— Местная — ко всему привычна, всё умеет — это тебя в ней привлекает?
— Не только. Но не заставляй меня каламбурить.
— Это как? А, поняла — местная знает своё место! Да, для тебя — не пустяк! Сволочь ты, Макс! Только о себе и думаешь! Сволочь и эгоист!
— А ты, значит, думаешь не о себе?
— Ладно, допустим. Но ты ведь не из тех, кто живёт, чтобы работать, работать и работать. Как насчёт досуга? Что у тебя с ней общего? Она же ни одной книги не читала, ни одного фильма не смотрела, ни разу за компом не сидела и в интернете не шарилась. А наши бабьи «тряпки и побрякушки» тебе неинтересны. О чём ты с ней говорить-то будешь на досуге? Ведь дикарка же! Обезьяна обезьяной!
— Юля, подскажи мне адресок ближайшей общественной библиотеки, ближайшего компьютерного магазина и ближайшего интернет-провайдера. А заодно и ближайшего местного Чубайса.
— Хочешь сказать — прошлого не вернуть? Но у нас есть воспоминания обо всём этом!
— Месяц, год, два, три — сколько можно жить ими? А новости твои все будут только о тех же тряпках и побрякушках.
— Дались они тебе! Я, между прочим, ещё и историю хорошо знаю!
— Лучше местных? Точнее, подробнее? Ориентируешься в постоянно меняющихся раскладах?
— Говорю же, сволочь ты, Макс! Не только в этом — вообще!
— И из чего на сей раз состоит твоё «вообще»?
— Да какая разница? Вот ты куришь, например. А мы с Наташкой, между прочим, уже целую вечность не курили!
— Ну на, покури — говна не жалко.
— Вот именно — говна! Сам кури свой горлодёр! Тебе по хрену, ты любишь крепкое курево, а о нас с Наташкой ты подумал?
— И как прикажешь о вас думать?
— Ну, вату из одуванчиков ты ведь изобрёл? Кстати, не очень-то она тебе пригодилась. Мог бы и нормальные сигареты с фильтром изобрести!
— Адресок ближайшей бумажной фабрики не подскажешь?
— Мог бы и бумагу изобрести! И не только, кстати, для сигарет!
— Жюль Верн я тебе, что ли? Все сухой травой подтираются и не ноют, а ты у нас, значит, графских кровей?
— Сволочь ты, Макс! Ну тебя на фиг, затрахал! — и ушла, яростно виляя нижними выпуклостями и пытаясь трясти верхними. Спасибо хоть — не на мостовой и не на шпильках, иначе — уверен, что перебудила бы всех цоканьем металлических набоек, гы-гы! Нет, насколько ж всё-таки культурнее ведёт себя Велия! Обезьяна обезьяной? На себя бы поглядела, макака красножопая!
Утром я освобождал Нирула. Торжественно церемонию обставили, как положено. Ну, не совсем по иберийскому обычаю, но я ж не ибер, а неотёсанный варвар, так что неизбежные «ошибки» все поняли правильно.
— Беру в свидетели богов и всех, кто стоит здесь! Этот человек, — я картинно возложил длань на плечо парня, — С сегодняшнего дня больше не раб! Я отпускаю его по собственной воле и объявляю, что он ничего не должен мне за это!
Потом он, проинструктированный заранее, повернулся ко мне лицом, а мы с Володей взялись за медную цепочку. У викингов при освобождении раба хозяин собственными руками разламывал ему ошейник, предварительно подпиленный в нужном месте. В этом мире рабские ошейники пока заведены только у римлян, а у Нирула висела на груди медная табличка с моим именем на цепочке, и мы со спецназером решили скрестить обычай викингов с нашим армейским обрядом перевода «духов» в «деды». «Дух» является на церемонию «уставным мальчиком» с наглухо застёгнутым воротником — на старом ХБ ещё и крючок был, а два «деда», всыпав ему положенных ремней, которые мы в данном случае опустили за ненадобностью, берутся за его ворот и резко дергают, срывая на хрен и верхнюю пуговицу, и крючок. Пуговицу-то он, конечно, потом пришьёт, а крючок ему больше не положен по сроку службы. Вот и мы с Володей таким же манером рванули цепочку Нирула, одно звено которой было предварительно подпилено, так что вышло эффектно и внушительно.
У викингов снятый с раба ошейник обычно топился в волнах фиорда — в знак того, что он никогда больше не вернётся на шею освобождённого. Тут моря не наблюдалось, зато имелась речка. Я взялся за концы цепочки и примерился раскрутить рабскую «инвентарную бирку» на манер пращи, дабы покартиннее метнуть её в воду.
— Не надо, господин, — попросил вдруг мой вольноотпущенник.
— Уже не господин, — напомнил я ему.
— Бывший господин…
— Для тебя теперь — просто Максим. Так почему не надо?
— Если она не нужна тебе — отдай мне. Я переплавлю и отолью себе что-нибудь на память.
— Ну, держи, не жалко. Но зачем тебе память о рабстве?
— Не самая худшая память, господин… ну, то есть, Максим. Всем бы рабам таких хозяев, как ты!
В тот же день его экзаменовали и на мастера. «Однажды осенью…» он вызубрил хорошо — хоть и уморительно коверкал слова, но обошёлся без «шпаргалки». На славу вышла и «экзаменационная» плавка, хотя и выяснилось это, конечно, не сразу, а лишь после термообработки — тоже важнейшая часть мастерства — и испытаний слитка. Только на этих испытаниях, когда молоток отлетал от пружинящего слитка, и закончился экзамен моего бывшего раба, после чего начальник рудника немедленно послал конного гонца в Кордубу.
— Послушай, учитель, — свежеиспечённый мастер всё-же предпочитал называть меня так, а не по имени, — Я всё-таки побаиваюсь — что, если я вдруг забуду заклинание и потеряю его запись?
— Хорошо, Нирул, я открою тебе самую главную тайну металлургической магии. Она заключается… В чём бы ты думал? В том, что её нет!
— Как же так? — промямлил озадаченный парень.
— А вот так. Хочешь знать, что ты «колдовал» над расплавом и слитком?
Когда я перевёл ему «Однажды осенью…» на иберийский — не дословно, но наиболее близко по смыслу, парень был в шоке.
— А как же боги?
— У богов достаточно своих божественных дел. Что им до мелкой возни простых смертных? Тебе много дела до копошения муравьёв?
— И как же без них?
— Тебе помогали не они, а твоя собственная вера в их помощь. Точнее — вера в то, что у тебя получится — неважно, с чьей помощью. Но ты знаешь ремесло и вполне способен помочь себе сам. Ты сам себе главный металлургический бог, Нирул. А заклинания — ну, должна же у мастера быть своя тайна, без которой никто другой не сможет занять его хлебное место. Бормочи себе под нос всё, что тебе вздумается, но делай всё правильно и тщательно, а главное — верь в себя и в своё мастерство. У тебя получалось уже много раз — с чего бы не получаться и впредь?
Последующие дни шли в суматохе — что-то подсказывало мне, что это наши последние дни на руднике, и я поторапливал всех, кого требовалось. Последнюю плавку «нечёрной» бронзы делал Укруф — Нирул лишь руководил, проверяя знания моего нового раба, и бормотал с важным видом под нос «Однажды осенью…», с трудом сохраняя серьёзность — видно было, что главный урок мой вольноотпущенник усвоил хорошо. Он был страшно доволен своим нынешним положением. Шутка ли — три шекеля в день! По меркам Кордубы это был шикарный заработок для мастерового, делавший его завидным женихом в ремесленной среде. Я лишь хитро посмеивался — главный сюрприз для него был ещё впереди…
Кого я заездил в эти дни — так это Укруфа. И литейщик, и термист, и кузнец, и просто слуга — всё, как говорится, в одном флаконе. А что прикажете делать, когда и по части пружинной бронзы поднатаскать его напоследок надо, и пистоли наши пружинные всё ещё не доделаны, и манатки мои — те, что сей секунд не требуются — к упаковке в дорожные баулы не подготовлены? Последнее я бы, с куда большими толком и сноровкой, сделал сам, но уместно ли такое простому иберийскому рабовладельцу? Глядя на меня, заездили своих слуг и остальные наши, а бабы даже как-то поумерили свою обычную стервозность — все ждали скорых перемен.
Вызов в Кордубу — с формулировкой «не сломя голову, но и не мешкая» — не застал нас врасплох. Хоть и почти впритык, но успели. Укруф даже детали регулируемых прицельных приспособлений к пистолям почти доделал, которые оставалось только окончательно припилить по месту, да собрать на пистолях, после чего их можно будет уже окончательно пристрелять и привести к нормальному бою. Всё это можно будет спокойно доделать и на новом месте, а с двух шагов не промажешь и так.
Последнюю делёжку «левых» аквамаринов мы с начальником рудника произвели в присутствии Нирула, которому заодно и растолковали суть «теневой» экономики и его будущее место в ней. Парень, не успевший ещё и жалованью-то мастера нарадоваться, только теперь окончательно понял, какое «золотое дно» остаётся ему в наследство.
На радостях, что мы все наконец-то отбываем из «этой дыры» в город, Юлька с Наташкой даже не закатили истерики оттого, что им предстоит идти пешком — все мулы были под грузовыми вьюками. Мой вольноотпущенник собирался важно, с достоинством — целый мастер как-никак. Я втихаря произвёл смотр своего «левака» — солидная получилась кучка. Уж кому-кому, а мне грех было бы жаловаться на «эту дыру» — хорошо я на ней поработал, плодотворно. Что ж, спасибо этому дому — пойдём к другому.
