Спокойный голос даже не спросил, почему так долго не отвечали, представился.
От пробежки и волнения у Прохора Игнатьевича колотило в висках и шумело в ушах, он, как и в тот день, когда узнал о предстоящем визите Самого, не расслышал, понял лишь одно – звонят из Москвы.
– Хотим узнать, что происходит у вас в связи с последними событиями. Нет ли демонстраций в связи с убийством украинской военщиной вашего земляка? Не вышли ли люди с его портретами, с плакатами «Нет фашизму!» или еще какими-то в этом духе? Не создаются ли отряды самообороны в связи со строительством украинским Грежином укреплений, позволяющих скрытно сосредоточить силы, нанести неожиданный удар или, как минимум, осуществлять диверсионные вылазки? Какова роль так называемых третьяков, то есть третьей силы, в этом конфликте, выяснилось ли, на чьей они стороне? Выражена ли активная поддержка желанию украинских по форме, но русских по содержанию грежинцев войти в состав России, а именно – вернуться в родной Грежин?
Голос в перечислительном порядке задавал и задавал вопросы, Прохор Игнатьевич слушал и болезненно соображал, как будет отвечать. Но, исчерпав свой перечень, голос не стал дожидаться ответа, а подвел черту:
– В общем, Прохор Игнатьевич, ждем сообщений о народных инициативах, если нужна консультация или помощь, обращайтесь.
– Да, конечно, – пробормотал Крамаренко, не понимая, к кому, собственно, обращаться.
Дома он излил свою печаль жене, и та дала дельный совет:
– Проша, тебе же это не по секрету все сказали? Вот и ты собери людей – и поделись. Пусть не у одного тебя голова болит.
Прохор Игнатьевич поблагодарил ее, поцеловав в мочку левого уха; так повелось с того вечера, тридцать пять лет назад, когда он провожал ее после танцев, вчерашнюю школьницу, робел, а у калитки она сама повернула его к себе и поцеловала; он тут же обхватил ее и прижал к себе, не зная, что дальше делать, а она тихо засмеялась и тихо сказала: «Вот сюда поцелуй. У меня тут местечко заводное». И он поцеловал, и она вся задышала, подалась к нему и даже тихо застонала, отчего у Прохора подкосились колени. Впрочем, и у нее тоже. С тех пор Прохор Игнатьевич не раз целовал ее в заводное местечко, но за все тридцать пять лет так и не смог привыкнуть, всегда стеснялся.
И Крамаренко поделился с решающими людьми поселка, пересказал им разговор так, как он его запомнил.
Ждал высказываний, но услышал только чей-то голос-вздох:
– Господи, да оставили бы уже нас в покое!
Похоже, и другие думали так же: смотрели в стол, в сторону, в окна. Молчали.
И были рады, когда кто-то заговорил, хотя этим кем-то был странный человек в военной одежде устаревшего образца.
– Евгений не первый раз наблюдал, как люди, которым доверяют самим решать свою судьбу, не хотят этого, отказываются от этого, – говорил Евгений. – Это приводит к удивительным парадоксам: феноменальная поддержка власти населением, девяносто процентов которого одобряет все ее действия[40], на самом деле означает радость народа, что наконец-то за него кто-то все решает, радость освобождения посредством рабства, ибо рабство избавляет от мук выбора. Душа человека становится свободна от обязательств перед материальным миром, так в религии понятие раб Божий не считается уничижительным, – наоборот, четкие обязанности перед Богом освобождают от многих докучных повседневных обязанностей. Отдав свою судьбу в руки государства, человек становится чист и духовен, отрешается от своей индивидуальности, но не от всей, а от той ее части, которая угнетена эгоистическими потребностями.
Все слушали, не зная, как реагировать.
Смотрели на Крамаренко. Тот был внимателен и задумчив. Вот и к нам прислали зеленого человечка, мыслил он. Может, и к лучшему. Понять бы только, к чему он клонит.
– Я вас понимаю, – сказал Прохор Игнатьевич. – Но хорошо бы все-таки уточнить.
– Уничтожить самовольную траншею, которая идет по главной улице, – потребовал Евгений, который до начала совещания слышал чье-то возмущение этой траншеей, поэтому в какой-то степени высказывал не свое, а народное мнение. – Закончить формирование народной дружины. Сочинить гимн Грежина. Объединенного Грежина. Проследить, чтобы там были слова «единый, могучий».
– Не по́няла! – подала голос Ангелина Порток. – Мы в самом деле, что ли, с хохлами объединяемся?
– По их желанию, – ответил Крамаренко.
– Да откуда оно взялось, если ихняя Голова второй день траншеи роет на границе, если людей не пускают ни туда, ни сюда. У меня у родной племянницы вчера сарай сгорел, не в курсе? Так я рассказываю: звонит и – тетя Геля, у меня сарай занялся, то ли пацаны подожгли, то ли еще что, на дом может перекинуться, позвонила в нашу пожарку, а у них машина сломанная, пришли машину, пожалуйста. Я послала – и чего? А ничего! Не пустили к месту бедствия! Слава богу, ведрами сарай потушили, спасли дом. Это вы называете желанием объединиться?
– Может, траншею вырыли по приказу свыше, – предположил кто-то. – Голова рада бы отнекаться, а не дают! А военных сколько там ошивалось намедни? Целая армия!
– Начнут бомбить у нас под окнами, как в Донбассе, – грустно обронила Елена Сырцова, руководитель отдела соцзащиты, на ней было много хлопот по размещению беженцев, она предвидела хлопоты еще большие.
– Вот не понимаю! – хлопнул себя по коленке райвоенком Бжезинский, который всю жизнь терпел насмешки из-за своей фамилии и еще курсантом в советское время отмежевывался от злобного американского политика, говоря, что у него предки поляки, а там Бжезинских полным-полно, потому что фамилия происходит от слова «береза» (brzoza по-польски, произносится – «бжоза»), поэтому он на самом деле как бы Берёзин. «Или Березовский!» – хохотали насмешники.
– Не понимаю! – обвел он всех негодующим взором. – Американцы бомбили точечно Белград, почему Россия точечно не разбомбит Киев? И нет проблемы!
– Ну-ну, – не увлекайся, – охладил Прохор Игнатьевич. – Воевать пока никто не собирается.
– А придется! – опроверг его Бжезинский.
– И все вдруг поняли, что он прав и что это уже не зависит от субъективных желаний, – огласил Евгений, как приговор.
И действительно, всем показалось, что они именно это и поняли.
– К нам приезжает сами знаете кто, а вы про войну, – укорил Крамаренко.
– Вот и будет ему подарок! – воскликнул Бжезинский. – Объединенный Грежин!
Не все разделяли его оптимизм, и неизвестно, как развернулась бы дискуссия, но тут в дверь вошли без стука Аугов и Светлана.
– Здравствуйте, извините, если помешал! – сказал Аугов и направился прямиком к Крамаренко. Сел на край его стола и заговорил так, будто никого вокруг не было:
– Спасибо, Прохор Игнатьевич, что приютили, мы отлично устроились! Конечно, машины так себе, остальное тоже, но вы не волнуйтесь, я сам не сообразил, что слишком как-то размахнулся, надо же учитывать местные особенности. Хотя яблочки можно было бы все-таки достать. Или нет?
– Яблоки «голден», желтые, но крепкие, два ежедневно, – автоматически выговорил Прохор Игнатьевич.
– Вот, помните!
– Заказано. Три ящика из Белгорода едут.
– Отлично! Теперь по делу. Как получилось, что нашего ведущего специалиста практически ни за что арестовал ваш начальник полиции?
– Мовчан? Кого арестовал?
– Геннадия Владимирского, генерального проектировщика того самого железнодорожного узла, который мы тут будем строить.
– За что?
– Повторяю: ни за что. Мовчан ворвался в гостиницу, пытался избить, оскорблял его невесту Светлану, она может подтвердить. Это как расценивать вообще? Противодействие государственным мероприятиям? С какой целью?
– Кстати, – ухватился Крамаренко, встав с кресла, чтобы не сидеть под Ауговым, – насчет государственных мероприятий. Мы как раз хотели согласовать с вами. С Москвой был уже разговор, а вы ведь тоже оттуда, надо бы как-то… Вам там как объясняли насчет вопроса воссоединения Грежина?
– Однозначно.
– В смысле?
– Вопрос давно назрел.
– То есть воссоединять?
– Прохор Игнатьевич, дорогой, это решать не нам с вами!
– А кому?
– Ну, вы же помните, кто у нас по конституции носитель суверенитета и единственный источник власти? Кстати, по украинской конституции тоже.
– Кто? – совсем потерялся Крамаренко, но тут же попытался реабилитироваться в глазах подчиненных – попробовал догадаться с большой долей уверенности:
– Президент?
– Нет! – весело ответил Ростислав (многим его веселость показалась почти кощунственной).
– Госдума? – сделал Крамаренко вторую попытку.
– Нет!
– Совет Федерации! Правительство! Премьер-министр! – со всех сторон посыпались подсказки, все захотели помочь Прохору Игнатьевичу.
Даже послышалось совсем нелепое:
– Съезд депутатов трудящихся!
– Нет, нет, нет, милые мои! – веселился Аугов и наконец ответил сам, прекратив мучения.
