XI. СМЕРТЬ ПИСИСТРАТА
Летняя ночь была особенно душна. После целого ряда необычайно знойных дней, когда земля всюду потрескалась, деревья засохли и ручьи иссякли, вся природа казалась объятой тяжёлой, болезненной дремотой. Блеск звёзд померк, и луна, то и дело заволакиваемая чёрными, грозными тучами, низко плывшими над истомлённой землёй, светила как-то робко и бледно. В отдалении, за горами Аттики, то и дело вспыхивали зловещим огнём яркие зарницы...
В таламосе своего обширного афинского дома, на широкой, простой деревянной кровати, лишённой каких бы то ни было украшений, в эту ночь умирал Писистрат. Ещё три дня тому назад он казался совершенно бодрым и здоровым, по обыкновению председательствовал в булэ, решал неотложные дела по колонизации дальней Пропонтиды. Никто тогда не сказал бы, что конец этого крепкого, энергичного старца, которому минуло, впрочем, восемьдесят лет, уже так близок. Очевидно, он сам меньше других верил в возможность скорой смерти, потому что в тот же день успел съездить на Ликабетт и распорядиться некоторыми сельскими работами в своём любимом поместье.
Теперь это был живой труп. Жёлтое, как воск, но всё ещё прекрасное лицо Писистрата, обрамлённое львиной гривой пышных белоснежных кудрей и длинной волнисто-шёлковой бородой, казалось безжизненным. Выразительные глаза его, метавшие ещё так недавно молнии, потухли, и с широко раскрытых уст с заметным трудом слетал едва слышный шёпот. Левая, совершенно высохшая рука Писистрата бессильно свесилась вниз, правая делала резкие, конвульсивные движения, как будто собираясь схватить что-то. Больной дышал очень тяжело, и дыхание его то и дело прерывалось хрипом.
Комната была ярко освещена несколькими светильниками, стоявшими на высоких бронзовых подставках по её углам. Она была битком набита народом. Здесь, кроме семьи умиравшего и наиболее старых рабов его, столпились у дверей Андротион, муж Марпессы, великанша Фия, учёный афинянин Ономакрит, в последнее время особенно сдружившийся с Писистратом, элеат-философ Ксенофан, кипселид Мильтиад, прибывший из дальней страны долонков, диакрий Кимон, верный друг и товарищ Писистрата, и некоторые другие. Все эти люди молча стояли в углу и отчасти занимали коридор, соединявший эту половину дома с гинекеем. Лишь изредка и с каким-то благоговейным страхом они тихо перешёптывались, поглядывая на небо, на котором продолжали всё чаще и чаще вспыхивать зловещие огоньки отдалённых зарниц.
У самого изголовья кровати умирающего склонилась сгорбленная старушка Тимонасса и тихо плакала. Рядом с ней, едва сдерживая душившие её рыдания, стояла на коленях Марпесса. Полные слёз глаза её были устремлены на отца, как будто умоляя его вернуться к тихо отлетавшей жизни, а губы то и дело прикасались к уже похолодевшей левой руке умирающего.
Внезапно сильный раскат грома потряс всё здание. В ту же почти минуту дождь хлынул как из ведра. В душной комнате сразу стало свежо. Больной услышал этот могучий призыв Зевса и, собрав последние силы, вдруг приподнялся на кровати и сел. Обведя мутным взглядом присутствующих, он тихо, но твёрдо проговорил:
— Полёт орла кончился, и ему осталось жить на земле лишь немного. Не плачьте, не убивайтесь, ибо круг, назначенный мне парками, свершён. Наступает очередь другим продолжать и кончать дело, начатое мной. Не лёгок был путь, пройденный мной, но он привёл к благоденствию и славе. Теперь дело за тобой, сын мой Гиппий. Подойди сюда, ближе ко мне.
Гиппий, также уже почти старик, благоговейно приблизился к ложу и прикоснулся губами к руке умирающего. Писистрат любовно поглядел на него и сказал:
— Ты будешь добрым сыном матери и по-прежнему любящим братом сестре и братьям твоим. На тебя оставляю я Афины и Аттику. Ты знаешь все мои планы, ибо ты всю жизнь был моей правой рукой. В трудном деле управления страной тебе помогут Гиппарх и Гегесистрат. Они — надёжный оплот твой, но главой будешь ты. У Гиппарха мягкое сердце и дух его направлен на всё прекрасное. Пусть будет он душой там, где ты явишься разумом и волей. Гегесистрату я поручаю колонии и, главным образом, дальний Сигей. Да укрепит он их, дабы они составили с Афинами одно неразрывное целое...
Голос Писистрата дрогнул и пресёкся. Старец судорожно схватился за сердце и, глубоко вздохнув, с тихим стоном откинулся на подушки. Прошло несколько минут в напряжённом молчании. Наконец, Писистрат снова собрался с силами и продолжал, но уже едва внятно:
— Сыновья и друзья мои, ведите отечество по пути славы, на который оно вступило. Кончайте дело моей жизни, и бессмертные боги вознаградят вас, как благословили они меня при жизни. Я вижу среди друзей моих учёного и славного Ономакрита. Приблизься ко мне. Мне трудно говорить, но я должен на прощанье сказать тебе кое-что.
Когда Ономакрит подошёл к ложу, умирающий прошептал:
— На тебя возлагаю я великие надежды. Ты должен успешно окончить священный труд, взятый на себя. Да помогут тебе боги и среди них особенно увенчанный лаврами Аполлон с его музами собрать и объединить в великое целое славные песни Гомера. Да будет сей труд тем памятником, который ты воздвигнешь себе при жизни и за который тебя будет благословлять вся Эллада до скончания веков. В руках твоих верное средство истинно прекрасного воспитания эллинского юношества. Доведи же его благополучно до конца, и да помогут тебе в том бессмертные боги!
Писистрат с трудом перевёл дух. Затем, обратясь к Гиппарху, он промолвил:
— Ты же осуществи мою всегдашнюю мечту: сооруди близ Акрополя прекрасное здание из пентелийского мрамора и собери там для общего пользования все великие творения божественного старца Гомера, боговдохновенного беотийца Гесиода и других славных поэтов и писателей земли греческой. Пусть это здание будет первой в Элладе библиотекой[35]. Окончи также, при помощи искусных зодчих, начатый мной величественный храм в честь Олимпийского Зевса. Средства для этого ты найдёшь в моей частной и государственной казне, которую я вам оставляю столь полной, какой она доселе никогда ещё не бывала. Но помните: раньше, чем тратить из неё хоть один обол на храм или библиотеку, вы должны помочь бедным поселянам, в поте
