— Ну, полно вам, — прервал его Шафров, — это я должен просить прощение, что принимаю вас, лежа в постели.
Дипломатическое начало, к которому прибег Старцев, еще больше насторожило его. Сомнений не было — их появление связано с судьбой Марины, но что именно привело их сюда, чего они хотят?
— Ничего не поделаешь, — понимающе развел руками Новосельцев, — Мы не в обиде. Так что…
— В таком случае, господа, чем могу служить? — деловито прервал Шафров ненужные извинения, обратив при этом вопросительный взгляд на важное, по-деловому сосредоточенное лицо Старцева. И тот ответил спокойно, будто начинал диалог, в котором глубоко заинтересованы обе стороны.
— Надеюсь, Александр Александрович, вы хорошо понимаете, что нас привели к вам весьма важные, я бы сказал, особые обстоятельства.
— Последнее время, господа, вас действительно приводят ко мне только особые и важные обстоятельства, — иронически заметил Шафров. Морщинки на его лице при этом собрались в саркастической, сдержанной улыбке.
— Вы как всегда суровы и прямолинейны, — недовольно ответил Новосельцев.
— Мы будем кратки и откровенны, — метнул Старцев недовольный взгляд на Новосельцева, и тот в одно мгновенье виновато умолк, заерзав в кресле, заскрипевшем под его грузной фигурой.
Осадив Новосельцева, Старцев обратился к Шафрову официальным тоном. Каждое его слово звучало неподдельным возмущением.
— Господин Шафров, русская эмиграция в Бельгии возмущена преступлением вашей дочери и считает себя обязанной категорически и немедленно отмежеваться от ее безответственного поступка.
«Так вот зачем вы пожаловали», — подумал Шафров и некоторое время смотрел на Старцева и Новосельцева грустными глазами, будто сожалея о том, что они взяли на себя такую миссию. Он-то хорошо знал, что никто их на это не уполномочивал. Да и все ли русские люди в Брюсселе, а тем более в Бельгии, возмущены поступком Марины? Нет ли среди них тех, которые не сегодня, так завтра последуют за нею?
— Отмежеваться? — глухо спросил Шафров.
— Да, отмежеваться, — подтвердил поспешно Новосельцев и тут же уточнил. — Не только отмежеваться, но и осудить. Осудить, Александр Александрович.
Шафров устало закрыл глаза. Наступившую тишину никто не нарушал, понимая, что это должен сделать Шафров, а он медлил с ответом. Какое-то время спустя глаза его раскрылись, и на Старцева и Новосельцева обратился жесткий и тяжелый взгляд.
— А разве те эмигранты, которые торопятся отмежеваться от Марины, участвовали с нею в убийстве фашистского офицера? — спросил он и поморщился, ощутив, как вдруг тупой болью сжало сердце. Людмила Павловна хотела было придти ему на помощь, но Шафров отстранил ее, продолжил запальчиво: — Разве кто-то из эмигрантов причастен к убийству фашиста? Тогда назовите его фамилию, господа.
Он глубоко и судорожно дышал, справляясь с недугом, ожидая ответа. Не дождавшись, заключил:
— Марина действовала самостоятельно, одна. И я не могу взять в толк, о каком отмежевании эмиграции вы ведете речь? Не понимаю!
— Ваша дочь бросила тень на русскую эмиграцию, — ответил раздраженно Новосельцев, — и мы не можем допустить, чтобы в связи с этим немецкое командование рассматривало нас в Бельгии, как пятую колонну Кремля. Мы должны отмежеваться, — подчеркнул он и посмотрел на Старцева, прося поддержки.
— Видите ли в чем дело, Александр Александрович, — спокойно продолжил Старцев мысль Новосельцева. Он понимал, что резкий разговор не приведет к выполнению задания Нагеля и поэтому постарался смягчить его, — Видите ли в чем дело, — повторил он снова, растягивая слова, — мы не хотим ненужных жертв, пролития невинной крови русских людей, и поэтому осуждаем действия вашей дочери и заверяем немецкое командование в полной нашей лояльности. Об этом мы составили обращение к немецким властям, которое уже подписало несколько человек.
— Мы просим и вас поставить свою подпись под этим обращением. От этого оно только выиграет, — примиренно объяснил Новосельцев.
«Они хотят заставить меня осудить родную дочь», — подумал Шафров и ощутил, как от этой мысли что-то тяжелое стянуло грудь, беспощадно сдавило сердце и сознание начало оставлять его.
— Выпей, Саша, выпей, — услыхал он сквозь звон в ушах настойчивый голос жены. Он выпил лекарство и отрешенно смотрел на Старцева и Новосельцева, с трудом припоминая, на чем остановился их разговор, что должен ответить?
— Ваша дочь запятнала и вашу честь офицера русского военно-морского флота, — вкрадчиво напомнил Старцев Шафрову.
Напоминание о чести послужило тем толчком, который вернул Шафрову силы. Он выпрямился на подушках, почувствовав, как вновь гулко раздавались в груди удары притихшего было сердца.
— Позвольте, господа, — ответил он резко, — о моей чести побеспокоиться мне самому.
— Наконец, ваша подпись обезопасит и вас, — вставил Новосельцев, — Ведь не исключено, что…
— Дайте мне ваше обращение, — потребовал Шафров, не желая слушать Новосельцева.
— Прошу, Александр Александрович.
Старцев достал из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный плотный лист бумаги с четко отпечатанным на пишущей машинке текстом, протянул Шафрову.
Прочитав обращение, Шафров недовольно сдвинул к переносице брови, прикрыл глаза нервно подергивавшимися веками. Многое он мог ожидать от Старцева и Новосельцева, но такого падения перед генералом Фолькенхаузеном, такого выражения верноподданнических чувств и славословия Гитлеру, такой клеветы на Марину и позорного осуждения ее поступка при всей его фантазии вообразить не смог. Душу его ломал, крушил гнев. Приоткрыв веки, он уничтожающим взглядом скользнул по настороженно-выжидательным лицам Старцева и Новосельцева, сказал с жестокой решимостью:
— Увольте, господа, но я своей подписи под этим, с позволения сказать, обращением, не поставлю.
— Почему? — требовательно спросил Старцев.
— Это… Это… — подбирал Шафров нужные слова, — Это документ человеческой подлости.
— Прошу осторожнее в выражениях, Александр Александрович, — вспылил Старцев. В его голосе послышалась угроза, но Шафрова было уже не испугать.
— Других слов у меня нет и быть не может, — отрезал он, до крайности возмущенный, — Вы, господа, клянетесь в верности фашистам! Тем самым фашистам, которые топчут грязными сапогами и нашу родную, Богом освященную землю, которые заливают ее кровью русских людей! Русских! — подчеркнул он, горячечно всматриваясь в пылавшие гневом лица Старцева и Новосельцева, — Понимаете ли вы, в какое положение ставите русского человека за рубежом? В положение союзника Гитлера!
— Господа, не достаточно ли? — попыталась остановить спор Людмила Павловна, — Александр Александрович тяжело болен и…
— Нет, нет, — потребовал Шафров, — Позволь мне выслушать их до конца. Другого случая, возможно, уже не представится.
— Как изволите, милостивый государь, — согласился Старцев, полагая, что еще не все кончено, что, дав успокоиться Шафрову, можно будет продолжить выполнять задание Нагеля. — Как вам угодно. Я действительно еще не все сказал.
В присутствии женщины мужчины поразительно быстро взяли себя в руки, успокоились.
— Так что вы еще хотели мне сказать? — после нескольких минут молчания спросил сдержанно Шафров. — Я готов выслушать.
— Мы понимаем, что утомили вас, Александр Александрович, — оправдывался Новосельцев, — но, видит Бог, мы пришли к вам с добрыми намерениями.
— У меня мало надежды, что вы правильно поймете, — вновь дипломатично, издалека начал Старцев.
— Я еще в своем уме, господин генерал, — парировал Шафров.
— Видите ли в чем дело, Александр Александрович, — приступил Старцев к выполнению более щекотливой части своего визита. — Ситуация такова, что убийство Мариной немецкого офицера принимает нежелательный оборот — приобретает политический характер. По-ли-ти-че-ский! — по слогам подчеркнул он, — Вот в чем вся трагедия положения. Могут найтись люди, бельгийцы, русские, которые последуют примеру Марины. Это закономерно вызовет ответные меры немецкого командования, в результате чего прольется кровь, в том числе и кровь русских людей в Бельгии.
— Война без потерь и крови не бывает. Это вам, господин генерал, достаточно известно, — заметил Шафров.
— Да, конечно, — согласился Старцев, — Но наша миссия к вам, Александр Александрович, связана именно с тем, чтобы предотвратить возможные жертвы и ненужное пролитие крови.
— Каким образом? И при чем здесь я? — Старцев будто и не торопился с ответом — снял очки и долго протирал их лоскутком замшевой кожи. Покончив с этой процедурой и водрузив очки на место, он пристально посмотрел на Шафрова сквозь блестящие чистотой стекла, начал также медленно, как и важно.
