Там же, в Уилмингтоне, Серена переоделась в платье. Остальная ее одежда насквозь пропылилась на gwo wout la. “Не могу же я явиться в Массачусетскую больницу в таком виде”, – пояснила она. Ей и так не давал покоя вопрос, что скажут врачи и медсестры, когда увидят Джона. И не напрасно она тревожилась.
Сотрудники педиатрического отделения интенсивной терапии действовали быстро и слаженно, через минуту Джон уже лежал в кровати. Но Серена слышала, как одна из дежурных врачей жаловалась по телефону своему начальнику: “Шея да кости!” Когда из Гаити позвонил Фармер, она сказала ему: “Знаешь, мы поступили правильно”. Тот, судя по всему, горячо соглашался, и Серена повторила: “Да, Поло, мы все сделали правильно, никаких сомнений, все правильно”.
Вскоре мы с Сереной удалились в соседнюю комнату поглощать больничный ужин. К нам присоединилась девушка-интерн, на вид совсем юная, чуть ли не подросток. Она едва окончила медицинскую школу, тогда как Серена была штатным врачом в Бригеме. Но девушка явно слишком разнервничалась, чтобы помнить об этикете. Они что там, в Гаити, вообще ребенка не кормили? – поинтересовалась она.
– Я в шоке, – заявило это дитя и добавило менторским тоном: – Знаете, ведь это ужасно – умереть от химиотерапии.
Серена поджала губы. Потом попыталась пуститься в объяснения: надо же понимать, что такое Гаити и как трудно кого-то оттуда вытащить, а Джон, конечно, страдал от недоедания, но Пол Фармер, известнейший врач, распорядился усиленно его кормить и даже поставить пищевой зонд, что в Гаити делается редко, однако и здешний детский онколог сказал, что никаким питанием не откормишь ребенка с такой формой рака, а у Джона все-таки есть шанс… Но тут вошел миниатюрный элегантный пожилой господин в черном костюме – доктор Алан Эзековиц, заведующий педиатрическим отделением. У меня мелькнула мысль, что он, возможно, слышал, как интерн отчитывает врача, потому что первым делом он, улыбаясь Серене, произнес громко и жестко:
– Да, у мальчика трудный случай. Но вытаскивал я детишек и из худших передряг.
Серена нервно рассмеялась:
– Ну, теперь он в лучшей больнице на свете.
– Как только мы возомним себя лучшими, сразу и перестанем ими быть, – усмехнулся доктор Эзековиц. – Он повернулся к интерну: – Верно? Всегда есть куда расти, правда же?
Девушка опустила глаза: Да, доктор Эзековиц.
На следующий день после обеда Серена позвонила мне, чтобы сообщить: только что внушительный консилиум рентгенологов, педиатров и онкологов целый час изучал рентгеновские снимки, КТ и сканограммы костей Джона. Потом, без паузы, рыдая в трубку, она продолжила:
– Метастазы везде. Во рту, проникают в позвонки. Бедного ребенка терзали адские боли. Все началось с носовой области, одна плотная опухоль, растущая назад – в нёбо, в позвоночник. Нельзя облучать четыре позвонка. Так что он умрет. Его обслуживают по первому разряду, но в воздухе все равно висит вопрос: зачем вы его притащили? Почему? А потому, что, во-первых, он человек, во-вторых, я не знала, что его нельзя вылечить. И в-третьих: почему не позволить его матери горевать в отдельной комнате, где мухи не садятся ей на лицо? Разве нельзя обеспечить ему квалифицированную паллиативную помощь? Разве паллиативная медицина не важна? И место, где мама сможет поплакать одна, а не у всех на виду, облепленная мухами?
Конечно, за Джоном прекрасно ухаживали. Давали ему все необходимые лекарства в правильной дозировке, так что боли он, судя по всему, больше не испытывал. Следующие две недели Серена и Кароль почти безвылазно дежурили в его палате, по очереди ночевали там же, на раскладушке. Любимым развлечением Джона был детский диктофон, подсоединенный к игрушечному телефону. Он брал трубку и говорил в нее.
– Кому ты звонишь? – спрашивала по-креольски Кароль.
– Маме.
– А что ты ей говоришь?
– Vini, vini.
Приезжай скорее. Мальчик жестами просил Кароль повторить те же слова в трубку, она повторяла, и он успокаивался.
Его мать прилетела через несколько дней вместе с Ти Фифи, организовавшей поездку. Фармер много времени проводил в палате Джона. Мальчика навещали все пвизовцы и многие бостонские гаитяне, его палата с роскошным видом на реку Чарльз была завалена игрушками. Серена переоборудовала свою квартиру в хоспис, и через пару дней после переезда туда Джон просто не проснулся. Кароль сидела рядом на кровати, держа его за руку и слушая пульс. Чейнстоксово дыхание, поверхностное и быстрое, минутное апноэ – и пульс исчез.
Мне казалось, что для Джона все сложилось наилучшим образом, каким только могло сложиться с учетом условий в Гаити. Пвизовцы об этих условиях отзывались гневно. Некоторые говорили друг другу: “Спасибо, что не дали ему умереть там”. Конечно, исходу дела никто не радовался – ведь мальчик мог бы выжить, если бы получилось увезти его из Гаити пораньше. Но были и неожиданные утешительные последствия.
Матери Джона Фармер предложил работу в “Занми Ласанте”, для нее собрали пожертвования – изрядную сумму. Ти Фифи предупредила, что не следует выдавать женщине деньги большими порциями, и оказалась права – наглядный урок, сколь опасны бывают добрые намерения в такой бедной стране, как Гаити. Новости разлетаются по Центральному плато быстрее, чем передвигаются люди, и логично было бы предположить, что у женщины, чьего сына отправили на частном самолете в “страну денег”, есть чем поживиться. В ее дом в пригороде Энша проникли воры, но благодаря Ти Фифи они не нашли там ничего ценного и больше не возвращались. Ти Фифи опасалась, как бы “Занми Ласанте” не начали осаждать родители, требующие и их больных детей тоже отвезти в Бостон, но ничего подобного не произошло. В следующий свой визит в Канжи я спросил Ти Жана, главного мастера на все руки в “Занми Ласанте”, как местные жители относятся к истории с Джоном. Он ответил, что все ее обсуждают. “И знаете, что они говорят? Они говорят: вот видите, как эти люди о нас заботятся”.
Серена беспокоилась: вдруг это был последний раз, когда Массачусетская больница бесплатно приняла гаитянского протеже ПВИЗ? Но не прошло и месяца со смерти Джона, как она уже везла из Гаити другого ребенка – маленькую девочку из деревни, расположенной напротив Канжи через водохранилище. Злокачественная опухоль в почке, зато отличные прогнозы и нормальное общее состояние, позволявшее лететь с девочкой коммерческим рейсом. Массачусетская больница отказалась брать плату за ее лечение.
Отношение сотрудников педиатрического отделения к Серене и Кароль заметно потеплело. Особенно их полюбил доктор Эзековиц. Он восхищался их всесторонней заботой о пациентах и хотел, чтобы его собственные подчиненные брали с девушек пример.
Однажды он вызвал Серену на разговор и сказал ей:
– Вы потрясающий защитник своих подопечных. Вы можете гордиться собой.
– Вовсе я собой не горжусь, – ответила Серена. – В Гаити больные умирают. Там такой бардак, что гордиться нечем. – Но столь удобный случай она упустить не могла: – Доктор Эзековиц, я хотела бы прозондировать почву на предмет возможного сотрудничества. Не будет ли вам интересно познакомиться с Полом Фармером?
Оказалось, что Эзековицу очень даже интересно. Он много слышал о Фармере. Позже он поделился со мной впечатлениями: “По-моему, Пол – удивительный человек”. И добавил, что, по его мнению, такие больницы, как Массачусетская, просто обязаны бесплатно принимать таких пациентов, как Джон. “Кроме того, бесплатное лечение служит, на мой взгляд, важной цели – оно вправляет людям мозги. Нищету стран вроде Гаити трудно представить себе по-настоящему. А когда она у тебя перед глазами, ты осознаешь ее реальность”.
В общем, знакомство прошло прекрасно. Фармер сказал:
– Если позволите мне быть откровенным, нам нужна помощь. Как вы смотрите на то, чтобы каждый год брать у нас пациента-другого?
– О, это как минимум, – ответил доктор Эзековиц.
Наблюдая, как пвизовцы стараются вытащить Джона из Канжи, я иногда, в самые черные минуты, беспокоился: а вдруг дело скорее в них самих, чем в Джоне? Может, показать героизм ПВИЗ им важнее, чем спасти ребенка? Но потом я возражал себе: будь Джон моим сыном, подобные мысли меня бы не посещали. Для пациента делаешь все, что можешь. Если бы я сам был тяжело болен, то не усмотрел бы ничего неразумного в такой установке.
И все же меня не покидало чувство, что вся эта история призвана наглядно продемонстрировать трудность и, быть может, в конечном итоге тщетность затеянного Фармером предприятия. Я собирался – позже, когда пройдет достаточно времени, – поинтересоваться, что он об этом думает.
Глава 26
На дворе декабрь. С медицинского рейса в Бостон прошло два месяца, и вот я опять здесь, с Фармером, по другую сторону великого эпибарьера. В угасающем свете дня пригородные районы Порт-о-Пренса видятся мне точно такими же, какими я видел их раньше: хаос, грязь, разруха. Выезжая из города на коварную дорогу к Морн-Кабри, мы некоторое время следуем за тап-тапом, на бампере которого краской выведена злободневная надпись. В переводе с креольского она гласит: “Господи, прокомментируй ситуацию”. Фармер смеется.
