в кинематографе.
В 1970‑е годы такой метод закономерно исчерпывает себя, потому что он планомерно «расчеловечивает» литературу. Ослабевает к концу века и интерес читателя к постмодернизму. Возвращается сюжетное повествование, как правило, изображение обычного, «простого» человека (романы Б. Клавеля). Другие авторы, такие как П. Модиано, в своих текстах изображают усталость, разочарованность современного человека в обществе, крушение идеалов.
В реалистической литературе этого времени воспроизводятся извечные образы «маленького» человека и человека «лишнего», не находящих своего места в современном обществе потребления. Они фатально «тонут», растворяются в «вещах», теряя индивидуальность. Можно говорить о своеобразной художественной нейтрализации «лишних» и «маленьких» людей, которые теперь лишены нереализованных сил и сочувствия автора.
Литература Великобритании, как и литературы других стран, пытается осмыслить историю Второй мировой войны и опыт своего участия в ней. Кроме того, на выбор рассматриваемых тем оказал влияние распад Британской империи (переход от «экспансивно–просветительской» концепции «бремени белого человека» (Р. Киплинг) к констатации неизбежного сужения своего прежнего мирового господства). И в британской общественно–политической мысли, и в литературе ставится вопрос о национальной идентичности, о «британской (англосаксонской) идее», «английскости». Центробежное колонизаторское мышление сменяется центростремительным. При этом национальное в первую очередь осмысливается через язык. В высшей степени показательна в этом смысле книга У. Черчилля «История англоязычных народов» (1956-1958), давшая импульс для многих литературно–философских доктрин.
Национальная рефлексия привела к активизации ретроспективно–исторического направления, к поискам корней, к вопросам о механизмах преемственности культуры. При этом историческая ретроспекция могла быть как реалистической (например, жанр исторического романа), так и мифолого–фантастической, фэнтезийной. Уже упоминавшеееся британское фэнтези — одна из форм поиска национальной идентичности. В этом смысле, к примеру, трилогию «Властелин колец» (1966 г.) типологически можно сопоставить с предромантизмом середины XVIII в. («Песни Оссиана» Дж. Макферсона).
Другая глобальная тенденция британской литературы данного периода — усиление нонконформистских, оппозиционных настроений, «рассерженность» молодого поколения, несогласие с «рутиной» общественной жизни, косностью, пошлостью, конформизмом. Это направление вполне можно охарактеризовать термином марксистского литературоведения, применявшегося по отношению к русской литературе, — критический реализм.
Немецкая литература (и восточногерманская, и западногерманская) дала мировой культуре целый ряд крупнейших имен, таких как Г. Гессе, Г. Белль, Г. Грасс. Фактически весь рассматриваемый период — от создания ФРГ и ГДР в 1949 г. до объединения Германии в 1990 г. — это время, казалось бы, двух совершенно разных литератур, которые, тем не менее, при всей идеологической противоположности шли в одном мировоззренческом направлении — изживании национал–социалистического прошлого. Официальные писатели ГДР в большей степени ощущали себя, как коммунисты–антифашисты, победителями. Писатели ФРГ переживали фашистское как травму. Но с двух сторон, пусть и в разных «тональностях» звучит тема раскаяния, вины, боли за свою страну и свой народ. При всех политических и идеологических конфликтах за сорок лет размежевания немцы не перестали чувствовать себя немцами, что ярко проявилось в той эйфории, которую ощутили все после крушения Берлинской стены.
Значимой тенденцией для немецкой литературы этого периода является постановка ключевых проблем человеческого существования, бытия культуры, цивилизации (одно из самых известных произведений такого рода — книга германо–швейцарского писателя Г. Гессе «Игра в бисер»). При том, что немецким писателям не чужды формальные литературные эксперименты, можно сказать, что немецкая литература больше тяготеет к классической парадигме: слишком серьезной была «травма прошлого».
1990‑е годы принесли с собой новые проблемы. Объединение страны оказалось далеко не таким гладким, каким оно виделось ранее. К началу XXI в. здесь нарастает тема очередного крушения иллюзий. Как и другие европейские литературы, немецкая в это время находится в поисках новых творческих подходов к изображению стремительно изменяющегося мира.
Столь же фундаментальные социально–философские проблемы ставят в своих произведениях и немецкоязычные швейцарские писатели, такие как Ф. Дюрренматт и М. Фриш.
Социально–философская тематика характерна и для литератур Испании и Италии. В Италии после войны были очень сильны прокоммунистические настроения и установки «нового реализма». Ему на смену в 1960‑е годы приходит новая авангардистская волна (И. Кальвино). Многие писатели–реалисты в 1960-1970‑е годы переходят к жанрам экспериментального эссе, к усложненной притчевости (А. Моравиа). Пожалуй, самым известным автором конца XX в. становится У. Эко, писатель–постмодернист и философ–семиотик («Имя розы», «Маятник Фуко»).
Настроения в 1940-1950‑е годы в испанской литературе отчетливо выражены в самом названии доминировавшего тогда направления — тремендизм (от испанского «tremendo» — ужасный). Основоположник его — К. Х. Села. Пафос «тремендистов» заключался в остром переживании одиночества, смерти, трагизма существования человека. Падение франкистского режима открыло новую страницу в истории испанской литературы и культуры. В частности, активизируются региональные литературы (баскская, каталонская, галисийская).
Специфическая ситуация сложилась в Восточной Европе. Мировую известность здесь приобрели писатели–диссиденты, многие из которых эмигрировали (чехи М. Кундера, П. Когоут, поляки Ч. Милош, М. Хемар). С наибольшей отчетливостью эта тенденция очевидна именно в чешской литературе. Основная тема, вокруг которой так или иначе вращается практически вся литература Чехии, — 1968 год. Некоторые писатели (С. Лем, С. Мрожек, М. Павич), тоже приобретшие мировую славу, обратились к различным жанрам и методам, заведомо далеким от реализма: к фантастике, нелинейному письму, иносказательному гротеску. В 1990‑е годы восточноевропейские литературы вошли в общеевропейский фарватер. Начинается активная критика «тоталитарного прошлого». Как это обычно и бывает в подобных ситуациях, критика резко политизируется и приобретает тенденциозный характер: в «неправильном прошлом» отрицается все, часто вопреки здравому смыслу и очевидным фактам.
Вторая половина XX в., выражаясь языком политики, сделала культуру в целом и литературу в частности более «многополярной». Например, Япония, одна из первых азиатских стран осознавшая роль культуры как «мягкой силы», дала миру таких писателей, как Я. Кавабата, К. Абэ, X. Мураками. Достаточно посмотреть на «географию» Нобелевской премии, которая стремительно расширяется. Здесь широко представлены страны Латинской Америки и Африки, а также Исландия, Израиль, Австралия. Достойное место здесь занимают и отечественные лауреаты — И. Бунин (1933), Б. Пастернак (1958), М. Шолохов (1965), А. Солженицын (1970), И. Бродский (1987). Даже если взять в расчет нарастающую политическую ангажированность Нобелевской премии, тенденция к «мультикультурности» литературы очевидна.
1960-1980‑е годы — время настоящего бума латиноамериканской литературы. Латиноамериканская словесность имеет свою многовековую историю. но именно вторая половина XX в. становится ее «звездным часом».
Писатели многих стран Центральной и Южной Америки в полной мере освоили опыт мировой литературы, сохранив при этом свою национальную идентичность. В центре латиноамериканской литературы находится новый латиноамериканский роман. Писатели, относящиеся к этому направлению, очень разные, и название направления условно. Часто по отношению к творческому методу многих латиноамериканских писателей применяется термин «магический реализм», что подразумевает изображение действительности сквозь призму мифологического мышления. Латиноамериканская литература, представленная творчеством таких мастеров как Х. Л. Борхес, Г. Г. Маркес, X. Кортасар, буквально заворожила
