург? Не вчерашний ли? «Так это он меня отлавливает». Когда добралось до сознания: «Меня!» — захотелось вскочить и бежать, бежать, петляя меж деревьев.
Не побежал. Заставил себя сидеть, смотреть прямо. Наперегонки стали выстраиваться предположения: «Что-то знает. Идет по следу. Был в общежитии, в больнице. Теперь здесь». Мысли закружились, в груди заледенело. Посидел, боясь пошевелиться, выдать себя.
Стал молить униженно: «Тебе все ясно. Ты встаешь и уходишь. Ты уходишь…»
Мольба была услышана. Когда удалились отзвуки шагов, рощица ожила для Виктора, зашелестела сонной листвой. Покой ниспадал сверху, но неудобная скамья («Такие, наверное, в зале суда») и витающие перед глазами, как роковое предзнаменование, тусклые звездочки милицейских погон не позволяли расслабиться. Медленно нарастала мутная тревожная озабоченность. Она-то и подняла его со скамьи, заторопила к библиотеке, как к земле обетованной.
