Во время одного из этих посещений она и рассказала Ольге об отъезде Элиаса. Павлина тоже была в гостиной – протирала какие-то антикварные вещицы, которые там стояли, казалось, единственно для того, чтобы собирать пыль.
– Ну что ж, по крайней мере, ему было что надеть в дорогу приличное, – сказала служанка. – Все равно столько одежды даром пропадало у Димитрия в шкафу, носить-то теперь некому.
Катерина вздрогнула. Бестактность Павлины ранила ее так же, как и Ольгу.
– Бедный Элиас. Бедный… – поспешно сказала Ольга. – Что же он пережил?
Этот вопрос не требовал ответа.
Несколько минут все молчали, пока Катерина подкалывала булавками Ольгин подол.
– Ты ведь мне скажешь, если будут какие-нибудь вести от него? – спросила Ольга через некоторое время.
– Конечно скажу, – заверила Катерина.
– А от Димитрия, к сожалению, так и нет ничего.
– Я думала, может, та амнистия, о которой все говорили, как-то повлияет.
– Положим, если на что-то и повлияла, так ненадолго… – грустно произнесла Ольга. – Теперь-то он вряд ли приедет, когда дело так обернулось.
– Не очень-то безопасно ему здесь появляться, правда? – вставила Павлина, застывшая с тряпкой в руке. После секундной паузы она добавила: – Пожалуй, не скоро еще мне накрывать стол на троих.
Ольгины надежды на то, что Димитрий вот-вот появится на пороге, растаяли, когда крайне правые начали преследовать левых за преступления, совершенные во время оккупации. Борьба шла между ЭЛАС и антикоммунистами, коллаборационистами, которые были заодно с немцами. Тысячи левых были схвачены и брошены в тюрьмы. После короткой передышки Салоники снова жили в страхе. Камеры были забиты людьми, чье единственное преступление состояло в несогласии с правительством.
Как бы то ни было, Ольга всегда надеялась, что ее муж сумеет переступить через свое недовольство поведением Димитрия во время войны, однако Константинос, казалось, упоенно лелеял свой гнев на сына.
Чтобы развернуть «белый террор» против левых, существенно увеличили численность полиции и жандармерии. Их целью было уничтожение коммунистических организаций любой ценой. Изучались биографические данные подозреваемых, чтобы собрать свидетельства против них. Оказать поддержку любому, кто сражался в рядах ЭЛАС, было достаточно для ареста.
Как ни удивительно это было ей самой, Ольга теперь молилась, чтобы Димитрий не показывался в городе. Она знала, каково будет ему здесь, и боялась за него. Салоники и сами по себе были достаточно опасным местом, а когда в собственном доме кто-то мог предать, риск возрастал многократно.
Ольга страшилась напрасно. Димитрий был за четыреста километров от нее. Его часть, вместе с многими другими, находилась в горных районах Центральной Греции, где сама неприступность скал служила защитой от немцев. Похожие на лабиринты тропы, укрытые от глаз долины и деревни, куда можно было добраться только пешком, давали возможность во время оккупации оставаться почти независимым государством. Это было идеальное убежище для членов ЭЛАС.
Когда люди в деревнях услышали, что среди солдат есть медик, они стали приходить за помощью. Не имея почти ничего, кроме нескольких рваных тряпок да бутылки ракии вместо антисептика, Димитрий перевязывал язвы, помогал женщинам во время родов, рвал гнилые зубы и диагностировал болезни, которые не мог вылечить. Он никогда не интересовался политическими взглядами пациента, прежде чем оказывать ему помощь, но иной раз приходилось отводить глаза от большого портрета короля Георга, который все еще вынужденно оставался в изгнании, хотя оккупация завершилась и правительство вернулось в Грецию. В одном он был уверен: эти люди в огромном большинстве не поддерживали коммунистов. У селян, среди которых им приходилось жить, силой отнимали продукты, которых у них и так почти не было, и они сами и их дети сидели голодными.
Димитрий не мог обманывать себя, делая вид, будто та сторона, на которой он сражался, непогрешима. Как и большинство его товарищей и соотечественников, он присоединился к Сопротивлению, чтобы бороться против немцев, а когда они ушли, оказался втянутым в беспощадную войну между коммунистами и правительством. Как и многие, он не был убежденным коммунистом, но верил в одно: они все-таки ближе к демократии, чем правительство.
За эти годы Димитрий понял, что пройти войну с чистыми руками не удалось никому. У него самого руки были в крови: в крови коммунистов, фашистов, немцев, греков. Иногда это была невинная кровь, иногда кровь того, чья смерть только радовала. Кровь была у всех одинаковая: густая, красная, и ее было чудовищно много.
Чаще всего он все-таки старался спасать жизни, а не обрывать их, но, вылечив кого-то из товарищей, партизан-коммунистов, понимал, что они снова будут убивать. Казалось, не видно конца жестокости, затопившей эту страну, и все политические зигзаги становились все более и более смертоносными.
Димитрию еще не исполнилось и тридцати, но иногда он замечал, что пальцы у него скрюченные, а кожа на них потрескалась, как древесная кора. Это были руки старика.
Как ни тянуло его, временами нестерпимо, в родной город, Димитрия удерживал не только страх ареста. Он готов был скорее умереть, чем вернуться домой. Это означало бы признать поражение. Так унизиться перед отцом, которого он презирал всей душой, было немыслимо.
Ольге удавалось избегать ссор с мужем, но ей волей-неволей приходилось слушать дискуссии за обеденным столом. Все, кого приглашал в гости Константинос, разделяли его политические взгляды, и все они были за войну против тех, кто боролся с немцами.
– Как может правительство оправдывать происходящее? – спрашивала хозяйка Павлину. – Позволяют головорезам преследовать ни в чем не повинных людей.
– Они их не считают неповинными. Вот и все.
На светских мероприятиях Константинос Комнинос каждый раз ловко уходил от расспросов о сыне. Гости считали, что он воюет в правительственной армии.
Разговор шел главным образом о подъеме коммунизма в окружающих балканских странах, и все панически боялись, что в Греции начнется то же самое. Гости старались не упоминать о злодеяниях, творившихся в настоящее время руками правительственной армии, зато с теплотой говорили о британцах, которые помогли задержать наступление коммунистов. В их терминологии то, против чего они боролись, называлось андартико – война с бандитизмом. Ольга же считала эту войну братоубийственной.
Наступило лето, становилась все жарче, а упоминание о красной угрозе накаляло атмосферу еще сильнее. Женщины, слыша эти слова, начинали нервно обмахиваться веерами. В текущем сезоне и еще нескольких последующих красный – и даже любые оттенки розового – был определенно не в моде.
Жизнь повсюду, кроме роскошных особняков, становилась все хуже. Объем сельскохозяйственной и промышленной продукции упал более чем вдвое по сравнению с довоенным уровнем, кораблей не осталось, не на чем было ввозить или вывозить товары. Шоссе, железные дороги, гавани и мосты оставались после оккупации все в том же плачевном состоянии.
Словно мало было остальных бед, суровая засуха уничтожила в это лето весь урожай. Люди враждовали с собственными родными, и природа, казалось, тоже обратилась против самой себя. Вид ребятишек, просящих милостыню и роющихся в мусорных ящиках, снова стал привычным. Иностранцы присылали помощь, но все равно половине населения не хватало даже самого необходимого – виной тому стала коррумпированность некоторых правительственных чиновников, ответственных за распределение.
Где-то в горах Димитрий, уже много недель не видевший газет, узнал о том, что в Греции готовятся выборы и референдум о возвращении короля.
– Как же они смогут обеспечить справедливые выборы при таких беспорядках?
Это было общее мнение. Массовые волнения в стране, как всем казалось, не способствовали демократическому процессу.
Выборы состоялись, но левые бойкотировали их, выражая тем самым свое неодобрение. Международные наблюдатели подтвердили, что выборы были свободными и справедливыми, однако победа правых была предрешена заранее. В сентябре прошел референдум по поводу монархии, и монархисты выиграли его со значительным преимуществом – шестьдесят восемь процентов голосов.
Константинос Комнинос торжествовал вдвойне.
– Вот, народ дал понять, чего он хочет. Дважды. Теперь мы точно знаем одно: народ считает, что лучше пусть страной управляет король, чем коммунисты! – говорил он, едва сдерживая ликование. – Может быть, теперь нам удастся снова поднять страну на ноги.
– Народ сделал свой выбор! – вторил напыщенный Григорис Гургурис. В тот вечер он тоже был на званом обеде на улице Ники.
