Хенрик. Не злись, пожалуйста, Анна.
Анна. Я не злюсь. С чего бы мне злиться?
Хенрик (садится на кровать). Иди сюда, сядь.
Анна. Мне и здесь хорошо.
Хенрик. Я поговорю с фру Юханссон.
Анна. Немедленно. Завтра.
Хенрик. Как можно скорее.
Анна. Я пыталась полюбить этого беднягу, но у меня ничего не выходит. Он как собака.
Хенрик. Ты ведь любишь собак.
Анна (чуть улыбается). Идиот.
Хенрик. Да, он нам чужой.
Анна. Чужой. И хорошо бы побыстрее покончить с этим делом.
Хенрик. Слез, конечно, не оберешься. Бедный малыш.
Анна. У нас, между прочим, свой будет.
Хенрик (покорно). Да, разумеется.
Анна. Он беспрестанно толкается и буянит.
Хенрик. Она. Это девочка.
Анна. Петрус… Он смотрит на меня своими собачьими глазами, а я злюсь, а потом злюсь на себя, потому что нельзя испытывать отвращения к детям.
Хенрик (устало). Сегодня у нас был трудный вечер, а завтра мне вставать в шесть, давай спать, а?
Анна. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Хенрик (покорно). Конечно, понимаю.
Анна (ложится). Тогда давай спать. Спокойной ночи.
Хенрик (целует ее). Спокойной ночи, злючка.
Анна (целует его). Спокойной ночи, пастор.
Она задувает свечу. Лунный свет. Петрус Фарг неподвижно стоит в холле. На нем длинная ночная рубашка с красной каймой и носки.
Утром — ледяное безветрие и туман. Падает редкий снежок. В пасторской усадьбе неутомимая Мейан лежит в постели, у нее высокая температура и лающий кашель, горло обвязано чулком, лицо красное, глаза блестят. Миа, которая спит с ней в одной кровати валетом, тоже простужена, но тем не менее сейчас за кухонным столом занимается приготовлением обеда. (Вообще, в пасторской усадьбе завтракают в половине восьмого кашей, яйцами и бутербродами. В час дня подают какой-нибудь горячий напиток, бутерброд и второе блюдо, это с полным правом называется обедом. Ужин в пять часов, он состоит из двух блюд. Перед сном — чай или молоко и хрустящий хлебец с сыром.) Итак, Миа готовит обед — делает бутерброды с жиром и колбасой, накрывает на стол. Дворник принес дрова и укладывает их в дровяной ларь. Анна с Петрусом несут по корзинке лучины для непомерно жадных кафельных печей. Даг уже сидит в своем стульчике и сосет сухарь, он хнычет и шмыгает носом.
Анна (входит). …с сегодняшнего дня мы перестаем топить в гостиной, в столовой и детской. Будем поддерживать тепло в кухне, комнате для прислуги и на втором этаже. Нет ли у Дага температуры?
Миа. Сопливится-то точно.
Анна. Как дела, Миа?
Миа. Мейан стало хуже. Кашляет так, что кровать трясется. Не очень-то выспишься.
Анна. Перебирайся наверх, к Петрусу и Дагу. Мы поставим там раскладушку.
Миа. Лишь бы Мейан поправилась.
Анна. Ей надо горячее питье и потеплее укутаться.
Анна наполняет чашку горячей водой и эмсеровской солью и идет к Мейан, та мигает своими красными глазами, губы пересохли, лающий кашель.
Мейан. Мне уже получше, думаю, к обеду встану.
Анна. Выпей вот это и ни в коем случае не вставай.
Мейан. Но мне может понадобиться в уборную.
Анна. Придется в ведро, ничего не поделаешь.
Мейан. Вот ужас-то.
Анна. Могло быть хуже. У нас тепло, еда есть и керосин еще остался. Ну-ка, посмотрим, какая у тебя температура. Тридцать девять, немного упала. Увидишь, через несколько дней будешь на ногах.
Мейан (кашляет). У меня, наверное, чахотка.
Анна. Нет у тебя никакой чахотки, Мейан. Уверяю.
Мейан. Вы, фру, ведь были сестрой милосердия. Стало быть, знаете.
Анна. Вот именно. Ложись, я принесу тебе микстуру от кашля.
Анна выходит на кухню и закрывает дверь в комнату для прислуги. Мейан кашляет. Миа стоит в пальто и сапогах.
Анна. Куда это ты собралась?
Миа. На почту. Пастор ждет газету.
Анна. В такой мороз, простуженная?
Миа. Возьму финские санки, дорога расчищена.
Анна. Пойду застелю постели. Обедать будем через час, ты успеешь вернуться?
Миа. Само собой.
Миа выходит и удаляется по направлению к воротам, толкая перед собой санки. Анна находит книгу сказок с картинками и протягивает ее Петрусу: «Сядь и почитай Дагу, а я пойду застелю постели. Вы с Яком следите за Дагом и друг за другом». Як, дремавший у теплой плиты, тотчас поднимается, показывая тем самым, что он готов выполнить возложенную на него задачу.
Анна, запахнувшись в широкий вязаный жакет, бежит через выстуженные гостиную и столовую, взлетает по лестнице в верхний холл, где на лоскутном ковре все еще стоит деревянный ящик с собранными игрушками. Она поднимает его и вносит в комнату мальчиков. И сразу же принимается застилать постели быстрыми, раздраженными движениями. В дверях возникает Хенрик.
Анна. Входи и закрой дверь, а то выстудишь комнату.
Хенрик (подчиняется). Я думал о нашем разговоре.
Анна. Каком разговоре?
Хенрик. Каком? Мы же говорили о Петрусе.
Анна. Ах, о Петрусе. Ну, это не к спеху.
Хенрик. Вчера вечером ты требовала отослать немедленно.
Анна. Вот как?
Хенрик. Не могу я писать свою воскресную проповедь, зная, что мне надо выставить Петруса из дома. Не могу.
Анна (дружелюбно). Поступай как хочешь.
Хенрик. Нам же надо вместе решить.
Анна. Разумеется. Вот мы и решим, что ты поступаешь как хочешь. Воскресная проповедь — дело важное. (Без иронии.) Этого забывать нельзя.
Хенрик. Петрус ведь человек.
Анна прекращает возню с постелями, смотрит на него.
Хенрик. В чем дело?
Анна. Ни в чем.
Хенрик (берет ее за руку). Анна, не будь такой колючей.
Анна. Я тоже человек, хоть и твоя жена.
Хенрик. Разве мы не можем помогать друг другу?
Анна. Помогать друг другу?
Хенрик. Анна!
Анна (дружелюбно). Конечно, друг мой! Мы должны помогать друг другу. А теперь иди и пиши свою воскресную проповедь, а там поглядим. Теперь ты доволен?
Хенрик не двигается с места, посасывает потухшую трубку, которая слабо попискивает. На нем просторный свитер, на плечах шаль, мятые брюки с наколенниками, заправленные в теплые носки, на ногах тапки. Похоже, он хочет сказать еще что-то, но Анна повернулась спиной и продолжает застилать постели, поэтому он плетется назад, к своей проповеди и тексту Евангелия, за возможность толкования которого с церковной кафедры он заплатил сполна. «И будут знамения в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится. Люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную». Я буду стоять перед горсткой людей и говорить о Непостижимом. Хенрик откусывает сломанный ноготь: он опять начал грызть ногти, как в детстве. И еще Анна — колючая и беременная!
Анна перешла наводить порядок в спальню, резкие движения успокаивают ее: бедный Хенрик, я злая, веду себя как настоящая ведьма. Рассмеявшись про себя, она распрямляется и бросает взгляд в окно.
Сначала она не соображает, что видит, потом, поняв, заходится в крике, все как будто во сне: она видит Петруса, он бежит в одних носках, без шапки и без пальто, сжимая в объятиях Дага, который крепко обхватил его за шею. Як несется следом, описывая большие круги. Петрус оскальзывается, бежит, тащится вниз по расчищенной тропинке, ведущей к мосткам. Петрус мчится с Дагом в объятиях. К реке.
Анна одним духом слетает с лестницы, она хочет отрезать путь Петрусу, пустившись прямо по склону, но тут же по колено увязает в снегу. Она видит, как Петрус все больше удаляется, а ведь последний отрезок тропинки круто обрывается вниз, к воде. Она барахтается в снегу, словно во сне, она едва продвигается вперед. Кричит, чтобы Петрус остановился, тот поворачивает голову, но продолжает бежать. Вот она на заду съезжает со скользкого склона. Видит, как сломя голову мчится Хенрик, он предпочел расчищенную дорогу, вот он падает плашмя, поднимается, поскальзывается и опять падает. Петрус скрылся из виду у подножья холма, он осторожно держит Дага перед собой на вытянутых руках, Даг заливается криком. Як прыгает вокруг, плохо понимая, что происходит.
