Зажег свечку. Взял термометр и начал нагревать над огнем шарик с ртутью. Блестящий волосок пополз по капиллярному каналу, и вскоре верхний резервуар заполнился ртутью.
Я охладил термометр и перевернул его. Столбик ртути оторвался и замер, фиксируя заданную температуру. Все было в порядке. Оставалось выверить показания прибора.
Притащили ведро снега и воткнули в негр два термометра - исправный и только что «отремонтированный». Снег медленно таял. Сверили показания обоих термометров и записали поправки. После нескольких таких опытов можно было смело пускать новый прибор в дело.
Так была открыта походная мастерская, работавшая под лозунгом «Даешь здоровый термометр». Вдвоём с Андреем Георгиевичем мы перерыли весь ящик и наладили массовую проверку термометров.
Теперь нам было не так уж страшно потерять термометр, - мы могли заменить его запасным. Можно было действовать смелее и рискованнее.
Вскоре мы решили утеплить гидрологическую палатку, раскинутую над майной. В конце декабря вокруг этой палатки, сшитой из простого брезента, Гаманков, Шарыпов и другие зимовщики начали возводить толстые стены из снежных кирпичей. Работа подвигалась довольно быстро. Палатка оказалась как бы в снежном футляре. Между ее стенками и стенами снежного дома было оставлено пустое пространство в полметра для лучшей изоляции.
Затем в гидрологическую палатку притащили, матрацы - хорошие, плотные матрацы из конского волоса - и настлали их на льду вокруг проруби. Зажгли два примуса. На примусы уложили толстые железные листы, - раскаляясь докрасна, они отдавали тепло воздуху.
В тот день, когда мы завершили отепление рабочего места гидрологов, мороз достиг 38,5 градуса. А внутри гидрологической палатки термометр показывал «только» минус 24 градуса, - по нашим условиям это было совсем тепло... К сожалению, матрацы впоследствии пришлось вынести, так как они мешали работе.
Нововведением, впервые осуществленным в эту зиму, были суточные магнитные станции. Для того чтобы проследить, как изменяются в течение суток элементы земного магнетизма, надо терпеливо просидеть в ледяном домике у прибора все 24 часа. И не просто просидеть, а сделать за это время несколько сот определений и произвести столько же записей.
Один человек физически не в состоянии вынести такую нагрузку. Поэтому суточные магнитные станции выполняли вдвоем Буйницкий и Ефремов, чередуясь через каждые шесть часов. В одной из первых станций принял участие и я.
Облачившись в тесные, узкие малицы, мы вдвоем с Шарыповым, который нес караульную вахту, охраняя наблюдателя, добрались до снежного домика. Стены домика отсвечивали нежным розоватым сиянием, - внутри его теплился огонек. Шарыпов принял вахту у Гаманкова, а я приподнял край одеяла, заменявшего дверь, и нырнул внутрь тесной хижины. Две стеариновые свечи, прилепленные на краю своеобразной ниши, скупо освещали более чем скромную обстановку этого самого северного в мире научного учреждения: белые стены, стул, вылепленный из снега, нишу, в которую вделан ящичек с рабочим хронометром, аккумулятор на полу, а в центре домика - магнитометр-«комбайн», у которого хлопотал Виктор Буйницкий.
Закончив очередной отсчет, он внес Запись в тетрадку, вручил ее мне и торопливо убежал к кораблю - видимо, за эти часы мороз пробрал насквозь и теплую малицу, и валенки, и меховые чулки.
С магнитными наблюдениями я познакомился еще на «Садко». Их техника не очень сложна: необходимо через каждые пять минут производить отсчет места магнитного меридиана на горизонтальном круге магнитометра и время от времени астрономическим путем определять место истинного меридиана. Но на морозе любое, даже самое простое определение превращается в крайне сложное занятие.
Больше всего нервов и энергии отнимала возня с самодельной электрической лампочкой, питающейся от аккумулятора. Эту лампочку надо включать в ту же секунду, когда стрелка хронометра указывает очередной срок наблюдения. Но кустарно сработанный контакт не хочет включаться. Ты дергаешь его, нажимаешь обмерзшими, плохо слушающимися пальцами; он скользит, дает осечку; и только в последний миг, когда уже думаешь, что все пропало и что наблюдение будет сорвано из-за этой проклятой железки, лампочка вспыхивает и ты торопливо ловишь взглядом мельчайшие деления лимба.
В эту ночь надо льдами бушевало яркое пламя полярного сияния, и волосок магнитометра качался, как пьяный, крайне чувствительно реагируя на каждый взлет небесных лучей. В тетрадке один за другим выстраивались столбики цифр, представлявших огромный интерес для науки. И как ни мерз я в негостеприимном ледяном домике, как ни клял непослушный контакт самодельной, лампы, где-то в глубине души поднималось чувство большого удовлетворения сделанным: время, труд и энергия тратились не зря...
* * *
Суровая обстановка - хорошая школа. Прошло всего три-четыре месяца с тех пор, как на «Седова» перебрались люди с «Ермака» - новые люди, большинство из которых впервые попало на такую трудную работу, - и вот уже мало-помалу они втягиваются в новый жизненный режим, привыкают к нему, работают все более серьезно, вдумчиво.
Люди пристрастились к чтению. К счастью, на борту «Седова» оказалась неплохая библиотека. И в кубрике и в каютах люди читали и перечитывали произведения Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Толстого.
В моей личной библиотечке было довольно много книг об исследованиях полярных стран.
Больше всех зачитывался этой литературой Иван Гетман. Порывистый и увлекающийся молодой человек, он успел к двадцати пяти годам сменить добрый десяток специальностей. Чертежник машиностроительного института в Москве, вагонщик в шахте № 1-бис в Донбассе, монтер на Шпицбергене, доброволец Красной Армии, матрос Ленинградского торгового порта, рыбак треста «Мурманрыба» - таков далеко не полный послужной список Гетмана. В сущности, за эти годы он так и не приобрел настоящей профессии - всюду его томила жажда чего-то нового и нового, всюду ему казалось, что он делает еще не то, что хотелось бы. А за что именно надо было взяться - он сам хорошо не знал.
И вот - Арктика, ледокол «Ермак», ледокольный пароход «Седов». Необыкновенная обстановка, необычные трудности, непривычная жизнь... Периоды самозабвенного увлечения работой внезапно сменяются унынием. Потом снова начинается подъем энергии, снова - некоторый спад.
Коллектив это видит. Но никто не позволяет себе укорять товарища. Наоборот, с ним обращаются так же ровно и просто, как с остальными, - никаких упреков, насмешек, но и никаких поблажек, послаблений. Ведь поблажки так же убийственно действуют на человека, как и упреки. А я, как будто бы между делом, даю ему книги об исследованиях Арктики и Антарктики.
...У Гетмана и у других товарищей возникает желание расширить свой политический кругозор. К сожалению, «Ермак» не смог доставить нам книгу, о которой мы так много слышали по радио, - «Краткий курс истории ВКП(б)». Но нам на помощь приходят радисты Диксона. Они читают нам эту замечательную книгу по радиотелефону - главу за главой.
Часы слушания истории партии - самые тихие часы на корабле. Никто не проронит слова. У всех репродукторов сидят люди - группами по два-три человека. Внимательно слушают, записывают. Когда же радиопередача заканчивается, сразу возникает оживленный обмен мнений.
Некоторые из моряков до сих пор еще очень слабо разбирались в вопросах истории партии. Поэтому в кубрике единодушно решают просить партийную организацию о создании кружка. Эта просьба удовлетворена. Виктор Буйницкий получил еще одну дополнительную нагрузку - он стал пропагандистом. В кружок вошли Буторин, Гаманков, Мегер, Шарыпов, Алферов. Занимались они в кубрике.
Вскоре пришлось организовать и второй кружок - повышенного типа. Руководство занятиями партийная организация поручила мне. Мой кружок был более многочисленным - в него вошли Трофимов, Ефремов, Соболевский, Гетман, Токарев, Полянский, Бекасов, Недзвецкий.
По просьбе слушателей я начал преподавание с периода подготовки и проведения Октябрьской социалистической революции. Мы читали и изучали труды Ленина и Сталина, материалы истории гражданской войны, важнейшие решения партии. Наиболее усердно готовились к занятиям Соболевский и Недзвецкий. Они много читали, вели конспекты, активно участвуя в работе кружка.
К сожалению, почти беспрерывные авралы нередко мешали нашим занятиям. Но мы делали все, чтобы кружки работали настолько регулярно, насколько это возможно в ледовом дрейфе.
* * *
Нас часто спрашивали после того, как мы возвратились на материк:
- Как вы проводили часы досуга?
Люди, задающие этот вопрос, забывают об одной детали: того, что в общежитии именуется часами досуга, у нас, к сожалению, не было. Если мне и удавалось, например, выкроить за месяц один день отдыха, то в конце концов всегда находилось какое-нибудь «сверхпрограммное» дело, которое выполнялось за счет так называемого досуга.
