— Я думаю, найду, — коротко ответил Андросик.
Он подробно расспросил у Марии Сенько, где нужно искать ее братьев Владимира и Константина, что им надо сказать. Через два дня Андросик выехал на задание. До Озеричино партизаны отвезли его на подводе, оттуда Хадыка завез Андросика к Исаеву в совхоз «Сеница», а Исаев организовал ему переход в Минск.
Вместе с Андросиком мы послали Анну Воронкову, чтобы она к назначенному сроку привела в условленное место руководителя подпольной группы Матузова. Через два дня я, Малев и Чернов выехали на лошадях в Колодинский лес близ Минска. К утру достигли леса и, осмотрев местность, остановились на восточной опушке, стали ждать.
«Придет или не придет?» — думал я. Было уже около двенадцати часов. Беспокойные мысли лезли в голову: «Целы ли еще наши работники? Не попалась ли Анна в дороге эсэсовцам?»
Вот со стороны деревни Распутье показалась Анна. Она шла медленно, осматриваясь кругом. Когда она приблизилась к нам, в ста метрах позади нее показался мужчина.
— Здравствуй, Анна! — бросился я ей навстречу.
Подошел Матузов, высокий, стройный блондин. Я сразу узнал его по описаниям товарищей. Мы присели под сосной.
Матузов рассказал о себе. Он уроженец Витебской области. В 1918 году вместе с отцом вступил в сельскохозяйственную коммуну «Свобода». Потом Кузьма Лаврентьевич выехал в Витебск и работал на заводе. В 1921 году поступил в Белорусский государственный политехнический институт. С первых дней войны — на фронте. Тяжелораненым попал в лагерь военнопленных. С незажившими ранами бежал и кое-как добрался до Минска, где при помощи знакомых нашел свою семью.
— Ну, а о том, как я связался с вашими партизанами, вы сами знаете, — закончил Матузов.
— Как ваша группа?
— Увеличивается понемногу, — ответил Матузов и охарактеризовал некоторых, недавно принятых в группу минчан.
Больше других беспокоила нас Феня Серпакова — связная между Матузовым и полковником Соболенко из «корпуса самообороны». Я подробно расспрашивал о ней.
— Женщина она надежная, только чересчур смелая, — как-то неопределенно отозвался он о ней.
— Чересчур? Чересчур смелая, — значит, неосторожная, — повторил я. — А это большой недостаток для подпольщика.
— Я давно ее знаю. А в подполье без риска нельзя. Из всей группы лишь я один знаком ей, и если ошибся, то поплачусь один, — закончил Матузов.
Он помолчал, видимо, вновь и вновь взвешивая все, что было известно о Фене Серпаковой.
— Она только что сообщила, — нарушил молчание Матузов, — что полковник «корпуса самааховы» Соболенко передаст партизанам два бронированных автомобиля. Так называемые «самооборонцы» хотят себя реабилитировать.
— Соболенко вас знает? — спросил я.
— Феня ничего про меня не говорила.
— Тогда хорошо… В «корпусе самообороны» есть своя подпольная группа, в ней состоит начальник штаба, майор, — сказал я, имея в виду майора Евгения. — Вы оставайтесь в стороне, а Серпакова пусть работает с ним. Надо добиться, чтобы весь «корпус самообороны» перестал служить оккупантам. Пусть Соболенко как начальник отдела пропаганды сделает так, чтобы каждое подразделение знало о перешедших на нашу сторону «самооборонцах». Мы со своей стороны тоже постараемся.
— Сделаем, — кивнул головой Матузов. — В моей группе еще два новых члена — женщины. Они работают в СД.
Я недоуменно посмотрел ему в лицо. Он улыбнулся:
— Вас пугает их место работы? Но ведь мы выполняем ваше же требование — подпольщики должны всюду иметь своих помощников… Так ведь? Мы помним также, что разные советские люди разными путями приходят к активной борьбе. Вот, например, Капитолина Гурьева. В начале войны она решила податься в глубь страны. По дороге насмотрелась, как немцы с самолетов бомбили и расстреливали бегущих женщин и детей. Уйти далеко не успела и вернулась в Минск. Город разбит, работы нет. Походила, походила без работы, да жить как-то надо. Пошла на биржу труда. Немцы видят — девушка молодая, хорошенькая, чистенькая, послали ее в столовую. Когда Гурьева пришла на работу, то только тут поняла, куда попала, но уходить уже было поздно.
Матузов опять помолчал немного.
— Теперь Гурьева живет со мной в одном доме. Придя раз домой, я застал ее у жены плачущую. Расспросил. Она больше не хотела работать на оккупантов и решила лучше покончить с собой, чем видеть их кровавые дела. Я подумал, что это провокация, и вместе с женой начал следить за ней. Подозрительного ничего не было. К нам Капитолина стеснялась больше заходить, но видно было, что мучается она. Вскоре она познакомилась с такой же одинокой девушкой, как и она, Ульяной Козловой. Я их проверял два месяца. И вот однажды поговорил с Капитолиной откровенно, сказал, что не умирать надо, а мстить фашистским извергам. Дал ей почитать ваше воззвание. Печальные глаза девушки сразу прояснились. Она крепко пожала мне руку: «Теперь я нашла свою дорогу, можете рассчитывать на меня, и за свою подругу, Ульяну, я ручаюсь».
Я верил Матузову, он произвел на меня впечатление человека с большим жизненным опытом, умеющего распознавать людей.
— Еще раз проверь и действуй, — сказал я.
— С их помощью эсэсовцы полетят у нас в воздух, — проговорил Матузов и попросил взрывчатки.
Подрывного материала в городе было мало. У Велимовича имелся тол только для группы Красницкого. Забирать маломагнитные мины у Мурашко тоже не следовало: он сам в них остро нуждался. Оставалась только Василиса Гуринович, она доставила тол в Минск, но где сейчас находится этот тол, я не знал.
— Придется обождать, — сказал я. — Со взрывателями могу ознакомить сейчас. — И я достал тол, маломагнитную мину и капсюли.
Вскоре Матузов хорошо усвоил несложную науку и остался доволен минами.
— Эти маломагнитки для нас прямо сокровище. Положил мину — и точно знаешь, когда она взорвется.
— Получите и маломагнитки, и тол, — заверил я его.
Затем мы условились о новом пароле, с которым к Матузову придет наш человек указать, где взять взрывчатку, и мы простились.
В лагере было оживленно. Несмотря на ранний час, партизаны не спали. Возле огороженного жердями скота суетился потный Иосиф Коско.
— Откуда этот скот? — спросил я начальника штаба.
— Только ты уехал, как разведчики сообщили, что около Белой Лужи на ночь остановились немцы, которые угоняют захваченный у жителей скот. Медлить было нельзя, и я послал Меньшикова с группой партизан. Убив двух гитлеровцев и семь полицейских, они принесли их оружие и пригнали пятьдесят восемь коров.
Я приказал выяснить, у кого из крестьян близлежащих деревень отняты коровы, и возвратить их крестьянам.
Возни с распределением отбитого у грабителей скота нам хватило дня на три. Около сорока коров осталось в лагере.
Через пять дней из Минска вернулся Андросик. Ему посчастливилось: он разыскал своего родственника Николая Фролова, у которого и пробыл эти дни. Фролов помог ему найти братьев Сенько; они нигде не работали. Однако их документы были вполне исправны. Братья хотели уйти в отряд, но Андросик посоветовал им остаться в городе и следить за Кубе. Они охотно согласились. У Владимира и Константина Сенько не было оружия, они попросили дать им пистолеты и гранаты.
Андросику не удалось найти людей, которые непосредственно соприкасались бы с генеральным комиссариатом, где работал Кубе. Он был очень расстроен.
— Не переживай, задачу ты уже выполнил немалую. Условился в отношении связи? — спросил я.
— Для связи с отрядом в деревню Озеричино из Минска придет связная Катя Карпук. Группа, я думаю, будет действовать. Может быть, и я еще вернусь в Минск. Правда, в последний день за мной начали следить какие-то субъекты, пришлось заметать следы. Неужели меня узнали? — задумался Андросик.
Меня вызвали из шалаша, и я увидел перед собой незнакомого плотного, широкоплечего мужчину средних лет. Его светлые глаза пытливо изучали меня, словно старались заглянуть в душу.
— Григорий Подобед. От Красницкого.
— Приехали получиться? Вы со взрывчаткой работали?
— Приходилось. Хотя теперь в этом деле много нового. Подучиться не мешает.
— Кто будет взрывать? Сами?
— Да.
— Тогда вот что. Подрывники наши отдыхают. Познакомлю позже. А сейчас пойдемте обедать. Расскажите мне о минских делах…
Мы шли по узкой лесной тропинке. Партизанский лагерь дремал. Вернувшись с ночного задания, партизаны отдыхали. На крышах землянок сушились сапоги, в шалашах видны были автоматы. Вкусно пахло свежим хлебом.
— А вы живете добротно, — похвалил Подобед. — Фашисты в городе наклеили листовки: «На кочках, мол, сидят партизаны, оборванные, грязные…» А у вас тут баня, парикмахерская, пекарня…
— По-разному бывает, по-разному. Бывает, что и похуже, чем на кочках, — сказал я. — Интересно, что они наклеят после вашей операции?.. Кстати, у вас все готово, чтобы уйти после взрыва? Кто еще должен покинуть город?
