контроля над происходящим на сцене. Беспомощно сидя в середине партера, он превратился в сплошной комок натянутых нервов, наблюдая, как ошибки осветителей нарушили течение второго акта. Наконец от происшествия, случившегося после второго перерыва, кровь в нем вскипела. Повелитель критиков Джеймс Эгейт с опозданием шел по проходу к своему месту. Он пропустил не меньше десяти минут действия — десяти минут, может быть, принципиальных для целостного понимания спектакля! Внутренняя взвинченность вылилась в безотчетный поступок. Преградив Эгейту путь, Оливье шлепнул его по плечу. ”Вы опаздываете, черт вас возьми!” — рявкнул он.
”Кто это?” — спросил испуганный шестидесятивосьмилетний критик, плохо видевший в темноте зала. ”Вам это прекрасно известно”, — прошипел в ответ Оливье и, все еще преисполненный злобы, прошествовал на свое место.
Он не ударил Эгейта по-настоящему, но все же в истории английского театра еще не было случая, чтобы на премьере постановщик поднял руку на критика. Как мог отреагировать на это Эгейт в своей газетной колонке? Со своим пером, пишущим желчью, он был способен отомстить, как никто. В воскресной рецензии Эгейта Оливье с тревогой искал печать личного оскорбления. Вместо этого он прочитал в ”Санди Таймс”:
“Слова Джо Гарджери ”До чего же весело!” отражают все — комедийные, фарсовые, фантастические — элементы этого спектакля. Благодаря изобретательности м-ра Оливье и отлично слаженной работе всего коллектива зрелищная сторона постановки совершенно безупречна. Среди всего этого порхает очаровательное создание мисс Ли — служанка Сабина, прелестная смесь абсурда с соблазном, наполовину поганка, наполовину стрекоза. Это лучшее после Ивонны Прентан исполнение в таком жанре".
Восхваляя “На волоске”, Эгейт на этот раз пел в унисон со всем хором театральных критиков. Все сошлись на том, что Оливье мастерски поставил великолепное моралите, написанное Т. Уайлдером. Но в первую очередь лавры достались Вивьен. Ее “сверкающую как алмаз” и “подвижную как ртуть” Сабину единодушно называли лучшей сценической работой актрисы. Биверли Бакстер в ”Ивнинг Стандард” выразил общее мнение: ”Мисс Ли поразительно хороша. Забудьте о Скарлетт О’Хара и скованном исполнении жены художника в “Дилемме доктора”. Теперь мы видим ее истинный облик — это гамен и женщина, комедиантка и художник”.
В известном смысле именно 1945 год принес обоим Оливье корону правящей четы мира развлечений. В том же году, дабы соответствовать своему статусу, они приобрели собственный загородный “дворец” — Нотли-Эбби, построенный в XII веке для монахов-августинцев в Бэкингемшире. Нынче это Г-образное здание, в котором останавливались Генрих V и кардинал Вулси, официально объявлено памятником старины.
Закрыв сезон в помещении ”Нью-тиэтр” 14 апреля 1945 года, ”Олд Вик” на месяц отправился на гастроли в провинцию и на полтора месяца — на освобожденный континент. Оказавшись 8 мая в Манчестере, труппа примкнула там к бурному празднованию Дня Победы, которой больше всех радовалась Сибил Торндайк. Известие о мире вызвало в ней новое беспокойство о судьбе сына Джона, долго находившегося в лагере для военнопленных. Перед началом вечернего спектакля в театре ее вызвали к телефону. Звонил Джон, находящийся дома, в Суррее. Сбросив напряжение стольких лет, она проплакала — а Оливье утешал ее — до самого выхода на сцену, когда профессиональная дисциплина автоматически взяла верх. Пять месяцев спустя в ”Нью” Оливье, игравший Эдипа, встретил за кулисами Джона Кэссона, одетого по-прежнему в военную форму. Ослепленный царь отдал честь старшему офицеру и доложил: ”На службу явился, сэр”.
Перед тем Оливье ездил за границу со своим театром, выступавшим в честь освободительных армий. Труппа, одетая в форму, передвигалась на военном транспорте, автобусах и самолетах и показывала войскам ”Оружие и человека”, ”Пера Гюнта” и “Ричарда III”. Отыграв в Антверпене и Генте, они полетели в Гамбург, на свой первый спектакль в побежденной Германии. Удивительно, как среди руин уцелело знаменитое старое здание “Штаатлихе Шаупильхаус”, которое восторженные зрители каждый вечер заполняли до отказа. Во время пребывания в Гамбурге труппу попросили посетить печально известный концентрационный лагерь в Бельзене и дать утренник специально для военнослужащих, оказавшихся там во власти трагических и гнетущих впечатлений. Эта поездка произвела на всех неизгладимое впечатление, показав без прикрас величайший ужас войны.
Сибил Торндайк, которой врач показал истощенных детей, проплакала всю обратную дорогу и вечером записала в дневнике: ”Мне никогда не забыть сегодняшнего дня”.
Однако в целом гастроли запомнились своей радостной атмосферой и в июле победоносно завершились в Париже: после недельных выступлений в театре “Мариньи” труппа удостоилась редкостной для иностранных актеров чести полмесяца играть на сцене ”Комеди Франсез”. На последнем спектакле, после восторженных рукоплесканий в честь его Ричарда III, Оливье произнес перед занавесом речь, старательно выученную по-французски. Эффектным жестом он коснулся губами пальца и приложил его к сцене. “Теперь, — объявил он, — я возвращаю “Комеди Франсез” ее полноправным владельцам”.
Однако чудесные парижские дни были отравлены для Оливье глубокой тревогой: он узнал, что больна Вивьен. Старые друзья, Альфред Лант и Линн Фонтан, приехавшие в Париж из Лондона выступать перед американскими войсками, рассказали, что рентгеновские исследования обнаружили у нее в легком затемнение и доктора настаивают на полном покое.
Еще несколько месяцев назад, гастролируя в провинции, мисс Ли начала сильно кашлять; врач советовал ей обратиться к специалистам немедленно по возвращении в Лондон. Вивьен последовала этому совету лишь через два месяца, продолжая выступать в требующей огромного напряжения роли Сабины. Поспешив домой, Оливье обнаружил, что болезнь зашла не так далеко, как полагали сначала, но длительный отдых его жене совершенно необходим. Пьесу сняли в конце июля, и звезда спектакля отправилась на шесть недель в госпиталь, а затем к себе в Нотли для полного выздоровления.
Тем временем триумвират — Оливье, Ричардсон и Барелл — готовил в “Олд Вике” новый, столь же сенсационный, сезон. На этот раз начали с двух частей “Генриха IV” в постановке Барелла — главным образом из-за Ричардсона, который жаждал играть Фальстафа. Оливье благоразумно выбрал две вторые роли — Хотспера и судьи Шеллоу. Они дали ему возможность продемонстрировать свое мастерство в широком диапазоне: изображая в первой части мужественного воина, а во второй старое пугало, он всюду добивался поразительного впечатления. Кеннет Тайней счел Шеллоу лучшей работой Оливье за два сезона, а Биверли Бакстер восхищался созданием, “напоминающим плод совместного творчества Гримма и Диккенса… фантастическим, но столь же реальным, как человеческое тщеславие”. Однако высшие похвалы выпали на долю его Хотснера — мастерски вылепленного характера, которому Оливье придал оригинальную черточку собственного изобретения, заставив его запинаться на всех словах, начинающихся с "w”. Достаточным поводом для заикания могла служить реплика леди Перси о торопливой речи мужа —
