Ряд портретов кисти Тулова позволяет изучать и психологические характеристики декабристов, и людей их круга, ибо в родстве с Шаховскими находилась семья H. Н. Муравьева, а H. Н. Муравьев был основателем училища колонновожатых, из которого вышло много офицеров, ставших в последствии декабристами. Кроме того, В. М. Шаховской был другом декабриста П. А. Муханова, да и вообще симпатизировал движению, был человеком «круга декабристов», и его портрет работы Тулова – это еще и штрих к драматической странице нашей истории. Писал Тулов и А. Н. Муравьева, его первую жену П. М. Муравьеву, ее сестру Марфу Михайловну, вторую жену А. Н. Муравьева, и третью сестру – Варвару Михайловну Шаховскую, невесту декабриста П. А. Муханова. Были связаны с декабристами и еще две сестры – Елизавета и Екатерина, не только родственно, но и дружески.
Фамильное собрание Шаховских, отмечает И. Г. Котельникова, помимо художественной и иконографической ценности, имеет и важное историко-культурное значение: «вместе с описанием современников оно дает живое представление об одном из дворянских родовых гнезд, сберегавших славную историю своих предков» (с. 17–18).
К слову, например, портреты А. Н. Муравьева столько же говорят нам о времени декабристов, сколько о войне 1812 г., ибо был он не только основателем Союза благоденствия, но и участником Отечественной войны, заслужившим золотую шпагу с надписью «За храбрость». Интересно рассмотреть, далеко не ординарную личность в портрете Тулова: Муравьёв, как помнит читатель, несмотря на выход из общества до восстания, – был осужден с декабристами, сослан в Сибирь, хотя и без лишения дворянства, занимал посты иркутского городничего, тобольского губернатора и сделал много доброго для сосланные декабристов. Всматриваясь в портрет, начинаешь понимать, что имел в виду А. Герцен, говоря, что Муравьев «до конца своей длинной жизни сохранил безукоризненную чистоту и благородство».
Из написанных позднее портретных работ Тулова хотелось бы отметить портрет гене-рал-фельдмаршала Ф. В. Остен-Сакена. Человек это был тоже по-своему замечательный: во время Отечественной, после вступления русской армии в Париж, он был назначен губернатором французской столицы. Как писал H. Н. Бантыш-Каменский в интереснейшей, давно ставшей библиографической сверхредкостью книге «Биографии российских генералиссимусов и гене-рал-фельдмаршалов» (Спб., 1843. Ч. А), «трудно было избрать на место генерала, который бы лучше его умел внушить уважение к имени русских…». В 1818 г. он был назначен главнокомандующим Первой армии, в 1826 г. получил фельдмаршальский жезл, с которым его и изобразил на портрете Ф. А. Тулов…
Вот сколько интересного (а мы ведь упомянули малую часть художественного наследия мастера) может рассказать изучающему прошлое нашего Отечества читателю лишь одна страница истории российского искусства. Поистине, русский провинциальный портрет – своеобразное зеркало эпохи, отражающее наиболее заметных и ярких ее людей, и – своеобразный портрет самой российской провинции, которою всегда была сильна и славна Россия….
Русская провинция xix в.: послесловие к теме
В России XVIII–XIX – начала XX в., подчеркивает в статье «Культурное одичание» (Известия. 1991. 29 мая) академик Д. С. Лихачев, именно провинция держала уровень не только численности населения (в Петербурге и Москве смертность всегда превышала рождаемость), но и уровень культуры. Вспомним, что большинство талантов и гениев нашей страны родилось и получило первоначальное образование не в Петербурге, Москве или Киеве. Эти города только собирали все лучшее, объединяли, способствовали процветанию культуры. Но гениев, повторяю, рождала именно провинция. Давайте помнить одну забытую истину: в столицах живет по преимуществу «население», народ же живет в стране многих городов и сел.
Культура в контексте истории
Отражение «левого» и «правого» радикализма второй половины XIX в. в литературе и искусстве эпохи
«Поэт в России – больше чем поэт…» Афористично заметил в 60-е гг. XX в. мой старший товарищ по поэтическому цеху Е. А. Евтушенко. Деятели литературы и искусства всегда, а особенно в XIX в., играли не только художественную, эстетическую роль в жизни общества, но и постоянно участвовали в формировании мировоззрения своих сограждан. При этом самые далекие от политики прозаики, поэты, живописцы, драматурги считали своим долгом «быть больше, чем поэтом», поддерживать публичными выступлениями, намеками, аллюзиями, иносказаниями в своих произведениях тех, кого преследовали. И в этом отношении Россия – страна уникальная. Ни в одном другом государстве на протяжении веков не было столь стойкой традиции интеллигенции вообще и творческой в особенности при любых практически правителях выступать против власти. «Поэт и царь» (царь – в широком значении слова, – властитель) – тема для России необычайно типичная, важная, специфическая.
При этом важно понять и другую особенность: далеко не всегда выступая за «нигилистов», революционеров, радикалов, русские интеллигенты сплошь и рядом выступали против их преследования. Не соглашаясь с крайними установками декабристов или народовольцев, эсеров или анархистов, не веря в возможность реализации их конечных целей, осуждая средства достижения этих целей, прежде всего террор, представители художественной интеллигенции выступали за прощение тех революционеров, которые оказывались перед судом за уже совершенные преступления, за смягчение приговоров, содержания в тюрьмах и ссылке, выступали против суровых наказаний, преследования инакомыслящих. Все это, конечно же, соответствует мироощущению, вписывается в портрет российского интеллигента, не всегда понимающего программу тех или иных радикалов, неспособного увидеть, к каким последствиям может привести то или иное революционное движение, не допускающего мысли о негуманистических, «шкурнических», карьерных соображениях некоторых участников радикальных группировок, – но всегда готового пожертвовать своей свободой и покоем во имя смягчения участи осужденному, помощи ближнему.
Русская литература и искусство (прежде всего изобразительное) дает нашему современнику уникальный материал для изучения эпохи, отраженной прямо или косвенно, в произведениях, нередко далеких по тематике от революционной публицистики.
Вторая половина XIX в. – время не только активного и жестокого (с обеих сторон) противоборства революционеров-радикалов и государственной власти, но и время определенной революционизации литературы и искусства, – никогда ранее не были они столь социально заострены, столь направлены на осуждение государственных институтов и структур. Следовавшие друг за другом политические процессы не только получали «большую прессу», но и находили порой почти фотографическое отражение в произведениях литературы и искусства. Представители же этих «творческих цехов» (правда, как правило, «второго эшелона») сами нередко включались в революционную борьбу, оказывались среди участников политических процессов, среди осуждённых. Это и землеволец С. М. Кравчинский, и народоволец П. Ф. Якубович, и чернопеределец П. А. Грабовский. Ряд писателей попали на разные сроки в Петропавловскую крепость, в тюрьму и ссылку по делам долгушинцев, «16-ти», «12-ти», Южнорусской организации «Народной воли». Среди них современный читатель встретит и знакомые имена А. С. Серафимовича, М. М. Коцюбинского, К. Д. Бальмонта, С. Г. Скитальца, М. Горького, В. Г. Короленко, Панаса Мирного, Н. К. Михайловского, Яна Райниса.
Однако, как правило, писатели непосредственно в революционной деятельности не участвовали, но, потрясенные преследованием «борцов с самодержавием», часто отражали «революционную тему» в стихах и прозе. Причем их современники (в отличие от нас) могли с большей долей вероятности определить, о каких конкретно участниках революционного движения идет речь в том или ином стихотворении или романе. Так, все мы изучали в школе «Кому на Руси жить хорошо» Н. А. Некрасова, и вряд ли задумывались над тем, что в хрестоматийных строках «Ему судьба готовила // Путь славный, имя громкое // Народного заступника, // Чахотку и Сибирь» современники узнавали конкретный образ народника-пропагандиста Григория Добросклонова (см.: Некрасов в воспоминаниях современников. М., 1971).
В отличие от Некрасова, не связанного лично с радикалами, И. С. Тургенев даже дружил с некоторыми (надо сказать, наиболее яркими) из них – П. J1. Лавровым, Г. А. Лопатиным, П. А. Кропоткиным и другими, хлопотал перед властями об освобождении Германа Лопатина. Далеко не всех он, однако ж, в революционном движении привечал. Не принял однозначно «нечаевцев». Но именно после «нечаевского дела» с 1871 г. стал внимательно следить за политическими процессами над революционерами в России. Осуждая террор, осуждал и массовые аресты революционеров в 1874 г., восхищался Верой Засулич, посетил ряд процессов 1877 г. Материалы этих процессов легли в основу конкретного художественного произведения – «Новь» (здесь использовались материалы нечаевского и долгушинского процессов), «Порог» (процесс «50-ти», «193-х», процесс Веры Засулич), «Чернорабочий и белоручка» писались, по мнению исследователей, с процесса «193-х». Во всех этих произведениях революционеры благородны и самоотверженны. В этом Тургенев не одинок, такими их воспринимала российская интеллигенция в массе своей во второй половине XIX в. (см.: И. С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 2 т., М., 1983).
