день после кончины Писистрата случайно совпал с третьим днём весеннего праздника бога Диониса, когда во всей Элладе торжественно справлялись Анфестерии, праздник цветов, продолжавшийся целых трое суток. Ещё рано утром, чуть ли не на заре, со всех концов Афин потянулись к Священной дороге, где было расположено главное городское кладбище, толпы граждан, женщин, девушек и детей, увенчанных цветами и нёсших в руках венки и большие глиняные горшки с варёным горохом, бобами и другими стручковыми плодами. Это были жертвоприношения подземному богу Гермесу и душам усопших, почему и самый день этот назывался «Хютра», горшечным праздником.
По мере того, как солнце поднималось на небосклоне всё выше и выше, росли и толпы афинян, устремлявшихся к родным гробницам. Одни шествовали туда молча, в глубокой задумчивости, другие тихо напевали гимны в честь Гермеса, Аида и Персефоны, третьи, уже достигшие могил своих близких, венчали надгробные памятники цветами и приносили жертвы душам усопших.
Особенно сильное скопление народа замечалось у свеженасыпанного кургана могилы Писистрата. С самого раннего утра туда потянулись с цветами, венками И гирляндами пришедшие издалека поселяне-диакрии и афинские граждане. Весь могильный курган представлял огромную гору живых цветов. Венки висели даже на ветвях ближайших кипарисов.
Около полудня к могиле недавно почившего тирана приблизилось большое шествие. В огромной толпе новоприбывших можно было увидеть всех членов семьи Писистрата, его дальних родственников, товарищей, друзей и ближайших соратников. Здесь было также несколько ареопагитов и архонтов. Когда Гиппий от лица семьи совершил установленное ритуалом возлияние на могиле отца своего, и груда новых венков и гирлянд быстро выросла у подножия холма, из толпы отделилась согбенная фигура дряхлого архонта-эпонима Филонея, и старик, став на вершине холма, обратился к присутствующим со следующими словами:
— Мужи афинские, граждане Аттики и все здесь собравшиеся! В этот великий день поминовения дорогих наших усопших я хочу воспользоваться случаем, чтобы поделиться с вами несколькими мыслями о том, над могилой которого я стою и кого мы столь недавно ещё видели бодрым и жизнерадостным. Кому не ведома величественная фигура божественного Писистрата? Он был велик при жизни; он возвеличился ещё более после того, как благородная душа его оставила бренное тело и унеслась не в мрачный Аид, не тёмный Тартар, куда не проникает светлый луч солнца, а в залитые солнцем благодатные поля Елисейские. Там ныне витает душа его вместе с душами великих героев и любимцев богов, наслаждаясь невозбранным покоем и небесными радостями. Оттуда, из светлого далека, взирает душа его на нас, оставшихся здесь, а его горячо любимой Аттике, для довершения великого, начатого им дела. И душа Писистрата радуется, зная, что дело её жизни в надёжных руках и потому на погибнет. Воззрите на его мощных, преисполненных горячей любви к родине сыновей! Под их руководством ждёт Афины столь же славное будущее, какое уготовал своей родине их великий отец. Вначале безвестный, Писистрат, под покровительством всесильных небожителей, взял на себя трудную задачу успокоить раздираемое смутами отечество. Нелегка была эта работа, но покойный закончил гигантское, нечеловеческое дело. То, что не удалось много-много лет тому назад Килону, свершил Писистрат, сын Гиппократа. Двукратное изгнание не устрашило его: он почерпал в своей любви к родине новые силы и новую надежду на её освобождение. Он воистину дал Аттике золотой век Кроноса и подготовил будущую всесветную славу граду девственной Паллады-Афины. Таков был почивший как гражданин, как афинянин.
Какого человека мы все в нём потеряли, ведомо каждому из вас. Золотое сердце, неземная доброта и высшая справедливость соединились вместе, чтобы украсить собой Писистрата. Его отзывчивость, чуткость, его простота были обаятельны. Все вы помните, как однажды пьяная ватага молодых повес оскорбила на улице почтенную Тимонассу. И что же сделал Писистрат, когда узнал об этом от раскаявшихся виновных? — «Моя жена в тот день вовсе не выходила из дома» — было его единственным ответом на мольбы о прощении. Вы также хорошо помните, что сын Гиппократа, сосредоточивший в своих руках всю высшую власть и обладавший истинно царским могуществом, никогда не уклонялся от обязанностей любого афинского гражданина. Когда Клеомброт пожаловался на него ареопагу, обвиняя его, притом заведомо ложно, в убийстве диакрия, покойный явился на суд, но не нашёл там своего обвинителя. Больше я ничего не скажу, ибо приведённых примеров довольно.
По обычаю мы предстали здесь все в светлых, не траурных одеждах. Пусть будет это внешним на сей раз проявлением нашей радости по поводу того, что, утратив в лице усопшего лучшего сына отчизны, мы вправе возложить самые светлые надежды на его достойных потомков. Да будет земля легка тебе, благородный сын Гиппократа!
Так кончил свою речь архонт Филоней, и все присутствующие пали ниц в тихой молитве. Солнце тем временем стало склоняться к западу и напомнило, что следует торопиться обратно в Афины, где Гиппий, Гиппарх и Гегесистрат устраивали в честь покойного грандиозные всенародные поминки...
Умер один из величайших тиранов, чьё славное имя неразрывно связано с историей Эллады. Наступала эпоха распрей и волнений, время Писистратидов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СЫНОВЬЯ
I. ЛЮБИМЕЦ МУЗ
Заходившее солнце золотило верхушки высоких платанов и раскидистых маслин, красивыми группами окаймлявших обширную лужайку так называемой Академии, прекрасного парка в шести стадиях к северо-западу от Афин. Внизу, на земле, в густой заросли кустарника, там и тут покрывавшего луг и ютившегося у подножия царственных деревьев, было совершенно темно, и ночь успела окутать стволы и нижние ветви своим мрачным покровом. Солнце почти зашло, и только последние лучи его запечатлевали прощальные поцелуи на трепетавших от вечернего ветра кронах платанов и маслин. Птицы замолкли и лишь изредка из гущи рощи доносилось их отрывистое и слабое чириканье. Вечерняя заря быстро угасала, и на западном небосклоне золотисто-багровым полосы света постепенно желтели, чтобы немного спустя уступить место тёмно-лиловой стене туч тёплой южной ночи. Небо настолько почернело, что первые, блеснувшие на нём звёздочки казались каплями расплавленного золота, рассеянными по потолку огромного бархатного
