Чайтанья, таким образом, как и св. Франциск, был поэтом девоциональной религии, почтительным и простым, скорее живущим своей верой, чем размышляющим о ней. Однако шестеро его госваминов были теологами и философами, которые учредили ашраму (школу религиозного наставничества) для вишнуитов, где официальная доктрина их секты отливалась в утонченные формы. Трое из этих госваминов были членами одной семьи. Эта семья, хотя она и была, по общему мнению, брахманского происхождения, утратила свою касту из-за высокого положения, которое она занимала при дворе мусульманского правителя Бенгалии того времени. Они продолжали все же поддерживать диалог с некоторыми суфиями, мусульманскими мистиками и поэтами, имевшими сильное сходство с самими сахаджия.
Эти шестеро ученых писали на санскрите и «играли главную роль в кодификации доктрины и ритуала секты» [14, с. 45]. И опять-таки девоциональное движение было обречено разбиться о скалу доктринального определения. После смерти Чайтаньи его последователи в Бенгалии раскололись на две группы. Одна ветвь последовала за близким другом и товарищем Чайтаньи, Нитьянандой, известным как «внекастовый авадхута» (авадхуты были аскетами); другие пошли за Адвайта-ачарьей, одним из первых и самых авторитетных приверженцев Чайтаньи, брахманом из Шантапура.
Существует определенная близость между Нитьянандой и францисканцами-спиритуалами. Он не только сам стоял вне касты, «обретаясь с шудрами» [14, с. 53] и будучи «апостолом баньев» (шудры и баньи — низкие индусские касты), он еще допускал тысячи буддийских монахов и монахинь в ряды вишнуитской паствы. Один из биографов Чайтаньи вкладывает в его уста такие слова, обращенные к Нитьянанде: «Я обещаю, что темные, низкие (из низших каст) и забитые люди окунутся в море премы [любви]… их можно освободить с помощью бхакти» [14, с. 54].
Адвайта-ачарья не признавал бхакти, или спасение посредством личной преданности божеству; он пошел «путем знания» ортодоксальных монистов, которые в Индии в качестве первостепенной задачи всегда выбирали мукти, освобождение от никла перерождений. Адвайта, будучи брахманом, не мог этим пренебречь. Из его кастовой принадлежности вытекало, что он должен будет обратиться к доктрине мукти, поскольку в ортодоксальном индуизме освобождение от перерождения во многом зависит от правильного исполнения человеком своих кастовых обязанностей. Если он выполняет эти обязанности, он может надеяться на перерождение в высшей касте, если же вдобавок он живет святой и исполненной жертвенности жизнью, он может в конечном счете освободиться от страданий и от власти майи, иллюзорного феноменального мира.
Монисты, как и Адвайта, верили, что конечное освобождение лучше всего обеспечивается рассеиванием иллюзии посредством познания единственной реальности, понимаемой как Атман-Брахман. Иными словами, для них спасение достигалось с помощью гносиса, а не девоции, и это предполагало принятие социальной структуры в ее настоящей форме, поскольку все внешние формы равно иллюзорны и лишены конечной реальности. Нитьянанда же не разделял этот пассивный социальный консерватизм. Веря в то, что каждый человек независимо от своих убеждений и касты может добиться спасения личной преданностью Кришне и Радхе, он делал ставку на миссионерский аспект вишнуизма.
Чайтанья и Нитьянанда обратили множество мусульман, вступив тем самым в конфликт с мусульманскими правящими властями, и умышленно нарушили множество ортодоксально индуистских религиозных установлений. Например, «Чайтанья радовался, когда ему удалось убедить Васудеву взять прасаду — остатки пищевых приношений божеству, — не вымыв вначале руки. „Теперь, — сказал Чайтанья, — ты воистину порвал связь со своим телом“» [14, с. 55]. Эти слова напоминают нам многие высказывания Иисуса, например о том, что суббота для человека, а не человек для субботы и что истина сделает тебя свободным. Для Чайтаньи и его последователей из ветви Нитьянанды бхакти означало освобождение от законов и условностей: «Они плясали и пели в полном экстазе; они были как безумные» [14, с. 65]. Вряд ли можно полагать, будто между экстатическими коммунитас Диониса и Кришны нет ничего общего. И в самом деле, Овидиево puer aeternus[20] происходит из «adusque decolor extremo cingitur India Gange»[21] («Метаморфозы». IV, 12).
Гомологии между сахаджия и францисканством
Нитьянанда и его соперник Адвайта представляли соответственно принципы нормативной коммунитас и структуры на уровне групповой организации; их ответвления гомологичны спиритуалам и конвентуалам у францисканцев. Как в европейском, так и в индийском случаях наследники основателя вынуждены были столкнуться с проблемами групповой преемственности и теологической дефиниции. Основатели — Франциск и Чайтанья — были поэтами религии; они жили красочными религиозными образами, которые наполняли их размышления. В случае сахаджия задачу формулирования центральных идей секты взяли на себя госвамины. Францисканцы сделали своей Архимедовой точкой опоры понятие нищеты, а затем стали различать между dominium и usus по отношению к собственности и, наконец, разбились на фракции из-за доктрины usus pauper; сахаджия же вступили в противоречия, сосредоточившись на другом аспекте обладания, в данном случае обладания сексуального, хотя, как мы видели, для них сексуальный союз имел сакральный характер.
Священные книги вишнуитов «Бхагаватапурана» и «Гитаговинда» полны образов страсти; они рассказывают о любви гопи к Кришне. Однако, как указывает Даймок, «идею устраивать свидания с чужими женами нельзя считать приемлемой для большинства индийского общества» [14, с. 55], несмотря, можно добавить, на традиционную религиозную терпимость, хотя она отнюдь не опирается на вторую заповедь. Таким образом, у вишнуитских экзегетов, и в особенности у сахаджия, было множество проблем. Вишнуитская доктрина всегда свободно черпала из санскритской поэтической теории, а одним из излюбленных различений этой теории было разделение женщин на два класса: свакийя, или свийя (принадлежащая одному), и паракийя (принадлежащая другому). Женщинами паракийя могут считаться незамужние и чужие жены. В «Бхагавате» пастушки отчетливо относятся ко второму типу. Первая экзегетическая попытка госвамина по имени Джива состояла в отрицании буквального понимания этого. Во-первых, стандартная поэтическая теория не допускала женщин паракийя на первые роли в драме; следовательно, гопи, которые были протагонистами-, в действительности не могли быть паракийя. Во-вторых, гопи никогда на деле не осуществляли свои брачные отношения. «Силою майи Кришны (т. е. его способности создавать иллюзии) не сами гопи, а их призраки спали с их мужьями. Кроме того, гопи — в действительности шакти (т. е. силы, эманирующие из божества в виде богинь; так, шакти бога Шивы — богиня Кали, или Дур-га) Кришны, присущие и определенным образом тождественные ему» [14, с. 56]. Стало быть, они попадают в класс свакийя, женщин, и вправду принадлежащих ему; они лишь по видимости паракийя, женщины, принадлежащие другим.
Родственник госвамина Дживы, Рупа, принял такое толкование паракийя, при котором меньше искажается смысл оригинальных текстов; он, однако, утверждал, что обыкновенные человеческие этические мерки вряд ли применимы к «правителю всего, чем можно править». К подобному аргументу прибегали и в иудео-христианской экзегетике при объяснении некоторых странных действий и велений Яхве, таких, как повеление Аврааму принести в жертву Исаака. В самой «Бхагавате» некто спрашивает, как Кришна, этот «оплот благочестия», мог предаваться любовной игре с чужими женами, и ему отвечают: «Лишенный эгоизма, не получит здесь личной выгоды посредством правильного поведения, как и не понесет ущерба посредством обратного». Эта точка зрения хорошо согласуется с позицией секты, которая ощущает себя вне связей и стандартов обычного, структурного общества. Подобной свободой наполнены верования многих других движений и сект, сделавших своим основным принципом пылкую, или девоциональную, коммунитас; можно упомянуть пражских гуситов или общину Онейда штата Нью-Йорк.
Радха, Госпожа Нищета и коммунитас
Однако позднейшие экзегеты вынуждены были принять в качестве канонического буквалистское толкование, при котором любовь гопи к Кришне не противоречила тому условию, что они были паракийя, и это условие делало любовь более чистой и реальной. Дело в том, что, как отмечает Даймок, «свакийя ведет к каме, к желанию удовлетворить себя, только паракийя может увенчаться премой, страстным желанием удовлетворить возлюбленного, которое является отличительной особенностью любви гопи и подражать которому стремятся бхакты (преданные почитатели). Любовь голи так сильна по той причине, что это любовь паракийя. Боль разлуки, возможная только в паракийе, и вытекающая из этого постоянная сосредоточенность мыслей гопи на Кришне есть их спасение» [14, с. 56–57]. Здесь приходят на память некоторые места из «Песни песней» и строки св. Хуана де ля Крус, в которых душа томится по отсутствующему возлюбленному, который есть бог. Однако в секте сахаджия такое томление не вечно; после «обучения шестидесяти четырем актам преданности, включающим активность, повторение мантр, физическую тренировку, интеллектуальное знание, аскетизм, медитацию» [13, с. 195], сахаджия отходят от вишнуитской ортодоксии, вступая в стадию сексуального ритуала видхи-бхакти. — Здесь оба партнера — новички и считаются гуру, учителями или духовными наставниками друг друга, а также священными манифестациями самих Кришны и Радхи. Полагают, что партнеры принадлежат «к одному типу» [13, с. 220], так как «союз возможен лишь в этом случае» [13, с. 219], и этот тип — воплощение наивысших достоинств для обоих полов. Ясно, что мотивы этого акта не являются в первую очередь сенсуальными, поскольку богатая эротическая литература свидетельствует об избытке секулярной практики, доступной для индийских сластолюбцев того-времени, без какой бы то ни было необходимости в долгой предварительной аскезе.
