«Зачем ему это? — слабо соображал Марутаев, ощущая как изнутри его начала колотить неудержимая дрожь, от которой нестерпимо заныли раны. С каждой минутой она нарастала, становилась невыносимей. Мысли от нее путались, теряли связующую нить, становились плохо осознанными. Он не видел кричащего взгляда Марины, не поднимал раскаленной болью и путаностью мыслей головы. Ему казалось, что он опускается в раскрывшуюся темную бездну, которая избавит от мучений, и только ответ на вопрос Нагеля еще задерживает его здесь.
— Напоминаю, — наводил Нагель Марутаева на желаемый ответ, — В ресторане тогда был русский генерал Старцев?
«Старцев? — бледным язычком пламени затрепетала готовая угаснуть мысль Марутаева. — Ресторан? Старцев? О, да, конечно. Тогда действительно в ресторане был Старцев. Генерал еще танцевал с Мариной. Танцевал старомодно, но элегантно, красиво. Все были восхищены им. Да. Старцев был там. Был, бредово вспоминал Марутаев. Это он точно помнил. — Но при чем здесь Старцев? При чем вечер в ресторане по случаю Рождества Христова?» Он припомнил теперь, что было это в 1937 году, в Рождественский праздник, когда многие русские, живущие в Брюсселе, собрались в ресторане, чтобы вместе провести время, вспомнить былое, невозвратное. Очередной приступ внутренней дрожи потряс Марутаева и он вновь потерял мысль.
— Там был Старцев, — добивался своего Нагель, отмечая, как напряженно волнуется Марина, как колеблется ее уверенность в стойкости мужа, — Припомните, припомните! — подталкивал он Марутаева к ответу, — Там был генерал Старцев.
Мелкие росинки пота покрыли бледное лицо Марины, горячечный взгляд прикован к Марутаеву, губы ее беззвучно шевелятся, что-то шепча — все это не ускользнуло от Нагеля. Он знал, что ее состояние мало чем отличалось от состояния Марутаева и в таком случае единственное «Да», которое должен произнести Марутаев, могло повергнуть ее в отчаяние, подавить морально. О, он тогда заставит ее говорить правду о встрече в ресторане. Заставит!
«Неужели он предал? Почему тогда молчит? Разве тяжело ответить «Нет»? Об этом же был уговор», — метались в отчаянии мысли Марины.
Она беспредельно верила мужу. Ведь столько лет прожито вместе, столько перенесено и выстрадано! И никогда, в большом или малом деле, она не помнила случая, чтобы он поступил малодушно, нечестно. Трудности эмигрантской жизни беспощадно обнажали характеры людей и порой совершенно неожиданно раскрывали в них такие черты, о существовании которых ранее никто и не подозревал. Часто случалось так, что бывший — дворянин, офицер, с определенным положением в бывшем российском обществе, слывший там во всех отношениях порядочным, в эмиграции превращался в отпетого подлеца, и знавшие его люди диву давались, как не замечали в нем столь отвратительных качеств ранее? Но бывало и другое. Жизнь в зарубежье, положение беженца, человека второго сорта, безжалостно морально, а то и физически, уничтожали слабых, но в то же время закаляли сильных. Марина была убеждена, что жизнь эмигранта закалила и Марутаева. До сих пор она искренне верила в его мужество, и даже усилия Нагеля не поколебали этой веры. Но то, что она сейчас видела, потрясало ее. «Значит, он выдал явку в ресторане и теперь отмалчивается? — разрушала она годами испытанную веру в мужа. — Даже о Старцеве доложил? Значит, падение началось с малого? Сначала сказал о посещении ресторана, о Старцеве, затем о Киевице и Деклере? И все же, возможно ли это?» Она еще цеплялась за прежнюю веру в мужа, но его упорное молчание, нежелание ответить «Нет» усиливало сомнение и что-то похожее на отвращение колыхнулось в ее сознании.
А Нагель продолжал нажимать на Марутаева.
— Вы были в ресторане? Были? Подтвердите ранее данные показания об этом. Подтвердите!
Откуда-то издалека, едва различимо дошел до сознания Марутаева настойчивый голос Нагеля и вновь в голове путано забились мысли: «Ресторан? Что даст это Нагелю?» — пытался он понять упрямую настойчивость гестаповца. Напряжение памяти резкой болью отозвалось в его голове. Перед глазами пошли темные круги и какая-то неподвластная ему сила стала медленно закручивать и поворачивать его в темную бездну, устрашающе разверзнувшуюся перед ним. Он пытался выстоять, но чувствовал, что силы его иссякают, и тогда, словно торопясь, чтобы не унести с собою в эту бездну ответ на вопрос Нагеля, угасающим голосом проговорил:
— Да, был… — Его обмякшее тело сползло со стула на пол и он потерял сознание.
В глазах Марины полыхнула боль, заслонив минутное подозрение и суровое осуждение Марутаева.
— Юра! — вырвалось у нее из груди отчаянно и страшно.
Она опустилась перед ним на колени, схватила его забинтованную окровавленной повязкой голову, обезумевшим взглядом смотрела на обезображенное, залитое кровью лицо и потерянно шептала: «Юра! Юра! Это — я. Ты меня слышишь? Это — я. Марина».
— Врача! — потребовал Нагель, — На место ее, на место! Гестаповцы оторвали ее от Марутаева, посадили на стул. В глубоком оцепенении сидела она, отрешенным взглядом уставившись на мужа, с которым возился появившийся по вызову Нагеля врач.
Допрос не прерывался. По мнению Нагеля, он только перешел в очередную стадию. Отпустив врача, он переключился на допрос Марины, полагая, что на нее оказано вполне достаточное психическое воздействие, которым надо немедленно воспользоваться.
— Кто из представителей Сопротивления был с вами в ресторане? — вырывал он ее из полу шокового состояния. — Фамилии, имена?
Взгляд Нагеля пронизывал Марину насквозь и ей чудилось, что в глазах гестаповца заключалась какая-то сила, парализующая волю к сопротивлению. Во всяком случае после обморока Марутаева, только что пережитого ею потрясения, под взглядом Нагеля чувствовала она себя настолько беспомощно и растерянно, что где-то мелькнула мысль: «Неужели и я не выдержу?»
Нагель расценил это как момент, за которым следует признание.
— Вас предал муж, — возвращал он ее к подозрительности к Марутаеву, — Предал! Понимаете? Я мог бы это продемонстрировать продолжением очной ставки, но ваш супруг в таком состоянии, что каждый мой вопрос толкает его на грань безумия. Разве вы сами не убедились в этом? Посмотрите на него. Еще один мой вопрос, и он может навсегда лишиться рассудка. Поверьте мне. Я знаю, что и как делают в гестапо с такими, как он.
Голос Нагеля обволакивал сознание Марины, студено сковывал разум, мысли. Опасность потерять Марутаева сковывала волю.
— Жизнь мужа в ваших руках, — ввинчивался в голову Марины настойчивый голос Нагеля. — Так пощадите же его, пощадите!
Он сменил тон и теперь был весь сочувствие к Марине и Марутаеву. Вплотную подошел к Марине и повелительным взглядом смотрел ей в лицо, в тревожную темноту глаз, стремясь отгадать, что кроется за сумятицей отраженных в них чувств: кричаще — болезненная жалость к мужу? Долг перед участниками Сопротивления, с которыми встречалась в ресторане? Или, наконец, долг перед своей совестью?
— Будьте благоразумны, — внушал он ей, — Пощадите мужа. Он уже сказал все, что мог, и на большее, как видите, не способен. Вместо него отвечайте вы. Отвечайте.
Как сквозь туман видела Марина Нагеля, подобно хищной птице стоявшего перед нею в выжидательной позе.
— Ваш муж ранее дал показания о том, что в ресторане вы встречались с представителями бельгийского сопротивления. Вы подтверждаете это? Подтверждаете?
«Ранее дал показания?» — поддавалась Марина внушению Нагеля, и возвращаясь к горькому осуждению мужа, продолжала терзаться от горя и мыслей, что Юрий не выдержал. А Нагель подливал масла в огонь подозрения, разжигал ее недоверие к Марутаеву.
— Не каждый может выстоять в гестапо. Вам это хорошо известно. Ваш супруг сломлен. Он рассказал все. Мне требуется ваше подтверждение им сказанного. Подтвердите, и я вас отпущу. Вам и вашему супругу нужен отдых.
Как ни странно, но настойчивость Нагеля постепенно возвращала Марине самообладание, способность правильно оценить его действия, поведение доведенного до безумия мужа. Выработанная за годы совместной жизни сила доверия и убежденность в честности Марутаева заставили ее прежними глазами посмотреть на него, и она усовестилась, своей подозрительности. Язык сердца подсказал ей правильное решение, от чего мысль о невиновности Марутаева стала стремительно овладевать ею, и вскоре очная ставка показалась кошмарным спектаклем, разыгранным Нагелем, чтобы заставить признаться в связях с движением Сопротивления.
Тяжело и медленно возвращалась к Марутаеву способность воспринимать окружающее. Дрожь в теле утихала и появилось такое ощущение, будто он с трудом выбирался из смертельно опасной пропасти, слабо понимая, где находится, о чем говорят около него какие-то люди. Однако услышанное «Вас предал муж» заставило поднять голову, посмотреть, кто и кому сказал это. Он увидел и понял такое, от чего разорванные мысли мгновенно сплелись воедино, более-менее сносно воспроизведя картину очной ставки. Будто оцепеневшая сидела Марина, и Марутаев в первое мгновение ощутил неудержимый порыв кинуться к ней, но тут же понял, что сделать этого не может — не было сил. «Жизнь мужа в ваших руках, — доносились до него слова Нагеля. — Так пощадите же его».
