власти над публикой. Его пьянило сознание того, что как актер он достиг сейчас вершины.
Почему Оливье так великолепно сыграл именно эту роль и именно в это время? В известной мере он был обязан своим успехом совету Гатри, чья правота стала ему сейчас особенно очевидна: надо любить своего персонажа или, если это совершенно невозможно, до конца понять причины сделавшие его злодеем. Но решающую роль в покорении Олимпа сыграло то, что огромная ноша легла на плечи Оливье в момент когда он обладал уже и опытом, и зрелостью, чтобы поднять ее. Роджер Бэннистер допускал, что никогда не преодолел бы четырехминутного барьера в беге на одну милю, если бы рядом не было троих соперников, по очереди готовых наступить ему на пятки. Косвенным образом Оливье так же вынуждали к титаническому усилию. Его преследовал страх перед критиками, во все глаза следившими за его возвращением. Еще больше он боялся скопировать вулфитовского Ричарда, вызвавшего всеобщее восхищение. Гордость заставляла его искать и добиваться чего-то иного.
Оливье начал с возвращения к Ирвингу или, вернее, к старым актерам, подражавшим его голосу. (Так же когда-то обращался к Ирвингу Гилгуд, готовя своего первого Макбета.) Он тщательно придумывал наружность героя (”Я обычно иду от внешнего к внутреннему”). Он вспоминал своего нью-йоркского мучителя Джеда Харриса и физиономию диснеевского Серого Волка; дьявол, воплотившийся в Адольфа Гитлера, тоже маячил у него перед глазами. Из предварительных набросков и бесконечных упражнений перед зеркалом возник вызванный им к жизни злой дух — с вытянутым носом пресмыкающегося, прямыми волосами до плеч, черными с рыжим отливом, и мертвенно-бледными бородавчатыми щеками, являвшими разительный контраст с ярким тонким ртом. По словам Харкорта Уильямса, он приобрел такой сатанинский вид, что актеры за кулисами старались обходить его стороной. Но это была только внешность. Главное заключалось в том, что благодаря двадцатилетнему актерскому стажу он и изнутри сумел показать то же всепоглощающее зло.
После пятнадцати лет лидерства Гилгуда некоторые теперь громогласно провозглашали Оливье самым выдающимся среди ныне здравствующих актеров. Гилгуд откликнулся на это с присущим ему благородством. Он преподнес Оливье в дар одно из своих драгоценных сокровищ — меч, с которым Ричарда III играл Эдмунд Кин и который получил в 1873 году Ирвинг, выступив в этой роли. На реликвии появилась дополнительная надпись: ”Джон Гилгуд дарит этот меч, полученный им в 1938 году от матери, Кэйт Терри Гилгуд, своему другу Лоренсу Оливье в знак восхищения его исполнением Ричарда III в ”Нью-тиэтр”, 1944”.
Оливье, ненавидевший поиски ”самого великого актера” и ничуть не желавший получить соперника вместо друга, был глубоко тронут. Впрочем, Гилгуд, актер совершенно иной индивидуальности, никогда не остался бы без сторонников на этом театральном турнире. К несчастью, теперь от сравнений сильнее всего страдал актер, чьим Ричардом еще недавно так восхищались, Дональд Вулфит, трудолюбие которого не знало себе равных, стал широко известен во время войны. В 1944 году, демонстрируя чудеса памяти, выносливости и многогранности, он выступал в репертуаре из восьми спектаклей, каждый вечер появляясь в другой пьесе — семи шекспировских и одной Бена Джонсона. ”Он один являет собой Национальный театр”, — писал кто-то из критиков. Но после нескольких великолепных постановок в “Нью-тиэтр" Вулфит стал жертвой сравнений, не всегда в статочной мере учитывающих, что у него не было столь сильных партнеров, как у Оливье и Ричардсона. В таких обстоятельств родилась язвительная шутка Гермионы Джингоулд: "Tour de force Оливье вынуждает Вулфита к турне по провинциям". О соперничестве Оливье и Вулфита в падком на сплетнн театральном мире сложено много остроумных и нередко приукрашенных анекдотов. На самом же деле они почти не были знакомы и никогда не относились друг к другу враждебно. В апреле 1944 года, когда некий критик сообщил, будто Оливье с пренебрежением отозвался о вулфитовском Лире, Оливье специально написал письмо критику, подчеркнув, что это “абсолютно ни на чем не основано”, что он даже не видел спектакля и питает к работе Вулфита только уважение. Более того, копию этого письма он отправил Вулфиту, выразив попутно свое огорчение и надежду ”в самом ближайшем времени посмотреть Вашего короля Лира — как только удастся достать билет”. Биограф Вулфита, Р. Харвуд, отмечал, что ”дружеская акция Оливье тронула Вулфита, который стал относиться к нему с трепетом и преклонением. Он признал Оливье, хотя и не без зависти, первым среди представителей театрального ремесла”.
В начале нового года репертуар ”Олд Вика” пополнился ”Дядей Ваней” с Ральфом Ричардсоном в заглавной роли. Игравший Астрова Оливье репетировал спектакль с большим трудом. ”Я никак не мог вдохнуть во все это жизнь. Наконец настала генеральная репетиция, и, когда я увидел себя в зеркале, в гриме, дотронулся до пенсне на носу, роль внезапно встала на место”. Он, безусловно, точно схватил внешний облик героя, но, по мнению многих критиков, не до конца раскрыл его внутреннюю непосредственность и слабость. Харкорту Уильямсу, игравшему Серебрякова, казалось даже, что Оливье и Ричардсону стоило поменяться ролями.
По сравнению с тремя предыдущими постановками эта была неудачей. Впрочем, ничто не могло омрачить исключительного успеха сезона 1944/45 годов, провозглашенного живым примером реальных возможностей Национального театра. С точки зрения многих, за всю войну не было более впечатляющего и обнадеживающего театрального начинания. “Сегодня в Лондоне мы стали свидетелями начала золотой эры на театре”, — писал Биверли Бакстер.
Оливье прочно водрузил свой флаг на самой высокой профессиональной вершине. Теперь, в последние недели войны, он готовил к взлету жену, руководя ее работой в драме ”На волоске”. Выбор для постановки экстравагантной аллегории Уайлдера, названной им “историей человечества в комиксах” и перенасыщенной необычными приемами и символикой, был весьма рискованным шагом. На американском спектакле, например, зал после антракта заметно опустел. Этого не случилось в Англии, где притягательная сила мисс Ли всегда обеспечивала полные сборы, но на гастролях в провинции сама пьеса, безусловно, ошарашила публику. 16 мая 1945 года — в теплом мареве, оставшемся от миллиона костров, зажженных восемь дней назад в честь Победы, — состоялась лондонская премьера драмы в театре ”Феникс”.
Таких блистательных премьер уже не помнили с конца тридцатых годов. Отряхнув шубы и вечерние туалеты от нафталина, лондонское общество решило на один незабываемый вечер бросить вызов послевоенному аскетизму. Личное обаяние обоих Оливье никогда еще не было так очевидно. Оливье обнаружил, что в двойном амплуа постановщика и мужа нервничал столь же сильно, как и в любой из своих ролей. Он волновался даже больше, чем перед премьерой “Ричарда III”, так как был лишен
