— Именно эту единственную вашу просьбу я и не могу выполнить. Мне запрещено помогать человеку Церкви и последователю Бога. Откажитесь от этих титулов и приказывайте мне.
— Я не продам душу на гибель!
— Упорствуйте же в своем упрямстве, пока не окажетесь на месте казни. Тогда наконец вы будете раскаиваться в своей ошибке и будете стремиться к свободе, но будет поздно. Я покидаю вас, но если до того момента, когда прозвонит колокол смерти, мудрость просветит вас, вот способ исправить вашу нынешнюю ошибку. Я оставляю вам эту книгу.
Прочтите наоборот четыре первые строчки седьмой главы: дух, которого вы уже однажды призвали, появится немедленно. Если вы будете благоразумны, мы еще встретимся, если нет — прощайте навеки!
Она бросила книгу на пол. Облако блестящего пламени охватило ее: она махнула Амбросио рукой и исчезла. Погаснув, эта мгновенная вспышка пламени в камере сделала тьму еще более черной. Единственная лампа давала как раз столько света, чтобы монах мог найти собственный стул; он бросился на него, скрестил руки и, опустив голову на стол, погрузился в разрозненные обрывки собственных мыслей, которые как бы предвосхищали хаос.
Он продолжал так сидеть, когда камера открылась. Это пробудило его от оцепенения. К нему пришли с приказом явиться к Великому Инквизитору. Он встал и тяжело зашагал за тюремщиком.
Его отвели в тот же зал, поместили перед теми же судьями и еще раз спросили, расположен ли он во всем признаться. Он, как и раньше, ответил, что не совершил никакого преступления и ему не в чем признаваться. Но когда палачи приготовились его пытать, когда он увидел пыточные инструменты и вспомнил уже перенесенные муки, решимость совершенно его покинула. Забыв о последствиях своего поступка, стремясь только избежать ужасов нынешней минуты, он произнес самую полную и пространную исповедь, раскрыл все обстоятельства своих преступлений, признался не только в том, в чем его обвиняли прежде, но и в том, в чем никто даже и не думал его подозревать. Поскольку его спрашивали о бегстве Матильды, которое внесло в умы полную сумятицу, он признался, что она продалась Сатане и обязана своим бегством колдовству. Тем не менее он утверждал, стоя перед своими судьями, что сам он никогда не вступал в сговор с адскими силами; но угроза пыток заставила его объявить колдуном и еретиком и себя, а заодно принять все прочие титулы, которыми инквизиторам вздумалось его наградить. После этой исповеди тут же был произнесен приговор. Ему приказали готовиться к смерти во время аутодафе, которое должно быть устроено в полночь этой же ночью. Этот час был выбран из тех соображений, что пламя будет сиять во тьме еще ярче, и казнь произведет на умы большее впечатление.
Амбросио, скорее мертвый, чем живой, был оставлен в камере один. Он чуть не умер, услышав, какой чудовищный приговор ему вынесен. В ближайшем будущем его не ждало ничего, кроме гибели, а его страхи с приближением полночи становились все ожесточеннее. Он то проваливался в мертвую тишину, то начинал бредить, как бы уже во власти самих ужасов агонии. Он ломал руки и проклинал час, когда появился на свет. В одно из таких мгновений глаза его остановились на таинственном подарке Матильды. Порывы ярости тут же утихли. Он стал внимательно разглядывать книгу, взял ее, но тут же с отвращением отбросил подальше. Быстрыми шагами он стал ходить взад-вперед по камере, потом остановился и снова устремил взгляд в угол, куда упала книга. Он подумал, что по крайней мере в ней находится возможность избежать своей роковой судьбы. Он наклонился и подобрал ее. Какое-то время он стоял, дрожа и не решаясь. Он горел желанием воспользоваться ее возможностями, но его пугали последствия. Однако воспоминание о приговоре окончательно прогнало его нерешительность. Он открыл томик, но волнение было так велико, что сначала он никак не мог найти указанную Матильдой страницу. Устыдясь себя самого, он призвал все свое мужество, открыл седьмую главу и начал громко читать. Но глаза его часто отрывались от книги, и он беспокойно искал духа, которого ждал и страшился в одно и то же время. Несмотря на это, он упорствовал в своих попытках и неуверенным голосом, часто запинаясь, сумел произнести до конца четыре первые строчки на странице.
Они были написаны на языке, значение которого было ему совершенно неизвестно. Как только он произнес последнее слово, проявился эффект заклинания. Воздух потряс чудовищный удар грома. Тюрьма вздрогнула вся до основания; молнии озарили камеру, и в следующий момент, принесенный вихрем пахнущего серой ветра, Люцифер появился перед ним во второй раз. Но он прибыл уже не так, как по зову Матильды, когда он принял облик Серафима, чтобы обмануть Амбросио. Он появился во всем своем безобразии, которое стало его уделом с тех пор, когда он был низвергнут с неба. Его руки и ноги были изборождены шрамами, оставленными некогда молниями Предвечного. Его бесформенное тело терялось в густой тени, на руках и ногах были огромные когти. Глаза источали гнев, который был способен поразить ужасом и более черствое сердце. За его плечами величаво развевались широкие черные крыла, а вместо волос у него были живые змеи, извивавшиеся на лбу с отвратительным шипением. В одной руке он держал свиток пергамента, в другой — железное перо; молнии все время бороздили пространство вокруг него, и удары грома так быстро следовали один за другим, что, казалось, сама природа должна под ними рухнуть.
Напуганный этим появлением, таким далеким от того, что он ожидал увидеть, Амбросио вдруг лишился дара речи. Гром смолк. В камере воцарилась тягостная тишина.
— Зачем меня сюда призвали? — спросил демон голосом, разъеденным от сернистыми туманами.
Сама природа трепетала, слушая его. От мощного подземного толчка вздрогнула земля, снова раздался удар грома, сильнее и ужаснее, чем первый.
Амбросио долго молчал, не в силах ответить демону.
— Я приговорен к смерти, — сказал он угасшим голосом. Кровь стыла у него в жилах при виде его жуткого собеседника. — Спасите меня, унесите меня отсюда!
— Будет ли уплачена цена за мои услуги? Согласен ли ты прийти ко мне, отдаться целиком, принадлежать мне душой и телом? Готов ли ты отвергнуть Того, кто создал тебя и умер за тебя на кресте? Скажи только ДА, и Люцифер — твой раб.
— Но не удовлетворитесь ли вы более низкой ценой? Неужели ничто, кроме моей вечной гибели, не сможет вас удовлетворить? Дух, вы слишком много хотите от меня! Вытащите меня из камеры, служите мне всего один час, и я ваш на тысячелетие. Такое предложение вас не устраивает?
— Нет, не устраивает. Мне нужна только твоя душа. Она нужна мне, и нужна навсегда!
— Ненасытный демон! Я не приговорю себя к вечным мукам! Я не могу отказаться от надежды когда-нибудь получить прощение!
— Ты отказываешься! На каких химерах строишь ты свои надежды? Ты, смертный с такой короткой жизнью, несчастный глупец, разве ты не виновен? Не гнусен ли ты даже в глазах демонов? Разве грехи, подобные твоим, могут быть прощены? Неужели ты надеешься когда-нибудь ускользнуть от моей власти? Твоя судьба решена. Предвечный покинул тебя, твой приговор — в божественных книгах, где ты уже отмечен как моя собственность, и ты станешь моим!
— Ах, демон! Это не так! Милосердие Всевышнего безгранично, всякое раскаяние имеет право на прощение! Мои преступления чудовищны, но я не отчаялся в милосердии, может быть тогда, когда они будут достаточно наказаны…
— Наказание? Какое же чистилище существует для вины, подобной твоей? Ты надеешься, что твои злодеяния могут быть искуплены нудным бормотанием святош или механическими молитвами, кое-как произнесенными монахом? Амбросио, будь разумен. Тебе необходимо стать моим, ты предназначен для костра, но сейчас ты еще можешь его избежать. Подпиши этот пергамент, и я унесу тебя отсюда, ты сможешь провести оставшиеся тебе годы в роскоши и безделье, в полной свободе. Наслаждайся жизнью, всеми удовольствиями, которых ищет твой голод, но как только твоя душа расстанется с телом, помни, что она принадлежит мне, и я не позволю себя обмануть!
Монах молчал, но его глаза выдавали, что намеки Искусителя были услышаны. Трепеща от ужаса, он размышлял о предложенных условиях. Он действительно чувствовал, что погиб, и отказаться от помощи демона — значило только приблизить мучения, которых он не мог избежать. Коварный Дух понял, что решимость монаха поколеблена. Он снова стал настаивать, пытаясь воспользоваться сомнениями настоятеля. Он так обрисовал перед мысленным взором монаха ужасы кончины, так искусно усилил его отчаяние и страх, что наконец убедил его взять пергамент.
Он обмакнул железное перо, которое держал, в вену на левой руке монаха. Оно проникло глубоко и тотчас же наполнилось кровью. Но Амбросио не почувствовал никакой боли. Ему дали перо в руку, она дрожала. Несчастный положил перед собой пергамент на стол и приготовился подписать; но вдруг рука его остановилась. Он быстро убрал руку и отбросил перо подальше.
