Вон, турки Римскую империю чешут, опять же Австрия чего-то в последнее время разгулялась — им Крым надобен… найдем, где подраться!
Надо еще намекнуть…
— Ян Собесский спит и видит королем стать.
— Да то не он видит, то еще его жена крутит…
— Крути, не крути, а лиса волком не станет.
Михайло обдумал поговорку, согласно кивнул. В общем-то, ежели в человеке нет властолюбия и жестокости, нет желания забраться наверх, — ты в нем эти качества и не прорастишь.
— Марфа уже намекала мне, я запомнил…
— А не хочешь ли ты сего полководца нам на помощь послать?
— Вам на помощь?
— Марфушу я знаю. Коли все исполнится, что она пожелает, Яну небо с овчинку покажется, сам на границу запросится. Ежели рассорится он с женой, — тут все в порядке будет, сможешь его приручить.
— Да, а вот ежели Мария все равно по-своему вывернет…
— Не верю я, что нет у ее рода ни противников, ни завистников…
Михайло кивнул.
— Хорошо тебе, Алексей. Ты уже третий в своем роду, твою власть никто не оспорит…
— Да и твою тоже, но для того все трофеи, все деньги должны на войско пойти. Вот сейчас у каждого пана свой отряд, а так быть не должно. У тебя свои стрельцы быть должны…
Мужчины проговорили до вечера, а там и настала пора идти на пир.
Вино лилось рекой, шляхта кричала здравицы…
Ян Собесский единственный был мрачен. Что-то было не так. Обычно его встречали радостными улыбками, глаза светились дружелюбием, дамы стреляли глазками… что изменилось?
Он и сам сказать не мог.
Но это было в воздухе, это было в шепотках за его спиной, во взглядах… но что это? Это как воду решетом носить!
А к концу пира…
— Г-ворят его жена п…ой французского Людовика подкупает!
— А он в то время турецкие гаремы!..
— Оп… ик… ыта… набираются для семейной жизни!
— А что — хороший опыт… они там, у турок, все опытные, они девок с раннего детства учат мужчин ублажать…
Пан Жигмонт был не особо знатен, но его земли граничили с землями Собесского — и разумеется, у пана были претензии. Второй пан, Владислав, был типичным придворным шаркуном, из тех, кто под тяжестью кольчуги только хрупнет, а потому также Собесского не любил. Так Ян бы и внимания не обратил, но его слух, обостренный вином, и чувство подозрительности, раздразненное им же, — соединились.
И итог был страшен.
Это что — о нем?
О его Марии?
Это его-то жена… с французским королем?!
Господи…
Руки действовали быстрее головы. В лица сплетников полетел жареный поросенок, прямо на блюде.
— Ах вы!.. и!..
Дуэль состоялась тут же, во дворе замка. Конечно, обоих сплетников он зарубил, хоть и пьян был… но ежели все болтают…
А коли Мария и правда?..
Людовик, болтают, молод, красив, умен… уж точно лучше, чем он…
А ежели до нее эти сплетни дойдут? Она не перенесет, она такая гордая…
Будущее, с утра казавшееся Яну радужным и переливчатым, медленно окрашивалось в темные тона.
* * *
А тем временем в покоях королевского замка в Кракове…
— Ваше величество!
— Пани Кристина…
Марфа разглядывала склонившуюся перед ней женщину.
М-да. Польки, конечно, очень красивые женщины, но эта — исключение. Волосы какие-то соломенные, лицо длинное, глаза слишком блеклые… или это она просто от неприязни?
Да, наверное.
С другой стороны, трех мужей эта… стервь пережила, значит, охотники находились? На нее или на приданое? Вообще, дама при дворе появилась совсем недавно, вот Марфа на нее внимания и не обращала — не до того. И так волнений хватало. Но кое-что о пани знала. Род Езерковских был хоть и многочислен, но не особенно богат. Но пани Кристина первый раз замуж вышла совсем молоденькой, за пана на сорок лет старше себя. Конечно, она быстро стала вдовой. Второго мужа унесла болезнь, третьего — дуэль, все они оставляли свои состояния пани, так что пан Ежи получил неплохое приданое. Но ведь и жене совесть иметь надобно?
— Поднимитесь, пани Кристина. Нам предстоит серьезный разговор.
— Ваше величество?
Женщина поднялась, но покамест глядела без страха. Марфа сжала кулаки.
Часа не прошло, как она поговорила с Ежи Володыевским и с его Барбарой. Поговорила она и с сестрой героя — мать, по слабости здоровья, осталась в Каменце. Все, все в один голос утверждали, что пани Кристина бросила мужа в самую тяжелую минуту. Да и кем, простите, надо быть, чтобы заявить супругу — ты тут все равно помрешь, так что я себя спасать буду?! Просто — кем?
— Пани Кристина, что вы можете сказать в свое оправдание?
— Ваше величество, я ни в чем не виновна.
— Даже в том, что оставили мужа в годину бедствий? — прищурилась Марфа.
Кристина подскочила.
— Ваше величество, на Каменец шло более ста тысяч войска! Да ежели б Ежи любил меня — он сам меня должен отослать был! Чтобы не подвергать мою жизнь опасности!
— И какое бы впечатление это произвело на людей? Пан комендант настолько не верит в победу, что отсылает жену подальше? Сестра и мать пана остались с ним, а вы, давшая клятву во всем ему повиноваться, любить, уважать…
— И я готова ее исполнять! Поскольку мой муж жив…
— Он не желает более оставаться вашим мужем.
— Как?!
Вот тут пани Кристина растерялась. Развод?! Но это… невозможно! Они перед Богом венчаны!
— Вам, за ваше предательство, придется уйти в монастырь.
— Что?!
— Пан Володыевский!
Ежи шагнул в комнату. Спокойно посмотрел на жену.
— Кристина, ты помнишь, что я сказал тебе, когда ты уезжала?
Пани Володыевская развернулась к нему, как дуэлянт, сверкали глаза, пальцы конвульсивно сжимались и разжимались, похожие на когти хищной птицы.
— Да, я уехала, потому что боялась! За себя и за своего нерожденного ребенка! Твоего ребенка!
Ежи побледнел, пошатнулся. К королеве скользнула служанка, что-то шепнула на ухо.
— Пани Кристина, лгать нехорошо.
Кристина развернулась к королеве.
— Не сойти мне с этого места, коли я лгу, ваше величество…
— И не сойдете. Потому как крови у вас пришли не далее как позавчера. Были б вы в тягости — этого не случилось бы.
Пани Кристина сверкнула глазами.
— Ваше величество, да! Я совершила ошибку, оставив мужа! Но я слабая женщина! Я могла бояться! И я могу загладить свой грех молитвой и покаянием!
— Вот и загладите. В монастыре, после пострига.
— Но я не хочу!
— А тогда вас будут судить по обвинению в предательстве.
— Ваше величество?!
Марфа людоедски улыбалась.
— А как это еще назвать? Вы предали своего мужа, а значит, могли предать и страну. И возможно, так и поступили. Иначе как бы вы добрались со значительными ценностями до столицы, когда кругом рыскали татары?
Кристина побледнела.
— Вас, определенно, нужно допросить со всей строгостью…
— Ваше величество! Помилосердствуйте!
Марфа покачала головой.
— Нет, пани Кристина. Выбор у вас прост. До завтра вы решаете, кто вы теперь — предательница или смиренная инокиня. Подумайте.
Королева развернулась и вышла из комнаты, оставляя пана наедине с его женой.
Кристина упала на колени.
— Ежи! Прости меня, умоляю!
Ежи покачал головой.
— Я тоже просил тебя.
— У тебя есть другая?! Кто эта дрянь?!
Ежи усмехнулся.
— Кристина, у тебя есть время до завтра. Прощай.
Развернулся и вышел.
Пани Кристина осталась одна. Глухо стукнул засов. Женщина бросилась к окну — высоко. Разобьется. К двери… но выхода не было.
Его вообще не было.
Женщина опустилась на кровать. По щекам ее катились горькие слезы. Ну как же так, как так?!
* * *
Марфа благосклонно смотрела на Барбару. Ей по сердцу была эта девочка, которая готова была за любимым и в огонь, и в воду.
Девушка же смотрела на королеву — и не отводила глаз.
— Ваше величество, вы можете думать обо мне дурно…
— Но я так не думаю. Вот предо мной две женщины. Одна уехала, вторая осталась, хоть и грозила ей опасность. Любовь — такое дело…
— Я люблю Ежи, но разве мы сможем быть вместе?
Марфа пожала плечами.
— Лично я не вижу никаких преград. Почти.
Бася вздохнула. Она-то как раз их видела. Там, в Каменце, все было легко и просто. Тетка уехала, бросив Ежи — самого лучшего, доброго, умного, любимого и вообще замечательного. И их ждала неминуемая смерть, и Басе казалось, что она обязана сказать ротмистру о своих чувствах.
Пусть он даже ее не любит. Но, может быть, Ежи позволит ей быть рядом?
Она не ждала взаимности, и, когда оказалось, что он — тоже любит, растерялась. А потом все стало легко и просто. На них шла громадная армия, разбить которую не было никакой возможности. А значит…
Им оставалось только умереть. И она молилась день и ночь, чтобы Господь не позволил ей пережить любимого, ведь самоубийство — это страшный грех. А ее сердце остановится в тот миг, когда Ежи не станет, и жить ей будет незачем.
