Но Матвей, сидя на подоконнике и глядя в небо, думал именно о Боге. Существует обывательское мнение, что если ты надолго задумался о Всевышнем, значит, боишься каких-то страшных событий и даже предчувствуешь смерть. Ничего подобного князь Козловский не испытывал, он думал именно о жизни, и не абы как – а о жизни в широком ее понимании, а заодно и о собственном бытовании, и находил, что Бог сделал его совершенно бессмысленным.
Кто таков он есть, князь Матвей? Уже поживший, двадцатисемилетний оболтус и офицер без определенных видов на будущее. Что он получал в жизни и что намерен получить в будущем?
Сознаемся, офицер он так себе: ни командного голоса, ни подабающей чину твердости. Приказы отдает, а сам в них отнюдь не уверен. Хотя у Ласси тоже негромкий голос, а воевать он умеет. Фельдмаршал Миних только распалять всех горазд, баталии выигрывает не умением, а количеством. Ему сколько солдат не дай, все равно мало. А решает, что к чему и затем победу одерживает, все равно Ласси.
Армия – еще экзерции на плацу, бесконечные рапорты, составлять которые Матвей тоже не мастак, и еще куча самых дурацких обязанностей. Под ядрами-то он не трусит, а вот фураж привезти, провиант достать для солдат, обуть всех, дабы уберечь от босоты, это он не любит и не умеет. Так что интендант из него тоже никакой, а без этого в армии нельзя.
Вот Данциг взяли… без него. Вначале Матвей на этой войне томился от безделья. И один только раз испытал светлый восторг, когда Шотландом овладели. Удивительное это чувство – победа! На извилинах спокойного существования такого восторга нигде не словишь.
Но зато после поражения он испытал другое, не менее сильное чувство. Горы трупов… это не просто вошедшие в обиход слова. Они лежали, как битая птица, как еще не разделанные скотские туши, какой-то страшный замес из живого творения Божия.
Ужас сменился скукой. Это была скука от бессмысленности бытия, когда ничего не хочется, ничего не в радость: и кофе горький, и водка пахнет тухлятиной, и закат над березами паскудный, кровавый, и былые мечтания воспринимаются как кошмарный сон, который хочется забыть поскорее. Тогда Матвей понял, что в бытии нашем все от Бога, и только скука от дьявола.
Далее он жил словно по инерции, куда подтолкнут, туда и покатишься. Из этого подлого состояния его вывела Николь – тогда еще девочка с пучком колокольчиков на узкой ладошке, а потом красавица невозможная – мадам де ла Мот.
А теперь он ее потерял. Матвей был совершенно уверен, что они больше не встретятся. После несостоявшегося свидания, прождав несколько дней, он поехал навестить шведского посланника. Мало того, что добрался до этого господина он только с третьего раза, так тот еще учинил форменный допрос: кто такой, зачем, почему, что вы, собственно, хотите от этой дамы? Да не ваше собачье дело, господин Нолькен! Мало того, что этот вальяжный представитель Швеции был с ним предельно холоден, так он еще сделал вид, что вообще не понимает, о чем речь. И только когда Матвей повысил голос и сказал, что он просто так из этого дома не уйдет, де, если хотите международного скандала, то вы его получите, только после этого со скрипом в голосе и испугом в глазах посланник смилостивился. Ладно, он откроет князю Козловскому страшную тайну, но после этого, чтоб ни одного вопроса, потому что он не волен… И в чем же тайна, господин сухарь? Оказывается, его племянница мадам де ла Мот уехала, навсегда оставив Россию.
Вот оно, счастье-то, уже, кажется, за хвост его держал, как комету, а она и вырвалась, улетела к звездам. А все было так недавно. Кажется, вчера только камзол лазоревый примерял, и душа его пела, потому что знал, чувствовал, мадам де ла Мот тоже не равнодушна к нему. Положим, это была не любовь, так только, любопытство, но чувствам свойственно развиваться. В глазах ее он все время видел вопрос. Со временем она бы непременно задала его и получила бы ответ, и много есть доказательств тому, что сердца их слились бы в блаженстве.
А теперь он пустой, как разорванный барабан. Вспомнились вдруг монсовы вирши: «Пробил стрелой сердца, лежу теперь без памяти…» Или лечу? Лечу вроде лучше, лечу в тартарары. Список стихов Вилли Монса ходил по рукам. Казненный Монс пользовался в армии особым почетом. Уже была придумана лютая легенда, мол, государь отчаянно ревновал царицу, а потому велел заспиртовать отрубленную голову и поместить ее в склянку. Эту голову Петр собственноручно принес в покои жены, поставил на подоконник, а потом наблюдал сладострастно, не изменится ли Екатерина в лице, не набежит ли на глаза невольная слеза и все такое прочее. Душа несчастной женщины в этот момент готова была расстаться с телом, но страх оказался сильнее, она совладала с собой и осталась спокойна.
В армии стихам Вилли Монса приписывали такую же чудодейственную силу, как обрывку веревки висельника или волосу с отрубленной головы. Большинство стихов Монс писал по-немецки, но это не мешало их популярности. Добрая половина офицеров были немцами, вообще этот язык был очень в ходу. Но были и русские стихи. Только для переноса их на бумагу Монс пользовался не кириллицей, а латинским шрифтом. Не силен был поэт в русской азбуке. Понятное дело, эти стихи пользовались особой популярностью. Их переписывали в тетради, оттуда переносили на глянцевую бумагу и посылали возлюбленным. С одной стороны, вопль сердца, а с другой – как бы кроссворд – красиво!
Вот образчик такого письма:
Probil streloyu isertza, lescu bes pamety,Ne mogu j atznutza, i otzi my plakati,Taska welikala… ну и так далее
Переведем: «Пробил стрелой сердца, лежу без памяти, не могу я очнуться, и очи мои плачут, тоска великая…»
Трогательно, что и говорить. Вам не приходит на ум русская интернетовская почта в самом начале ее существования? Мы тоже выстукивали латинские буквы, это называлось «писать клером». Информацию этим способом можно было передать, и даже пожаловаться было можно, шутить с помощью клера – недопустимо, шутка выглядит как-то особенно глупо, но зато любовные послания только выигрывают. Написанное кириллицей сразу прочитал и запомнил, чуть ли не наизусть. А влюбленный вчитывается в каждое слово, шевелит губами, добираясь до смысла. Целый вечер можно просидеть над любовным письмом с восторгом в душе. Я разбирала стихи Монса как «емэйловское» послание, и удивительное дело, оно меня трогало, хотя все это и стихами назвать нельзя, так только, томление души и плоти.
Матвей, как вы понимаете, не получал писем по Интернету, поэтому все это можно было бы и не писать. Так что пусть читатель считает мои измышления лирическим отступлением. Поехали дальше.
Данциг пал, и шельма Лещинский сбежал. А это значит, что хоть и присягнули побежденные Августу, до настоящего мира еще далеко. Польша наводнена отрядами, подобно тем, которые задержал его по дороге домой. Эти головорезы будут продолжать грабить и жечь, выкрикивая старые лозунги про свободу. Порядок в один день не наведешь. Разгребать эти мусорные кучи будет Россия, она прямо грудью вперед рвалась, чтобы помочь саксонцу, черта он ей сдался. А это значит, что через три месяца, теперь уже через один с небольшим, он должен будет вернуться в свой полк, дабы усмирять бунтовщиков.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
