Я сидел, склонившись над стаканом, и нежно поглаживал ее бедро. Мне было трудно говорить и я молчал.
— Налей и мне водки! — попросила Ольга ослабевшим голосом и, подавленно уставившись в пол, заплакала.
Я налил ей полстакана, подал. Закрыв мокрые глаза, она выпила одним духом.
— Вот! — победно воскликнула Ольга, вытирая рукой брезгливо искривленные губы.
Я ошалело уставился на нее: никогда до этого мне не приходилось видеть, чтобы она пила водку. Даже шампанское или сухое вино ее трудно было заставить выпить.
— Ну, ты даешь! — только и пролепетал я.
Вскоре Ольга капитально закосела, понесла чепуху, и я прилег с ней на диван в гостиной, чтобы приспать. Но выпитое за вечер подкосило и меня — помимо воли глаза мои закрылись и я уснул.
Глава двенадцатая
Воскресенье повсеместно сделали рабочим днем. И я был рад этому. Нигде так не отдыхаю душой, как на работе. Здесь у меня все четко спланировано, здесь проблема одна — сделать газету как можно лучше. А в быту проблем не перечесть. И автор многих из них — я сам. Причем, все мои проблемы так или иначе связаны с женщинами. Ну, на фиг, спрашивается, я их столько завел? Довольствовался бы женой, одной-единственной женщиной, как довольствуются миллионы мужиков. Но не могу. Пробовал — не получается. Сказать бы, что я такой уж бабник — так нет. За каждой юбкой я не бегаю. Встречаюсь только с теми дамами, к которым прикипел сердцем. И за каждую из них я готов умереть, пожертвовать чем угодно. Даже согласен уйти из их жизни, если увижу, что мешаю им быть счастливыми. Правда, иногда это очень трудно сделать…
Говорят, нельзя любить сразу нескольких. Не понимаю, почему? В душе хватает места только для одной? Господи, что же это за душа такая узкая и мелкая? В моей, например, места столько, что можно батальон, да что батальон — женскую дивизию разместить можно. И всю эту дивизию буду любить трепетно, беззаветно, самозабвенно!
Конечно, как у всякого нормального мужчины, у меня бывают и случайные связи. То есть я часом, особенно по пьянке, укладываюсь в койку и с теми хорошенькими бабенками, которых вовсе не люблю. Но это же вполне естественно! Кто из мужиков не мечтает гульнуть втайне от жены и своих любовниц? Это же так романтично, так пикантно! Тем более что дамы моего сердца не ведают об этих моих загульчиках. И не только, кстати, о загульчиках, а даже и о существовании друг друга. Мои любовницы знают лишь о жене, но она не в счет, к женам не ревнуют.
Любить женщин — вот такая моя философия, вот такое жизненное кредо. Правда, иногда оно, это самое кредо, заводит меня в глухой угол, усложняет жизнь настолько, что хоть волком вой или стреляйся. Но я не каюсь. Я, видно, неисправимый…
Потеря Ларисы, болезнь Маши, проблемы с мужем Ольги — все это камнем повисло на моей душе, не дает покоя. Хорошо, хоть дома пока затишье. Еще один светлый момент — беременность Насти. И отношения с Дианой. Предчувствие новой страстной любви наполняет мое сердце радостью, юношеским пылом, азартом и надеждой на счастье.
Я никогда не тороплю события, пусть все идет своим чередом. Но в случае с Дианой я почему-то ждать не могу. Не могу, и все! Я хочу заполучить ее немедленно. Я просто сгораю от неистового желания любить ее и быть любимым ею.
Отдохнув на работе от своих проблем до одиннадцати часов, я отправился в медсанчасть завода «Металлист». Я не смог удержать себя от этого неразумного шага. Мне безумно захотелось увидеть волшебные глаза Дианы, окунуться в них, пригубить хмельной синевы, сводящей с ума, влекущей в бездну безрассудного счастья и восторженного блаженства.
Я не представлял, как буду себя вести, что стану говорить, чем объясню свой внезапный, внеплановый приезд. Да я и не думал об этом…
И вот я вхожу в корпус, где располагается администрация медсанчасти. Длинный коридор. Голубые стены. Люди в белом. Обитая кожей дверь приемной. И она, Диана, идущая мне навстречу с толстой черной папкой в руке. Синий взгляд. Смятение. Нелепая улыбка. Тихий вздох.
— Я к вам, Диана Александровна…
Она покорно идет за мной в дальний конец коридора. Мы останавливаемся у окна, оно зияет, как рана, слепит глаза и мысли. У Дианы мелко дрожат руки. У меня подгибаются колени.
— Я пришел сказать… Я люблю вас, Диана…
Спазм перехватывает мое горло. Я не чувствую собственного тела ощущаю лишь холод, ледяной холод в груди. Господи, что со мной? Мне же не шестнадцать, мне не впервой объясняться в любви. Почему я так взволнован, почему растерян и растревожен? Отчего душу мутит от страха? Может, я просто боюсь ответа женщины на мое признание, потому что впервые в жизни не уверен в нем, не знаю его наперед?
Диане трудно говорить. Белая, как мел, она судорожно рвет губами застоявшийся воздух больницы. Слова, смешиваясь со слезами, капают ей на грудь. Обожженные пламенем синевы, ресницы трепещут, будто крылья раненной птицы.
— Иван… Максимович… вы… не безразличны мне… я вас… но…
Жалость и нежность к Диане, боль и отчаяние от мысли не обрести ее, железной цепью сковывают мою настежь распахнутую душу. Сердце стонет, как затравленный зверь, оно обливается кровью, оно захлебывается ею.
— Но что?! Что, Диана?!
Я не слышу своего голоса. Я оглушен закипающим предчувствием беды. Диана, звездочка моя, неужели ты не понимаешь, что отверженная любовь — это поруганная любовь?! Поэтому не отвергай ее! Не отвергай, Диана! Заклинаю!
— Мой сын… мой муж… он один… для меня…
Слова больно хлещут меня по лицу. Я стряхиваю их со лба, со скул, со щек. Тогда они, как остро заточенные кинжалы, пронзают мою грудь. Я пытаюсь прикрыться от них руками.
— Не могу подлостью на верность… я ущербна… вы не знаете…
Плечи Дианы содрогаются. Лицо, искаженное страданиями, залито синим трепетом. Как же я люблю эту женщину! Нет, не может быть, чтобы такое чувство не пробудило ответное. Ведь любовь порождает любовь. Должна порождать! Обязана!
Я беру Диану за руки. Я хочу упасть перед ней на колени. Но резкий возглас, как ледяная струя воды, обжигает мне голову. Я встряхиваюсь, я шире открываю глаза. Лица? Морды! Они за спиной у Дианы. Одна с кровожадным клювом орла. Другая — с горящими злобой глазами волка.
— Вот вы где, Диана Александровна! — выплевывает слова главврач. — Вас ожидает коллектив. Столы уже накрыты.
Вцепившись в подмышки Дианы, орел и волк уводят ее прочь от меня. А я, опутанный веригами смятения и бессилия, не могу сделать ни шагу.
Кошка дремлет у моих ног. В плите потрескивают дрова. Бесстрастно тикают ходики за стеной. Покой и благодать. В доме старика, но не в моей душе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
