ровесником, потому что он по уши в долгах, ведет рассеянную жизнь и тратит время на бессмысленную погоню за развлечениями. Потому что он бездельник, как большинство молодых людей в наше время. На самом деле он старше тебя лет на десять. Тогда он был юнцом, но вокруг Эгнация увивалось много таких. Юнцов, которые не желали ждать, юнцов, которые хотели получить все и сразу на том только основании, что они этого хотят. Юнцов, никогда не знавших в своей жизни отказа.
– Корвин, – Петроний не заметил, что повторил это имя вслух.
Чуткое ухо префекта уловило не только произнесенное им слово, но и не высказанную им мысль.
– Я вижу, ты уже делаешь какие-то выводы. Не торопись. Ты ведь не знаешь, кто был вторым.
Даже железному префекту Рима, победителю далматов и испанцев не были чужды простые человеческие чувства. Поэтому Петроний терпеливо молчал, ожидая, пока Тавр, в полной мере насладится злорадством.
– Вообще-то, если быть точным, то Корвин был вторым. У меня нет полной уверенности, но я думаю дело бы так: он узнал о том, что Сенцию поступил донос и поспешил ко мне, надеясь с помощью престарелого родственника спасти свою шкуру, – Тавр развел руками. – В любом случае, сведения, которые он сообщил, были полезны, а я не хотел лишних жертв. В сущности, нам нужны были только Эгнаций и письма. Поэтому мы не стали разбираться в том, кто был первым – Корвин или Арарик.
Тавр произнес это имя таким будничным, безмятежным тоном, что Петроний даже не сразу сообразил о ком идет речь. Потребовалось несколько минут, прежде чем до него дошел смысл сказанного.
– Ты имеешь в виду…
– Арарика-младшего, конечно. Он ведь был особенно близок к Эгнацию. Кажется, даже собирался жениться на его дочке, дружил с его сыном, – спокойно подтвердил префект.
– Братом, – машинально уточнил Петроний.
– Правда? – удивился Тавр. – Мне казалось сыном… Не стану спорить. Прошло столько лет…
– Тавр, это невозможно. Зачем он бежал? Почему прятался все эти годы?
Префект пригладил жидкие волосы. Затем размышляя вслух, заговорил:
– Честно говоря, тогда у нас не было времени, чтобы с этим разбираться. Мы не знали, что Арарик жив. Сенций думал, что он покончил с собой из-за угрызений совести, я подозревал, что его убил кто-то из друзей Эгнация, обставив все как самоубийство. Может он боялся мести, – сказав это, префект тут же перебил сам себя. – Нет. Получается какая-то глупость. Ему некого было бояться. Ты говоришь, он стал гладиатором…
– Не сам. – Петроний отрицательно махнул рукой. Когда он направлялся к префекту, у него не было намерения рассказывать о том, какую роль в судьбе Арарика сыграл Гай Варий Сирпик. Сейчас, однако, Петроний был слишком ошеломлен открывшимися ему сведениями, чтобы заботиться о репутации внука вольноотпущенника. – Его продал в школу Сирпик. Но, если бы Арарик захотел.… Шестнадцать лет он предпочитал скрывать свое имя. У него должна была быть для этого серьезная причина.
– Продажа в гладиаторы римского гражданина серьезное преступление, – Тавр нахмурился. – Очень серьезное.
– Мне рассказал об этом ланиста из Равенны. Нет причин сомневаться в его словах.
– Пожалуй, – согласился префект и с досадой добавил. – Тогда тем более получается какая-то ерунда.
– Поэтому я и спрашиваю: не мог ли ты ошибиться? Может быть, доносчиком был кто-то другой.
– Глупости. Не вижу причин, почему Сенций стал бы мне врать. И потом, хоть мы и постарались скрыть имена доносчиков, но о роли Арарика каким-то образом стало известно. Во всяком случае, сын Эгнация, или брат, как ты говоришь, пытался его убить. Арарику повезло, что мои германцы перехватили Эгнация-младшего на пороге собственного дома.
*****
Иосиф явился в дом у Дубовых ворот засветло, чтобы переговорить с лукавым сирийцем, пока хозяин спит. Однако, эта предосторожность оказалась излишней. Юний не появлялся в своей квартире со вчерашнего дня, и сириец заработал еще пару монет безо всяких хлопот. Нельзя сказать, что сообщенные Фрасоном сведения представляли собой нечто из ряда вон выходящее. Однако их оказалось достаточно, чтобы Иосиф переменил свои планы и вместо Квиринала отправился на Патрицианскую улицу.
То, что Иосиф собирался сделать, по обычаям его народа граничило с непростительным святотатством. Иудей пока не слишком хорошо разбирался в римских нравах, но не сомневался, что нравы эти, пусть и менее суровые, нежели законы его соплеменников, вряд ли снисходительны к тому, кто собирается тревожить домочадцев покойного во время подготовки к похоронам. Тот факт, что он собирался сделать это ради наказания убийцы, никак не мог служить достаточным оправданием его поступку.
Это было одной из причин, по которой Иосиф не пошел в дом, а занял наблюдательный пост во дворе, оседлав скамейку, расположенную почти напротив ведущей на верхние этажи лестницы. Вторую причину звали Юний Рустик и она, почти безо всяких сомнений, поджидала Иосифа внутри.
Несмотря на то, что разные люди то и дело поднимались в квартиру и выходили из нее, ждать подходящего случая ему пришлось довольно долго. Прошло не менее часа, прежде чем терпение иудея было, наконец вознаграждено. Дверь распахнулась и заплаканная Фаида то и дело, оглядываясь, стала спускаться вниз.
Увидев знакомое лицо, Иосиф не стал спешить. Наоборот, отвернулся от лестницы, уставившись на противоположную стену. Предосторожность оказалась излишней. Скользнув равнодушным взглядом, по фигуре сидящего во дворе мужчины служанка прошла вдоль дома и скрылась в переходе, ведущем на улицу. Лишь после этого Иосиф встал и не спеша последовал за ней.
Конечно, иудей предпочел бы кого-нибудь другого. Кого-нибудь менее чувствительного, кого-нибудь, кто не стал бы рыдать, впадать в истерику и причитать по безвременно погибшей госпоже. Однако выбирать не приходилось.
Он решился ускорить шаг, только когда Фаида, дойдя до Субуры, свернула, налево, направляясь куда-то в сторону Эсквилинских ворот. С одной стороны, здесь можно было уже не опасаться, что его могут заметить из окон бывшей квартиры куртизанки. С другой, на многолюдной с утра Субуре появилась реальная опасность потерять служанку из вида.
Как оказалось опасения вольноотпущенника были не напрасны. Со стороны Карин на Субуру внезапно вынырнули разукрашенные носилки, сопровождаемые целой процессией из бритых наголо рабов, клиентов в потертых тогах и пары гладиатором с одинаково свирепым выражением лица. Из-за прикрывавшей носилки занавески наружу безвольно свешивалась толстая рука с короткими обрубками пальцев, увешанными массивными перстнями. Пробираться сквозь толпу, в которой всякий считал своим долгом и высшим счастьем оказаться поближе к этой сияющей золотом лапе, казалось делом абсолютно безнадежным, и Иосиф вынужден был остановиться. Когда процессия проследовала, мимо, Фаида уже ступила на скользкие камни Субуранского спуска и,
