хитрости сей зависит не только моя участь, но и судьба доброй женщины, пожалевшей меня и так страшившейся теперь смерти, а главное, я все думала о тебе, любимый мой, и так хотела вернуться к тебе, вот я и согласилась, чтоб она истерзала тело мое. Благодарю бога за муки свои. Я была больна и все еще очень слаба. Но все же я радовалась, и, лишь когда узнала, что тебя уже нет в живых, мой любимый, я поняла, что поступила дурно и что господь смертью твоей наказывает меня за мой грех.
Собрав последние силы, я добрела до Борьеса, и уж там, понятно, наши с тобой матери и моя сестра Катрин выходили меня. Я немного поправилась, но никто не исцелит меня от тоски по тебе!
Иной раз я думаю: хорошо, что он умер и не узнает того, что мы, живые, уже изведали и еще изведаем, пока не лишимся жизни. Хорошо, что ты никогда не узнаешь, каким стал Даниил Вержез, мой сосед (он ведь родом из Шамаса), — мальчик, с которым мы вместе пасли коз в горах и играли в проповедников. Ведь он нарушил клятву, стал предателем и отступником, нанялся в разбойничью шайку Шабера! Я его видела, собственными своими глазами видела, и слышала, как он имя божие поминает в мерзостной ругани, как и прочие шаберовы разбойники! Святотатец попытался было поговорить со мною в сторонке, но, сам понимаешь, как я отшила его! Конечно, мы по нечаянности застрелили его мать, тут спорить не приходится. Жаль бедняжку. Но разве можно даже из-за этого стать Иудой, предателем! А ему, негодяю, нисколько не было стыдно за свое вероломство, ведь через два дня после моего возвращения он пожаловал в свой хутор! В ту же ночь мой отец и брат отправились в Шамас; вернулись они к утру, у обоих топоры были окровавлены. Да погибнут так все изменники!
Увы, даже месть не вернет к жизни наших любимых, пе вернет нам счастья. Ноги сами принесли меня сюда, в сожжённый дом твой, лишь только я в силах была ходить, но не потому я пришла, что смерть отступника хоть малую толику прибавила мне бодрости, — нет, я хотела тут проститься с тобой, написать тебе обо всем — о своем освобождении, купленном ценою крови моей, о предательстве Даниила Вержеза, о каре, постигшей его, о моей любви к тебе, о горе моем неутешном и поведать все то, что я не посмела бы тебе сказать при встрече лицом к лицу, если бы господь по милосердию своему совершил чудо и вдруг вернул бы мне тебя. Каракуль моих ты не увидишь, я сейчас спрячу листок, как и прежние мои листки, коих ты тоже не читал, укрою их в нашем тайнике, в щелке толстой стены, но каждая жилочка во мне дрожит, — так хочется мне сломать эту стену, вырвать у нее листки, исписанные дорогой твоей рукой, и держать их у себя, милый мой Писец.
Ходят слухи, будто спаслась горстка воинов ваших от той бойни, что была у башни, и будто возвратились они в Лозерские горы. Соберусь с силами и найду их, — хочу услышать из их уст свидетельство о последних твоих мгновениях, о последних твоих словах, хоть и чувствую, что даже если все узнаю, не подняться мне со дна той бездны, куда ввергнул меня бурлящий поток…
Болит у меня все тело, а еще больше болит душа, потому что впереди нет у меня ничего, только черный мрак смерти. Как я тебя любила, Самуил! Ты не постиг всей моей любви, а то тебе так же горько было бы умирать, как мне — жить после твоей смерти. Да простит мне бог, сотворивший меня по воле своей такою, как я есть, да простит он мне сетования мои, — ведь мне больно бывает видеть даже упавшие, еще неспелые плоды, сбитые с дерева злым ветром…
Часть ТРЕТЬЯ
Не именуйте себя папистами или гугенотами,
сохраните лишь прекрасное наименование — христиане.
МИШЕЛЬ ДЕ Л'ОПИТАЛЬ
(1507–1573)
Мы соблюдаем месяц жатвы — жнем серпом рожь, а затем будем молотить и веять на току, а вслед за сям начнем давить виноград в точилах. Сыновья и дочери, слуги и служанки, пришельцы из чужих селений, сироты и вдовы, просящие подаяния у дверей наших, — все мы возносили молитвы, чтобы господь благословил труды наших рук и послал нам хороший урожай. Мы повиновались законам его, хранили и исполняли заповеди его, и он дал нам во благовременье дожди, земля произрастила нам злаки и травы, в садах созрели плоды. Лишь только кончим обмолот, начнем собирать виноград, и, пожалуй, сбор продлится до самого сева озимых; хлеба есть будем досыта, будем жить спокойно в нашем малом краю, ибо сказано: «Пошлю мир на землю вашу; ляжете, и никто вас не обеспокоит, сгоню лютых зверей с земли вашей, и меч не пройдет по земле вашей. И будете прогонять врагов ваших, и падут они пред вами от меча…»
Настала благодатная пора. Солнце долго стоит над гребнями гор, в долинах разливается славный запах свежего сена, в воздухе проносятся и жужжат пчелы, осы, шершни и большие жуки; к вечеру от приятной усталости поламывает спину. Отец и брат жены моей помогли мне свезти и сметать в стога сено возле разрушенного моего дома, а я пойду вместе с ними в горы, и мои руки будут им в помощь. Война и злобная вражда приостановились наконец, замерли, притихли, оцепенели, как затихают люди, животные и деревья в жаркий полдень, когда солнце высоко в небе. Прилягу на берегу реки, прижавшись к земле горячей от зноя спиной. Подойдет моя Финетта, вытянется рядом, положит голову мне на плечо. И тогда от оскудевших вод Люэка, от скошенной травы и от маленькой моей жены, трепещущей от любви, повеет на меня дивной свежестью. Я вкушу прелесть ласк моей Финетты, опьяняющих как вино, и медовую сладость ее уст.
* * *
Вдохновение сошло на меня, и дух господень, переполняя все естество мое, побуждает мое перо рассказать о наших свадьбах.
Брат Кастане пригласил всех нас к себе на склон Эгуаля по случаю своего бракосочетания. Дети божьи пришли на свадебное торжество со своего Синая — местопребывания Никола Жуани, из
