— Не смог, — привычно оправдываясь, сказал Крашев. — Тут со мной история приключилась…
— Знаю, — упредил его дальнейшие оправдания Фанерный Бык. — В курсе. Поэтому и нахожусь здесь. Неладное приключилось. Только приехал, и вот…
— Стечение обстоятельств. Дурацкая история. Впрочем, ничего серьезного.
— При чем тут обстоятельства? Дело не в них. Дело в тебе самом. Ты меняешься на глазах. И в такое время.
— Я? — удивился Крашев. — Как я могу меняться?
— Меняешься, — покачал своей лошадиной головой Фанерный Бык. — И это грустно. Только представилась возможность опять работать совсем рядом. Мы так на тебя надеялись.
— Что вы, что вы, — уже тревожно заверил Крашев. — Я тот же, все тот же…
— Меняешься, — резко сказал Фанерный Бык, и Крашев смолк. — Вернее, тебя меняют. Но это дело поправимое. Мы тут придумали кое-что. Но ты должен помочь.
— Разумеется, — тут же заверил Крашев. — Если дело во мне.
— И в тебе, — опять резко сказал Фанерный Бык. — И в тебе тоже. Но много слов хорошо лишь к обедне, как говорится. Пора начинать. Включи телевизор.
— Но зачем? — не понял Крашев. — Сейчас ночь. Там же ничего нет.
— Именно поэтому и включи. Именно потому, что каналы свободны.
— Понял, — привычно сказал Крашев, хотя так ничего и не понял, и сделал шаг к стоящему у окна телевизору.
Это был цветной, очень хороший, легкий телевизор на микросхемах. На Урале, в городском торговом центре, его отобрал для Крашева Петров — заводской начальник средств автоматики, большой ученый по телевизорам. Крашев не знал, как, каким способом тот отбирал опечатанный телевизор. Крашев просто дал ему такое задание, и Петров его выполнил, и выполнил хорошо — телевизор показывал прекрасно и надежно. Правда, копание Петрова в телевизорах на складе торгового центра кое-что стоило Крашеву — пришлось подписать давно лежавшее у него письмо директора торгового центра на отпуск строительных панелей, выпускаемых заводом. Но это были уже детали. Главное было то, что телевизор показывал так прекрасно и надежно, что Крашева даже раздражало пустое его включение сыном, когда тот приезжал домой, на Урал, в свой последний летний отпуск.
Преодолевая и сейчас возникшее внутреннее недовольство от предстоящей холостой работы телевизора, Крашев включил его. Экран быстро засветился. Но это свечение не было бессмысленной рябью случайных электронов, шипящих случайным шумом. Постепенно, очень медленно, в полной тишине, такой же призрачной, как и за окнами дома, на экране формировалось что-то мало знакомое, но имеющее какой-то смысл.
— Докладывай, — приказал Фанерный Бык. — Докладывай, что на экране.
— Я ничего не пойму, — сказал Крашев. — Что-то неопределенное.
— На экране должна быть ракета. Ракета на пусковой установке.
— Ракета? — удивился Крашев.
— Ракета — в контейнере. Ты ее не увидишь. Ищи пусковую установку — громадную тупорылую машину.
Пристально вглядывался Крашев в бесформенные, мятущиеся цветные куски, переходящие друг в друга, и ничего не понимал… Но вот резко, будто кто-то невидимый крутнул ручку настроечного аппарата, на экране появилась поляна, окруженная лесом. Это был именно лес, с его неухоженностью, неприбранностью и в то же время аккуратностью и естественностью буреломов, упавшего сухостоя, неутоптанной травы и неизломанного кустарника. Картина сменилась, стала крупней, просторней, очень четкой и ясной. Лес и поляна высвечивались тем же серебристым зыбким светом, что и воздух над парком, так же наполнявшим экран тревожной, дрожащей сутью. Крашеву показалось, что пусковая установка должна быть где-то рядом — за парком, в лесу.
— Нет, — скрипуче сказал Фанерный Бык, как бы прочитав мысли Крашева. — Пусковая установка далеко. Для ракеты нужен разбег.
— Но зачем все это? — спросил Крашев.
— Для тебя, — усмехнулся Фанерный Бык. — Хотя программа шире. Но нас она не интересует. Важно, чтобы это случилось с тобой.
— Что случилось?
— Я же сказал тебе: ты меняешься. Ты перестаешь быть «другим человеком». Но ты нужен нам. Вот для этого и послужит ракета.
— Но ракеты разрушают.
— Как ты изменился, — покачал головой Фанерный Бык. — Ты уже не веришь мне. А ракеты и созидают, говоря высоким слогом. И ты прекрасно это знаешь. На твоем родном юге ракетами разгоняют градоносные тучи.
— Верно, — сказал Крашев. — Так защищают виноград.
— Вот видишь. А есть метеорологические ракеты, космические, наконец. Все они служат человеку.
— Но зачем та, о которой ты говоришь?
— Она медицинская. Делает людей «другими». Впрочем, — усмехнулся Фанерный Бык, — внешность она не меняет. Все очень просто. В головной части ракеты — особый аппарат. Через несколько минут после старта ракета появится вон там, — Фанерный Бак неуклюже ткнул рукой в небо. — Это будет высоко, и, кроме огня ракеты, мы ничего не увидим. Но дело будет сделано. Аппарат испустит особые лучи, и все, кто попадет в сектор действия, станут «другими людьми». И ты перестанешь меняться.
— Но ведь в секторе могут оказаться очень многие люди. Зачем же им становиться «другими людьми»?
— Не знаю, — раздраженно сказал Фанерный Бык. — Это вне моей компетенции. Хотя что плохого в том, что люди станут «другими»? Ведь я «другой человек», и ты в общем тоже.
— Но если, я «другой человек», зачем же меня облучать?
— Облучать будут не тебя. — Фанерный Бык говорил невпопад и оглядывался, будто кто-то дергал его. Но в парке было все так же тихо и пусто. — Хотя хорошая доза и тебе не помешает… Облучать будут тех, кто мешает тебе, заставляет меняться. — Фанерный Бык опять резко, как флюгер, повернулся на одном месте, а Крашев посмотрел на экран.
Громадная тупорылая машина въезжала на поляну. Сверху, по всей длине ее корпуса и даже несколько свешиваясь над небольшой кабиной экипажа, лежала большая сигара-контейнер, или сама ракета. Въехав на поляну, машина стала делать немыслимые для ее длины виражи, и, наконец, определившись и сделав последний, почти на одном месте, разворот, застыла.
Из машины вышли люди и стали ее к чему-то готовить. Каждый человек подходил к той или другой части машины, открывал незаметный пульт и делал свою операцию. Вид машины преображался на глазах. Вся ее неимоверная тяжесть была вывешена на тускло сверкающих ногах стальных домкратов. Сзади был опущен и отгоризонтирован круглый одноногий стол. Слева-сзади, рядом с этим столом, встал человек и отбросил крышку большого пульта со множеством кнопок, лампочек и рычагов. Человек нажал кнопку, передвинул рычаг, нажал еще одну кнопку, и вдруг лежавшая тяжелая сигара сдвинулась, пошевелив корпус машины, потом напряглась, натужилась и медленно стала приподниматься. Она приподнималась все выше и выше, поддерживаемая раздвигающейся телескопической рукой, высовывающейся из глубины тела машины, и с каждым миллиметром своего неумолимого движения вверх сигара, казалось, делалась все длиннее и длиннее, занимая весь экран телевизора.
— Наконец-то, — раздался из парка скрипучий голос Фанерного Быка. — Долго же пришлось собирать их.
Крашев взглянул в окно и увидел, что по парку тоже двигалась машина. Машина двигалась к маленькой детской стране и была Крашеву хорошо знакома. Это был вчерашний грустный автомобиль с железной клетью.
Тяжело переваливаясь, автомобиль подъехал к маленькой стране и остановился. Из кабины вышли двое вчерашних хранителей, и низенький, с пузцом, открыл дверь железной клети. Цепочкой, один за одним, выходили из клети люди и шли в маленькое царство. Тут только и заметил Крашев, что огораживающий забор был иным, не вчерашним. Он стал выше и совсем другого, неопределенно-серого цвета. Серебристый зыбкий свет слепил глаза, но Крашеву показалось, что на все бывшее вчера детским пространство, ограниченное невесть зачем высоким забором, наброшена тончайшая, похожая на паутину, еле различимая в странном свете сеть.
— Докладывай. Докладывай, что на экране, — проскрипел Фанерный Бык. — Ждать нас не будут. У них свои задачи. Пять, десять минут — не более. Надо успеть. — И он с нетерпением посмотрел на медленно разгружающийся грустный автомобиль.
Тяжелая, мощная, длинная сигара цвета хаки уже стояла вертикально, опираясь срезанным низом на круглый одноногий столик.
Человек у пульта проделал еще несколько включений, и вдруг сигара, треснув продольным швом, обнажила спрятанный в своем чреве иной аппарат. Быстро провернувшись вокруг вертикальной оси, крышка застыла, и распахнутый контейнер стал так же быстро опускаться на сокращающейся телескопической руке, оставив на круглом столе легкую, стремительную ракету. Самым поразительным было то, что ракета была прозрачной. Присмотревшись, Крашев понял, что прозрачен только ее корпус, а внутри видны агрегаты разного, иногда очень яркого цвета. В нескольких местах агрегатов было мало, и тогда сквозь ракету были видны высокие сосны, небо и мерцающие звезды.
